Наследие ван Аленов. Книга 4

От их нытья у нее начинала болеть голова. Она не отвечает за этих людей, за этих детей... Она — венатор на задании, а не какая-то знаменитость во время рекламной поездки для укрепления связей с общественностью. Кроме того, это Бразилия, развивающаяся страна. На земном шаре есть места, где ситуация гораздо хуже. Эти сорванцы даже не знают, до чего им повезло.

— Сеньора, сеньора!

Малышка — херувимчик в грязной майке с пышной шапкой темных кудрей — ухватилась сзади за ее рубашку. Мими, как и остальные венаторы, была в черной куртке и непромокаемых нейлоновых брюках. Надевать грубые ботинки она отказывалась — в них ее ноги казались толстыми — и вместо них снова надела сапоги из шкуры пони, на высоком каблуке.

— Ну ладно, — сдалась Мими.

Она сама виновата, что эта детвора тут ошивается. Как она ни старалась ожесточиться, оставаться бесстрастной и нейтральной перед лицом воистину ужасающей бедности — Мими считала свой номер в гостинице (даже не люкс — однокомнатный!) и то уже немалым лишением, — как-то так получалось, что когда бы детвора ни вертелась вокруг нее, у нее всегда находилось что-нибудь для этих ребят.

Конфета. Доллар. (Вчера — по десятке каждому.) Шоколадка. Что-нибудь. Дети прозвали ее Прекрасной Дамой, сеньорой Бонита.

— Сегодня ничего нет! Правда нет! — Запротестовала она.

— Они никогда тебе не поверят. Раз уж ты сдалась в первый же день, — сказал Кингсли, весело поглядывая на нее.

— Можно подумать, ты сам лучше, — проворчала Мими и открыла рюкзак.

Они все четверо оказались мягкосердечными. Молчуны близнецы раздавали жевательную резинку, а Кингсли то и дело покупал детворе киба, лепешки с мясом, у уличных торговцев с ручными тележками.

Кучерявая девочка терпеливо ждала, пока Мими доставала мягкую игрушку, собачку; Мими купила игрушку сегодня утром в магазине подарков специально для этой малышки. Морда плюшевой собачонки напоминала Мими ее собственную собаку. Мими пожалела, что добряк чау сейчас не с ней, но в последние годы трансформации надобность в защите фамильяров-собак уменьшалась.

— А это для всех, делитесь, — добавила Мими, вручая вдобавок большую коробку конфет. — А теперь — брысь!

— Обригадо! Обригадо , сеньора! — Завопили дети и умчались прочь, унося добычу.

— Они тебе нравятся, — сказал Кингсли со своей кривой полуулыбкой.

Мими эта улыбка бесила, потому что с ней он делался еще красивее, недопустимо красивым.

— Вот еще!

Мими покачала головой, стараясь не встречаться с ним взглядом. Возможно, она выпила слишком много очень сладкой мексиканской кока-колы. А может, все дело просто в усталости и одиночестве и в том, что до дома так далеко. Потому что где-то в глубине мрачного каменного сердца Азраила что-то растаяло.

ПРОПАЖА

"Спроси у Чарльза... спроси его про врата... про наследие ван Аленов и пути мертвых".

Это были последние слова ее дедушки. Но когда Шайлер вернулась в Нью-Йорк, Чарльз Форс исчез. Как выяснил Оливер благодаря связям в Хранилище, однажды днем Чарльз отправился на свою обычную прогулку в парк, но так и не вернулся с нее. Произошло это неделю назад. Бывший регис не оставил ни записки, ни какого-нибудь иного объяснения. С его исчезновением все пришло в полнейший беспорядок. Корпорация "Форс" потеряла половину стоимости во время падения уровня цен на бирже, а в совете директоров начались дрязги. Компания шла на дно, а капитана, чтоб держать штурвал твердой рукой, не было.

Но Шайлер думала, что кто-то должен знать, где Чарльз, и однажды утром она подстерегла Тринити Форс в салоне, где та делала укладку. Главная светская львица Нью-Йорка, завернувшись в шелковый халат, сидела под феном.

