Лесс Таллер - выродок

Он шел за мной от самой корчмы. По всему — не маг: ни разу не попытался 'прощупать' меня, кинуть метку. К тому же, хоть я искренне и верил в хитрых полуночников, в существовании бесстрашных сильно сомневался. С тех самых пор, как жрецы храма обнаружили в себе чудесный и, как оказалось, удобный дар выискивать и выслеживать, они стали, мягко говоря, нежеланными гостями в нижней Затуже. А несколько трупов в черных рясах, найденных в подворотнях со вспоротыми животами, набитыми чесноком, бесповоротно отшибли у полуночников всякую охоту к ночным прогулкам, если конечно поблизости не ошивались стражники. Нет, это не маг. Тогда кто же? Чья рука из бездонной шапки судьбы свой скорбный жребий вытянула? Топтун из тайной канцелярии герцога? Не похоже: те свое дело крепко знают, подопечного ведут бесшумно, старательно. Этот же оглушительно сопел, безбожно хрустел каменной крошкой, спотыкался вслепую, на слух, ковыляя за мной следом. Дерюжные мешки с нерадивыми топтунами уже давненько не вылавливали в Гнызе. Заботами затужского лихачья в лагере соглядатаев задержались лишь матерые, добывшие умение выслеживать собственным потом.

Тот, у стены, мучительно сдерживал рвущийся наружу кашель. Никакой он к чертям не топтун, я и к переходу-то его волок будто на собственном горбу. Давал время нагнать себя, выбирая улицы, высветленные луной, а там, где мрак был неизбежным, шаркал сапогами, звучно схаркивал и бубнил про 'суку темень', одним словом тянул за собой, точно быка за кольцо. И когда крался к углу, уже понимал — не оборвет тишину за спиной пронзительный визг костяного свистка, призывающий стражников, не отзовется обжигающей волной в голове заклятие тревоги, брошенное полуночником. В планы моего таинственного преследователя, сладившего, наконец, с предательским кашлем, встреча с затужскими законниками не входила. Он продолжал таиться, и даже хриплое дыхание его стало едва слышным.

Время не потрачено впустую, если получены ответы. Сейчас я испытывал двойственное чувство. Ни храм Полуночной зари, ни тайная канцелярия Ла Вильи в затылок мне не дышат — это успокаивало. Тем не менее, ответить на вопрос 'кто?' я так и не смог. Гораздо удобнее было бы услышать пронзительный свист или почувствовать эхо брошенного заклятия. По крайней мере, тогда не пришлось бы ломать голову, чей там довесок у меня на 'хвосте'. И, добежав сюда, получили бы 'проворные' стражники коченеющий труп соглядатая, а полуночники мой астральный след, нечеткий, зыбкий и потому совершенно бесполезный. Так я размышлял, пока тащил 'хвост' к переходу. Похоже, 'особое сильское' справилось-таки с защитным зельем, если подобная мысль всерьез занимала меня до этого времени. Иначе и не объяснить причину, по которой за вопросом 'кто?' я не разглядел еще одного — 'как?'. Убить легко, вся беда в том, что трупы имеют обыкновение молчать. Большей частью. 'Разговорить' их могли разве что скаморские маги, по крайней мере, так я слышал. Мне же ближе простота. Удивительно, какими люди порой становятся словоохотливыми всего лишь в обмен на жизнь... или, вернее, обещание жизни. Неплохая разменная монета на откровенность. Вот потому-то мне и не следовало отклоняться от намеченного пути. Следовало бы хорошенько расспросить доглядчика, да так, чтобы его откровенности не помешала иллюзия близкого спасения в лице затужской стражи.

За спиной послышалась тихая возня — умаялся сердяга, позу переменил. Ничего, потерпи — недолго осталось. Сегодня удача, сколь бы ветреной она ни была, прощала мне мои промахи. Жаль только, благосклонность ее преходяща. И ночь не бесконечна. До Зловищей по лабиринту затопленных тьмой улиц с редкими островками лунного света, да с 'довеском' на хвосте, путь неблизкий. А мне еще нужно успеть задать вопросы и по возможности получить на них ответы.

