Последняя песнь Акелы-3

Я мечтаю быть там, где солнце танцует на небе,

За облаками скрывая седьмую печать,

Я мечтаю быть там, где солнце рождается в хлебе,

Там, где двое влюбленных о любви своей не молчат...

И чуть смущенно добавил:

— Перевод, конечно, весьма и весьма условный, но вот навеяло, знаете ли... — И, не оглядываясь на ошарашенного Троцкого, поднялся на второй этаж.

Гостиница давным-давно погрузилась в тишину и покой, а Арсенин, обдумывая то один, то другой вариант развития событий завтрашнего дня, всё никак не мог заснуть. Успех или провал операции, в которую уже было вложено огромное количество сил и средств, напрямую зависел от результата намеченной им встречи и потому фиаско быть не должно. Вот только как избавиться от почти панических мыслей и сомнений? Его люди, да и вообще все вокруг, твердо уверены, что капитан Арсенин всегда спокоен, хладнокровен и найдет выход из любой ситуации и даже не подозревают, чего ему стоят хладнокровие и всезнание... И никогда не узнают.

Всеслав прикурил очередную папиросу и тут же погасил. От табака уже щипало язык и жутко хотелось пить. Намереваясь наполнить стакан, капитан взял кувшин, но он был пуст. Видимо, ломая голову над решением проблемы, Арсенин незаметно выхлебал все до дна. Оставалось только радоваться, что в номерах для постояльцев ставят кувшины с морсом, а не с водкой... Слабо надеясь, что кто-нибудь из прислуги еще бодрствует и избавит его от жажды, капитан накинул поверх сорочки жилет и вышел из номера.

Шагая по коридору, Всеслав заметил тонкую полоску света, выбивающуюся из-под кухонной двери, и ускорил шаг. Рывком отворив дверь поварни, он замер на пороге: за широким столом, устало откинувшись на спинку высокого стула дремала хозяйка. Не желая тревожить замотанную повседневными заботами женщину, Арсенин отступил назад, но было поздно: скрип двери и половиц заставил трактирщицу встрепенуться и открыть глаза.

— Герр Штольц? — избавляясь от остатков сна, недоуменно встряхнула головой хозяйка. — Что вы здесь делаете?

— Прощу, прощения, миссис Хартвуд, — чуть смущенно пробормотал Арсенин, — я...

— Глэдис, герр Штольц, — окончательно придя в себя, улыбнулась трактирщица, — мне будет приятно, если вы будете звать меня Глэдис.

— Тогда уж и со мной можно попроще, — вспоминая записанное в паспорте имя, чуть замялся Арсенин. — Генрих. Просто Генрих. — И оторопело мотнул головой. — Я сказал что-то смешное?

— Извините, — заливаясь звонким смехом, махнула рукой хозяйка. — Вспомнила одну свою служанку. Та так и представлялась: Мария. Просто Мария. Так что вы хотели, Генрих?

— Пить, — пожал плечами Всеслав. — Но не стоит беспокоиться. Я вижу, что вы совершенно выбились из сил, перебьюсь до утра....

— Боже! Как приятно, когда за тебя переживают, — кокетливо стрельнула глазками Глэдис. — Но тут вы правы. Генрих, — хозяйство приносит немалый доход, вот только и сил забирает немало... — и тут же торопливо добавила, — только не подумайте, что я жалуюсь.

Женщина, горько вздохнув, с силой провела ладонью по лицу и, глядя куда-то сквозь стену, отрешенно бросила:

— Я сильная. Я справлюсь...

— Но все же, какой бы сильной вы не были, — как можно мягче произнес Арсенин, — в первую очередь вы — женщина. Молодая, красивая, хрупкая и... беззащитная.

— Спасибо за комплимент, Генрих, — благодарно кивнула трактирщица и, немного помявшись, словно принимая про себя окончательное решение, добавила. — Вы ведь хотели пить? А я, только не примите меня за падшую женщину, очень хочу выпить чего-нибудь крепкого. — Глэдис кинула на беспристрастное лицо Арсенина пронзительный взгляд и продолжила: — Вот только пить в одиночестве нет никакого желания. Вы не хотели бы составить мне компанию?

— С удовольствием, — улыбаясь одними глазами, подкрутил ус Арсенин. — И ваших рук даже яд выпью с улыбкой.