— Полагаю, ты слыхала новости, — холодно произнесла Тринити, отложив журнал, когда Шайлер уселась рядом с ней. — У Чарльза наверняка имелись веские причины поступить именно так. Но, к моему сожалению, со мной он ими не поделился.

Шайлер рассказала Тринити про последние слова Лоуренса, сказанные там, на вершине горы. Она надеялась, что, может быть, Тринити сможет пролить хоть какой-то свет на их содержание.

— Наследие ван Аленов... — повторила Тринити, глядя на себя в зеркало и поправляя полиэтиленовую шапочку на бигудях. — Что бы это ни было, Чарльз давным-давно не желал иметь дело ни с чем, имеющим отношение к его "семье". Лоуренс жил в прошлом. Ему всегда было это свойственно.

— Но Лоуренс утверждал, что Чарльз должен это знать.

— Лоуренс сошел со сцены.

Тринити произнесла это таким тоном, как будто Лоуренс был актером, доигравшим пьесу. Не скончался. Не погиб. Не ушел навсегда.

Сошел со сцены.

Но Шайлер хотела спросить и еще кое о чем, об одной странной вещи, о которой говорил дедушка. Она сомневалась, что Тринити что-то об этом знает, но спросить было нужно.

— Он еще сказал, что у меня есть сестра и что она... она станет нашей погибелью. — Шайлер чувствовала себя немного глупо от таких мелодраматических слов. — У меня правда есть сестра?

Тринити долго молчала. Тишину нарушало лишь гудение сушки и голоса клиенток, сплетничающих с парикмахершами. Когда же она наконец прервала молчание, говорила негромко и осторожно.

— В определенном смысле слова — да, у твоей матери есть еще одна дочь. Но это было очень давно, задолго до твоего рождения, в другом цикле и в другом столетии. И о ней позаботились. Лоуренс с Чарльзом за этим проследили. Лоуренс... Это было одной из причин, по которым он отправился в изгнание, — он никогда не мог отказаться от своих фантазий. Он умирал, Шайлер. И ты должна понять... он цеплялся за соломинку, пытаясь свести концы воедино. Возможно, в тот момент он уже был не в себе.

Так значит, Лоуренс сказал правду. У нее есть сестра. Кто она? Когда она родилась? Она уже мертва? О ней позаботились? Что это означает? Но Тринити отказалась что-либо уточнять.

— Я и так уже сказала тебе слишком много, — нахмурилась она.

— Завтра в Совете я должна дать показания о том, что произошло в Рио. Вы там будете? — Спросила Шайлер, чувствуя себя как-то тоскливо.

Она внезапно осознала, до чего же ей всю жизнь не хватало матери. Тринити никогда не пыталась взять на себя эту роль, но своим прагматичным, деловым подходом она напоминала девушке Корделию. Все лучше, чем ничего.

— Извини, Шайлер, но я не смогу прийти. Как обычно, Красная кровь снова позволила алчности взять верх над финансовой системой. Чарльз ушел, и теперь на мне лежит обязанность перед советом директоров сделать все, что в моих силах, — пусть это и не много, — чтобы предотвратить бойню. Сегодня вечером я уезжаю в Вашингтон.

— Ну ладно.

Ничего другого Шайлер и не ожидала.

— И еще, Шайлер... — Тринити взглянула на нее пристально, как мать, собирающаяся наказать заблудшую дочь. — С тех пор как ты вернулась, твоя комната остается пустой.

— Да, — просто сказала Шайлер. — Я не собираюсь больше жить с вашей семьей.

Тринити вздохнула.

— Я не буду тебя останавливать. Но знай, что, уходя из дома, ты лишаешься нашей защиты. Мы не сможем помочь тебе.

— Понимаю. Я согласна рискнуть.

Вопреки обыкновению, Шайлер с Тринити поцеловались на прощание. Шайлер покинула успокаивающий теплый кокон салона красоты и вышла на улицу, одна.

Чарльз Форс ушел. Чарльз Форс оказался тупиком. Он исчез, унеся свои тайны с собой.

Ей придется самостоятельно выяснить, что такое наследие ван Аленов.