Глава 12

Мертвые брошенные дома с провалившимися внутрь крышами, ощетинившиеся балками, жалобно скрипящие прогнившими ставнями даже в безветренную погоду. Густо заросшие бурьяном задворки. Просевшие каменные ограды, вполовину растасканные горожанами для своих нужд... Ничейная земля. Полоса отчуждения, которой нижняя Затужа брезгливо отгородилась от Зловищей. Словно замызганный нищий, старательно прячущий язву на своем теле под рванину, подальше от чужих глаз, чтобы его пинками не вышибли из уютной корчмы.

Зловоние нечистот нехотя уступало место запахам разогретого камня, сухого вереска и застарелой гари. Из развороченных подвалов тонко тянуло прохладой, но желанного облегчения она не приносила, поскольку отдавала склепом. Дома по обе стороны разбитой дороги услужливо расступались или сходились так, что я кожей чувствовал близость пышущих жаром стен. Улица, будто бы забавлялась: то успокаивала показным простором, то вдруг норовила смять, раздавить, размазать по щербатой каменной кладке. Наконец эта забава ей наскучила, она свернула влево и неожиданно распахнулась вовсю ширь, вытолкнув меня под исступленное, ничем не сдерживаемое лунное сияние. Здесь дома заканчивались, с двух сторон полукругом охватывая пустырь. Выбеленные мертвенным светом, стены зияли черными провалами окон. Мостовая, которая и без того держалась из последних сил, окончательно рассыпалась вывернутым из земли булыжником, а чуть поодаль и вовсе пропала под кучей — нагромождением из глины, веток, дробленого камня и какого-то тряпья. Я обогнул кучу, краем глаза успев приметить, как позади, из темного провала улицы, видимо оступившись на шатком булыжнике, вывалился и тут же проворно юркнул обратно в тень мой таинственный попутчик. Под моими сапогами трещала иссохшая трава, взметая облачка белесой пыли. Я задержался на краю широкого, довольно глубокого рва. На самом дне, промеж алебастровых валунов, в разные стороны торчали тупые торцы бревен. А на противоположной стороне в призрачном лунном мареве тонули приземистые покосившиеся домики Зловищей. Прибежище тех, кому не нашлось места даже в благосклонном ко всякому отребью нижнем городе.

Когда-то здесь промышляли киноварь харпатские рудари. Давно. В те времена еще и Затужи-то никакой не было, а если и была — жалась десятком наскоро сколоченных домов к Гнызе и с завистью следила как уверенно, по-хозяйски, обживались в отдалении Зловищи. Харпатам что, народ они работящий, мирный. В междоусобных сварах не грызлись, по соседским землям сальными взглядами не шарили. Из своей вотчины в горах Харпат — богатой и неприступной как сами горы столицы Аалаты — расползались торговыми караванами по всему королевству и далеко за его пределы. Везли руду, оружие, стальную мелочевку незаменимую в хозяйстве... Отдельными обозами, взятыми в плотное кольцо темнокожими, словно просмоленными, елистанскими наемниками в цветастых кафтанах на голое тело и немыслимых тюрбанах, везли золото, серебро и самоцветы. Но и на чужой стороне, посреди торговой суетни харпаты оставались верными себе: ползали по окрестностям, вороша каменные выходы, спускались в расселины... словом 'пытали залежь'. При благоприятном исходе, заключали с местными управителями соглашения. А коль скоро ничего кроме камня харпатов не интересовало — да и выгода от сделок выходила не малая — туземные князьки рударям не мешали. Потому и Зловищам на землях сиургов жилось вольготно.

И совсем иначе чувствовала себя Затужа. Лишь Кларий ведает, сколько лошадок воротилось назад, испуганно всхрапывая и косясь на притороченные к седлам плетеные корзины с головами королевских послов, возвращенных сиургами в качестве вежливого отказа. Сколько золота перекочевало в сундуки вождей, чтобы купить их лояльность и по возможности убедить в мирных намерениях монарха, обратившего, наконец, своекорыстные взоры на Леику. Сколько раздутых трупов первых поселенцев фактории унесли воды Леики к Окраинному морю. В отличие от Зловищей, Затужа подрастала и матерела с ножом у горла.