— Тогда пойдемте, — поднявшись из-за стола, Глэдис машинально оправила юбку и шагнула к двери. — Лучшую выпивку, я храню на своей половине.

— Прошу прощения, — оторопело замер Арсенин, — но моё появление в столь неурочное время в таком месте может скомпрометировать вас...

— Оставьте, Генрих, — не останавливаясь, отмахнулась Глэдис. — Я уже не маленькая девочка и досужие слухи о мужчинах в моей спальне меня ничуть не пугают...

"Однако, знаковая оговорочка-то", — вышагивая следом за хозяйкой, задумчиво хмыкнул про себя Арсенин. — "Изначально речь только о хозяйской половине шла, а теперь уже и о спальне..."

— ... вот во время этой злополучной экспедиции мой муж и погиб, — буравя стену печальным взглядом, Глэдис продолжила начатый еще в коридоре рассказ, пока Всеслав разливал брэнди по бокалам. — И уже два года я совсем одна... — женщина одни глотком выпила свою порцию и жестом попросила добавки. — Есть, конечно, пара подруг, но у каждой семья, дети... а я... — Глэдис спрятала лицо в ладонях и еле слышно прошептала, — я так устала от одиночества... Боже-е-е мо-о-ой, как я устала быть одна...

Видя, как женщина забилась в рыданиях Арсенин в замешательстве замер и какое-то время, не зная, что же ему делать, стоял тупо уставившись на бутылку. Глэдис всё не успокаивалась, и Всеслав осторожно, словно к огню, протянув руку, и погладил её голове. А когда изумленная женщина вскинула заплаканные глаза, поднял её с места и прижал к себе. Прижавшись к Арсенину и, уткнувшись лбом ему в грудь, Глэдис еще какое-то время всхлипывала, вздрагивая всем телом. Немного успокоившись, она, видимо, желая пробормотать что-то благодарное, откинула голову назад, но сказать ничего не успела — Всеслав, так и не выпустив женщину из объятий, накрыл её губы поцелуем.

— Боже... — прикрыв глаза, тихо прошептала Глэдис, разметавшись по кровати, когда сладкое безумие, накрывшее их обоих понемногу сошло на нет. — Как хорошо... — И тут же, резко перевернувшись на живот, тревожно взглянула в глаза Всеславу и обеспокоенно зашептала:

— Теперь ты будешь меня презирать?..

— Ни за что, — мягко улыбнулся Арсенин, ласково проводя кончиками пальцев по щеке женщины. — Только обожать и восхищаться.

— Пойми, — всё еще с тревогой глядя ему в глаза, продолжила бессвязно оправдываться Глэдис, — я не такая... Просто ты... просто я...

— Я знаю, — мягко улыбнулся Арсенин, продолжая гладить её по волосам. — Нам было хорошо вдвоём...

— Было?..

— Было есть и будет, — Всеслав, придвинув женщину, вплотную ласково поцеловал. — Будет. Жизнь кончается не завтра.

Некоторое время в комнате стояла тишина, нарушаемая только прерывистым дыханием и звуками бесконечных поцелуев.

— Я понимаю, что сейчас совсем не время и не место, — Глэдис, уперевшись руками в грудь Арсенина, с трудом отпрянула чуть в стороны и вновь заглянула в глаза мужчине. — Но твое многозначительное "будет" придало мне решимости. И пока она не растаяла, я хочу спросить...

— Спрашивай, — покладисто кивнул Всеслав, пытаясь, не отпуская женщину, одной рукой вытащить из коробки папиросу. — Если знаю ответ — отвечу.

— Милы-ы-ый... — задумчиво протянула Глэдис, глядя на Всеслава одновременно с тревогой и нежностью. — Если фон Нойманн твой партнер, то посоветуй бедной женщине, в какую сторону и когда мне бежать?

— Фон? — недоуменно приподнял бровь Арсенин. — Ты немного ошиблась. Он мой партнер, но его фамилия просто Нойманн. Никакой он не фон и в бегстве нет необходимости. И вообще, с чего ты взяла, что нужно куда-то бежать?