ГЛАВА 12

ШАЙЛЕР

Барон де Кубертин был наряжен предводителем гуннов Аттилой, в полном доспехе, с луком и колчаном со стрелами на плече, со щитом и метательным копьем. На голове у него был длинный черный парик и остроконечный шлем. Длинная борода тоже была накладной. Барон подошел с пугающе хмурым видом и похлопал Шайлер по плечу.

— La contesse voudrait que vous me suiviez, s'il vous plait. Графиня пожелала, чтобы вы проследовали за мной, будьте добры.

И он резко развернулся. Шайлер с Оливером двинулись следом, но барон остановил их.

— Графиня даровала аудиенцию только мисс ван Ален, — произнес он на безукоризненном английском, строго глядя на Оливера как на досадную помеху. — Вы останетесь здесь.

Шайлер пресекла протесты Оливера.

— Со мной все будет в порядке. Я ненадолго, — сказала она. — Не волнуйся.

Она чувствовала, как гости начинают смотреть в их сторону. "С кем это разговаривает барон? Что это за парочка?" Они начинают выглядеть подозрительно. Нужно поскорее смыться, пока их никто не заметил.

— Не волноваться? Но тогда я останусь без работы, — произнес Оливер, приподняв бровь.

— Я справлюсь сама, — решительно произнесла Шайлер.

— Это меня и беспокоит, — вздохнул Оливер.

Он положил руку на плечо девушки. Ладони у него загрубели от путешествий и работы. Это уже не были мягкие руки юноши, привыкшего проводить дни в музеях. Тот Оливер, которого Шайлер знала прежде, всегда останавливался исключительно в пятизвездочных отелях, а не в дешевых молодежных общежитиях, где они обитали сейчас. Она видела, как в Шанхае он, покупая лапшу быстрого приготовления, торговался из-за пяти центов.

— Со мной все будет в порядке, — пообещала она, потом тихонько, так, чтобы не слышал барон, шепнула: — Похоже, это для меня единственный способ увидеться с графиней.

— Дай я еще раз поговорю с ним. Может, он ко мне прислушается, — прошептал в ответ Оливер, глядя то на барона, то на Шайлер. — Если что-нибудь случится...

— Я сама не проживу... — договорила за него Шайлер. Она мягко убрала его руку сплеча. — Я тоже боюсь, Олли. Но мы договорились. Это нужно сделать.

Оливер скрипнул зубами.

— Мне это не нравится, — произнес он, свирепо взглянув на барона, но все же отпустил девушку.

Шайлер проследовала за бароном через внутренний двор и главный вестибюль дворца. Он провел ее через анфиладу, мимо библиотеки и множества комнат. Когда они дошли до конца длинного коридора, барон отворил дверь приемной и пригласил девушку внутрь. Это оказалась маленькая комната с золотым мозаичным полом, совершенно пустая, если не считать стоящей посередине небольшой скамьи, обитой бархатом.

— Arrete. Подождите.

Барон ушел, заперев дверь на замок.

Шайлер огляделась по сторонам. В дальней части комнаты находилась еще одна дверь. Должно быть, она вела в кабинет графини. Шайлер чувствовала установленные там охранные заклинания. Другого пути наружу не было — только две запертые двери.

Среди всего прочего Лоуренс учил ее чувствовать незримые защиты, чтобы можно было рассчитать, как из них выбраться. Он любил повторять, что бегство — это девяносто процентов подготовки и десять процентов благоприятного момента.

Шайлер показалось, будто она прождала в этой маленькой комнате несколько часов. Комната была полностью изолирована от других помещений особняка. Сюда не доносилось ни звука шумного празднества. Наконец дверь отворилась.

— Барон, это вы? — Спросила Шайлер.

— Не угадала.

Голос был до боли знакомым.

Нет. Этого не может быть. Шайлер словно окаменела. Прошлое как будто бы насмехалось над ней. Кто-то сыграл с ней недобрую шутку. Он никак не мог очутиться здесь. Единственный во всем Нью-Йорке, кого она изо всех сил пыталась забыть...