Ров, на краю которого я стоял, некогда был частью канала, прорытого харпатами от самой Гнызы. Вероятно, по нему к шахте доставляли лес для опор, который валили выше по течению реки. На противоположной стороне всё еще торчали сгнившие перекошенные сваи с остатками старого наката, по которому бревна вытаскивали из воды на берег. Большую часть канала засыпали: растущей Затуже не хватало места. Случилось это, должно быть, уже после того, как рудари оставили Зловищи, а горстка сиургов канула в серую безвестность Плашских пустошей.

'Ну что, сударь мой — хвост крысиный, пробежимся? Внесем разнообразие в эту унылую, порядком измотавшую нас обоих прогулку при луне?' Ров можно было, конечно, и обойти — где-то тут левее, совсем недалеко, он заканчивался, — но при дрянной технике слежки мой спутник мог оказаться неплохим бойцом. Впрочем, я тут же припомнил, как тяжело он отдыхивался у перехода. Не похоже. В любом случае, стоило сбить ему дыхание до того, как сойтись с ним лицом к лицу: запасы времени и везения изрядно поиздержались, чтобы тратить их еще и на поединок. Чуть в стороне ливневые воды размыли берег рва, сделав его пологим до самого дна. Я спрыгнул в промоину и побежал. Теперь главное не переусердствовать — не оторваться от сердяги слишком уж далеко, а то чего доброго придется возвращаться и разыскивать его.

Внизу я поубавил прыти. Как бы мне ни хотелось махнуть поверх угрожающе вздыбленных бревен и в пару стремительных бросков оказаться на той стороне — приходилось себя сдерживать. Мой попутчик, похоже, понятия не имел, за кем он так отважно тащился по гнилому нутру Затужи. Вот и славно, и пускай остается в блаженном неведении... до поры. И все же, перемахивая с валуна на валун, подныривая под бревна, воняющие дегтем, я миновал завал слишком быстро. Выбравшись на противоположный берег, я обернулся, с облегчением отметив пыльный шлейф в том месте, где 'довесок' скатился за мной следом.

Безлюдьем и настороженным безмолвием встретили меня Зловищи. Скособоченные дома, прикидываясь спящими, внимательно следили за мной щелями полуприкрытых ставней. Кромешная тьма за гнилыми, частью завалившимися заборами полнилась невесомым шелестом крадущихся шагов. Лениво покачивалось тряпье, развешенное для просушки. Такое ветхое, словно ему довелось провисеть тут не один десяток лет. Тихо скрипели кем-то осторожно приоткрываемые двери. Шорохи, снующие тени, шепот... Крысиный мирок, до краев напитанный корыстным любопытством, болезненным алчным интересом. Этот мирок пялился из темных подворотен. Пытался понять, зачем я здесь, за какой такой надобностью, кого или что ищу и чего от меня ожидать. Мучительно размышлял: показываться мне или так и остаться бесплотным, а может сожрать и дело с концом? И все-таки этот трусливый поганец обладал цепкой памятью. Вспомнил, как в самую первую нашу встречу заступил мне путь троицей оторванных головорезов и потом с удивлением таращился на их неподвижные тела. Я оказался ему не по зубам. Но и прятаться от меня ему было незачем. Это он тоже вспомнил. И зашевелился, заворочался, полез из щелей и схронов. На левой стороне улочки, из-за угла дома выскользнула тень, распахнула неприметную дверцу в стене и, дождавшись пока пара таких же теней протащила по земле внутрь что-то стонущее, обернутое в холстину, прошмыгнула следом. Взвизгнула дверь дома справа, и ко мне торопливо припустил согнутый в дугу, раскоряченный силуэт. Он ловко помогал себе зажатыми в руках короткими костыльками, похожий на огромного черного паука.

— Девочку, милостивый су-ударь — просипело снизу с хрипом и бульканьем, точно воздух уходил сквозь перерезанное горло, — ма-ааленькую девочку, хоро-ошенькую, угодно ли? Да вы сюда, сюда пожалте. Чи-истенькую, три серебра всего вашмилсти.