— Знаешь, Генрих, если ты конечно Генрих, а не Рудольф или вообще какой-нибудь Франсуа, — горько усмехнулась женщина, — Уолфиш-Бей маленький городок, и моя семья жила в нём, когда он еще не был владением Британской короны. Очень уж давно мы сбежали из Ирландии... Но сейчас не об этом. Здесь все всё друг про друга знают и тот, у кого есть глаза, давно уже догадался, каким скотом и для кого торгует твой друг фон Нойманн... Вот и ты...

— А что я? — с легким напряжением в голосе, обеспокоенно спросил Арсенин. — Купец как купец...

— Не перебивай, — Глэдис, демонстративно надув губки, прикрыла ладошкой рот Всеслава. — Ты хотел знать, что в тебе не так, значит, слушай. То, что ни немецкий, ни английский тебе не родные, становится ясно на второй минуте разговора. Произношение хорошее, но акцент присутствует. Не пойму, какой, но есть. Твои компаньоны... Вот те двое, что постарше, они ни капли не похожи на купцов, но зато очень напоминают телохранителей. Я, правда, не могу понять, зачем тебе нужны и двое других... Ну тот, турок, и тот, что так здорово играет на гитаре. Было бы весьма печально узнать, что он так же великолепно режет глотки...

— Не волнуйся, — криво усмехнулся Арсенин, глядя поверх женской головы. — Художественная резьба не входит в число его достоинств... или недостатков. У него другая специализация. А что еще тебе не по вкусу?

— Что еще? — встряхнула волосами Глэдис. — Слушай. Ты ведь не купец, а если вдруг и купец, то затвором винтовки в последнее время щелкал чаще, чем костяшками счетов.

Женщина поднесла правую руку Всеслава к лицу, поцеловала сбитые затвором костяшки и ласково провела пальчиком по синяку от приклада.

— И наконец, — печально улыбаясь, продолжила она, — для торговца мясом, ты совершенно не разбираешься в быках. Лонгхорны, Генрих, американская порода и здесь они не водятся.

— Ты очень наблюдательна, — то ли с одобрением, то ли с раздражением качнул головой Арсенин. — Но я — купец. Только товар у меня... специфический. Очень.

— Так, может, ты оставишь свою... торговлю, — загоревшись внезапной надеждой, Глэдис просительно взглянула ему в глаза. — Плюнь на деньги! Тех средств, что у меня есть, хватит на нормальную жизнь. Если не хочешь или не можешь жить здесь, уедем куда угодно, хоть на другой конец света! Только останься со мной... пожалуйста...

— Понимаешь, Глэдис, — ломая спичку за спичкой в безуспешных попытках прикурить и пряча глаза, выдохнул сквозь зубы Арсенин. — В том, чем я сейчас занимаюсь, деньги не играют практически никакой роли. Просто я делаю то, что должен...

— Значит, ты уйдешь, — сев на кровати, Глэдис обняла колени руками, — уйдешь и не вернешься...

— Я уйду, — Арсенин прижавшись к подрагивающей от рыданий спине женщины, спрятал лицо в ее волосах. — Но когда однажды ты увидишь в бухте Уолфиш-Бей алые паруса, знай — я вернулся. Вернулся за тобой.

7 апреля 1900 года. Уолфиш-Бей.

Проснувшись, пусть не с первыми лучами солнца, но все же достаточно рано, Всеслав Глэдис в комнате не застал — та уже вовсю сновала по гостинице, поражая персонал невиданным досель благодушием.

Пивовар, робко заикнувшийся, что в связи с войной (пусть бушующей за тысячу миль отсюда, но все же!) было бы неплохо повысить цену на хмельное, вместо пожелания сотни чертей в печенку или еще чего похлеще, получил взамен навара короткую проповедь об алчности. Мальчишка-разносчик, перевернувший впопыхах корзину с яйцами, и вовсе удостоился лишь укоризненного взгляда и пожелания носиться аккуратней. Глядя на столь неожиданные перемены в поведении доброй, но строгой хозяйки, мужская половина персонала недоуменно пожимала плечами и задумчиво чесала в затылке, а женская обменивалась понимающими и чуть завистливыми взглядами.

Однако и благодушию бывает предел: когда изрядно припозднившаяся официантка, заговорщицки подмигнув хозяйке, томно простонала, что ночью ТОЖЕ не выспалась и очень устала, то немедленно была вознаграждена за догадливость взбучкой и, затравленно оглядываясь, улепетнула на кухню, а потом, в течение дня, старалась как можно реже показываться Глэдис на глаза.