В комнату вошел Джек Форс. В отличие от прочих участников празднества он был одет очень просто, в черное. В форму венатора. Его платиновые волосы были коротко подстрижены, на военный манер, и аристократические черты лица стали смотреться еще эффектнее. Джек двигался с прирожденным изяществом. Он прошел вдоль стены, словно опасное животное, кружащее вокруг добычи. Какой же он красивый... она уже и забыла... А может, лишь воображала, будто забыла.

Они не виделись с их последнего вечера в квартире на Перри-стрит. Того самого вечера, когда она сказала ему, что любит другого. До чего же больно видеть его прекрасное лицо, такое мрачное и серьезное. Он словно постарел за этот год на целую жизнь.

Боль была почти физической. Страстное желание, которое Шайлер удалось подавить, внезапно вспыхнуло снова, ярко-красное и яростное, такое сильное, что она поразилась. Невыполнимое желание. Дыра в сердце, жаждущая, чтобы ее заполнили.

"Нет. Остановись. Не подходи сюда".

Шайлер была безумно зла на себя за свои чувства. Они были неправильные и вопиюще вероломные по отношению к той жизни, что она вела последний год. Это значило предать ту жизнь, которую они с Оливером выстроили вместе.

Но она ничего не могла поделать со своим сердцем. Вероломное сердце бешено колотилось. Потому что Шайлер сейчас желала лишь одного — кинуться в объятия Джека.

— Джек! — Выдохнула она.

Даже произнести его имя и то было трудно. Так ли это ужасно, что ей настолько сильно хотелось снова увидеть его? Видит бог, она пыталась не думать о нем, пыталась прогнать все мысли о Форсе в самый дальний уголок сознания.

И все же он неизменно присутствовал там. Во сне она всегда возвращалась в ту квартиру над городом, на то место у камина. Ведь невозможно же помешать себе видеть сны. В том не было ее вины. Но это раздражало. Невзирая на ее желание, Шайлер всегда непроизвольно влекло обратно к нему.

Увидеть его, живого, настоящего, прямо перед собой, было посягательством на все, что Шайлер пыталась сдерживать год с лишним, который провела в изгнании. Она убеждала себя, что любовь к Джеку мертва и похоронена, заперта в сундук, сундук закинут в море и никогда больше не откроется. Она сделала выбор. Она любит Оливера. Они счастливы — ну, настолько, насколько можно быть счастливым, когда за твою голову назначена награда. Она не может любить Джека — он не ее и никогда не будет ей принадлежать. Что бы они ни значили друг для друга в прошлом, этого более нет. Он — чужой.

Кроме того, он теперь связан узами со своим близнецом, с Мими, его сестрой. И потому совершенно безразлично, какие чувства она к нему испытывает — к сожалению. Он уже соединен с другой. Она ничего не значит для него, а он — для нее.

— Что ты здесь делаешь? — Спросила Шайлер, потому что Джек просто молча смотрел на нее, даже после того, как она произнесла его имя.

— Я за тобой, — сказал Джек и мрачно сжал губы.

Тут до Шайлер дошло. Джек явился сюда по распоряжению Совета. Он пришел забрать ее обратно в Нью-Йорк. Арестовать ее. Поставить перед инквизитором, чтобы тот назначил ей наказание. Виновна она или нет — неважно. Шайлер знала, каким будет вердикт — они все против нее. И Джек теперь один из них. Часть Совета. Враг.

Шайлер попятилась к противоположной стене, к другой двери, хоть и знала, что это бесполезно. Защитные заклинания означали, что выйти невозможно, только через крышу. Но придется попытаться. Разбежаться по стене и прыгнуть достаточно высоко, чтобы можно было проломиться через стекло.

Джек заметил, как ее взгляд метнулся к потолку.

— Если попробуешь — уничтожишь эту комнату.

— А мне какая разница?

— Думаю, большая. Я думаю, ты любишь отель "Ламбер" не меньше моего. Ты не единственная, кто играл в его садах.

Конечно же, Джек бывал здесь прежде. Ведь его отец был регисом. Форсы, должно быть, останавливались в том же гостевом крыле, что и Шайлер с Корделией. Ну и что с того?