— Два серебра, сударь, два! — от соседнего дома ковылял 'паук' как две капли похожий на первого. Без излишних прелюдий, побросав костыльки, они молча вцепились друг в друга и повалились на землю. Не издавая ни звука, ожесточенно барахтались в пыли. Каждый пытался подмять противника под себя. Швырнуть их в глубокую глиняную тарелку, липкую от сырной похлебки, и станут они неотличимы от мохнатых пауков, чьи бои неизменно устраивают изнывающие от скуки матросы в портовых тавернах.

Мелькнула мысль дождаться незадачливого провожатого прямо тут: чего доброго, Зловищи доберутся до него раньше. Мелькнула и пропала — я даже шага не сбавил. Слишком уж уверенно ринулся он в эту клоаку. Похоже, гнилое местечко водило знакомство не только со мной. Тем лучше: нагнать меня ему будет несложно, а мне роль няньки порядком наскучила. К тому же, с тех самых пор как я решил, что мой таинственный друг не имеет отношения ни к тайной канцелярии Ла Вилье, ни к ищейкам святош, вопросов, которые я хотел бы ему задать, с каждой милей становилось меньше, а желание убить крепло. Однако подгрызало, ворочалось внутри предательское 'а вдруг'. А коль скоро остается повод для сомнений — работа не закончена.

Улица вывела меня к небольшой площади с развалиной башни в центре. Это так принято называть ее — развалиной, — на самом же деле, подняться выше четырех саженей ей так и не случилось. Кочуют шепотком по затужским корчмам такие истории, которые лучше не слушать, а, невольно услышав, тут же выбросить из головы. Одна из таких про эту вот башенку. Без особого воодушевления встретили харпаты предложение затужского коменданта поставить в Зловищах каменную сторожевую башню, чтобы предупреждать набеги варваров с востока. Полудикие племена меднокожих зухиров, устраивая редкие стычки на границах земель сиургов, тем не менее, никогда не забредали далеко вглубь. И все же праведным желанием коменданта, радеющего о безопасности Затужи, харпаты прониклись — дозволение на строительство башни дали. И выситься бы ей над Зловищами, только кто-то нашептал рударям, что сторожевой башенка эта никогда и не задумывалась. А задумывалась она колокольней и поднимала ее церковь святым именем Клария Всемилостивого 'дабы сеять в почву язычества тлетворную животворные семена веры истинной'. Строителей харпаты вышвырнули, что называется, взашей. Церковники позорную плюху от язычников снесли молча, с причитающимся им смирением. Оно и понятно, вступать в открытое противостояние с харпатами означало портить отношения с сиургами, и без того натянутые. Недостроенную башню рудари оставили в назидание. Время шло своим чередом, историю эту порядком забыли. Забыли, да как выяснилось не все. Когда деловитые палачи разложили костры. Когда вопли сиургов, корчащихся в их пламене, стали жуткой обыденностью. Когда комендант письменным приказом вызвал старосту рударей в форт для уточнения размеров пошлины, а излюбленным занятием затужской голытьбы стало швыряние камней с крыш ближайших домов в харпатов, проплывающих по каналу на связанных плотах — в одну из осенних ночей рудари оставили Зловищи. Уходили в спешке, прихватив лишь самое необходимое. Поутру в брошенных домах уже вовсю крысами шныряли горожане. Волокли, что под руку подвернется. Грызлись меж собой за покинутое добро. Иные оставались тут же — обживаться. А спустя седмицу с верховьев Гнызы в Затужу вернулись лесорубы. Накрепко засели всей ватагой в корчме. Молчали и пили, пили, пили. Без просыху. А как отошли — поведали разноголосую, сбивчивую, жуткую историю о сгинувших харпатах. Церковь тогда назвала это карой господней 'идолопоклонцам, что от веры праведной показноотвернушись, на поиски земель безбожия и окаянства устремишись'. Только вот, боги не режут горла. Не вспарывают животов. Не развешивают трупы головами вниз на деревьях.