— Итак, — отхлебнув кофе, Арсенин обвел внимательным взглядом собравшуюся за завтраком компанию, — заканчиваем приём пищи и дружно топаем в "Черную Каракатицу" — здешнюю самую приличную портовую забегаловку. Сразу хочу пояснить, идем не чтобы пить... — выделив голосом последнюю фразу, Всеслав скользнул взглядом по Троцкому, выжидательно покосился на Корено и довольно усмехнулся.

При слове "пить" Лев явственно передернулся, а одессит состроил невинную физиономию добропорядочного обывателя, не потребляющего ничего крепче простокваши.

— Где-то так, — утвердительно кивнул Арсенин, наблюдая за реакцией друзей. — Нам предстоит встреча с капитанами американских китобоев, и ваша задача — произвести самое что ни на есть благоприятное впечатление.

— Ой, я вас умоляю! — возмущенно вскинулся Корено, жутко недовольный перспективой принудительной абстиненции. — Не делайте мне смешно! Те китобои кушают себе спотыкаловку, шо дядя Фима мацу — с утра и постоянно, а русскому матросу, — молодой грек горделиво тряхнул смоляной шевелюрой, — таки и не випить?! А если, не приведи Господи, те американы будут иметь себе желаний за Содом, ви таки прикажете мине искать румяна и пудру для всей компании?

Впечатлившись буйством Колиной фантазии, Лев, Дато и Барт обменялись взглядами. Первый — озадаченным, второй — недоуменным, а бур — непонимающим.

— Прикажу — чепчик оденешь, — ехидно фыркнул Арсенин, разглядывая изумленных подчиненных. — Но, думаю, до этого дело не дойдет.

— А зачем мы туда идем, Всеслав Романович? — торопливо дожевывая сосиску, промычал Троцкий. — Пить нельзя — это понятно, а что тогда делать?..

На последней фразе Корено, все своим видом выражая, что лично ему сия сентенция непонятна и неприемлема, зашелся в надсадном кашле, но от каких-либо комментариев воздержался. Впрочем, даже если бы он и хотел что-нибудь сказать, то вряд ли б смог: Барт и Дато, искренне переживая за здоровье друга, одновременно двинули одессита по спине.

— Что делать, что делать... — поднимаясь из-за стола, пожал плечами Арсенин. — Впечатление производить, вот что делать. Всеми доступными способами.

То, что "Каракатицу" давно и надолго облюбовали моряки, было заметно еще на подходе. По крайней мере, двое китобоев, пытаясь смыть последствия вчерашней попойки, вяло плескались в ржавой бочке — списанном судовом опреснителе, а еще один, так и не расставшись с почти пустой бутылкой, безмятежно дрых, привалившись к стене трактира.

Глядя на сию пастораль, Корено в очередной раз тяжко вздохнул и принялся вполголоса завистливо бурчать. Арсенин, прекрасно понимая, когда и как нужно воспринимать одессита, внимания на его стоны не обращал, зато Дато, укоризненно хмуря брови, дернул Кольку за рукав и вполголоса напомнил, что хотя они и на суше, их корабль там, где их капитан, и рейс еще не закончен. Корено, за время совместных путешествий раз двадцать разъяснявший абреку разницу между судном и кораблем, возмущенно поперхнулся на полуслове, но тут же призадумался и больше о выпивке даже не заикался.

Внутри кабак поражал простотой и незатейливостью убранства, клубами табачного дыма и обилием (несмотря на ранний час) посетителей. Бармен, угрюмый рыжеволосый шотландец, стоя под огромным штурвалом (чуть ли не единственным на все заведение украшением), флегматично расчесывал пушистые баки, глядя в мутное зеркало (единственное на всю таверну) и на появление новых клиентов отреагировал в высшей степени наплевательски. При виде молчаливой пятерки прилично одетых незнакомцев, бармен всего лишь вздернул вверх левую бровь и на приветствия почтенной публике размениваться не пожелал. Очевидно, подобная мимика была ему не свойственна и служила сигналом, потому что двое или трое выпивох, вдруг вспомнив о срочных делах, с видом крайней озабоченности, шустро юркнули на улицу через заднюю дверь.