Вдали от суеты

С завидной регулярностью, каждый сезон, эти свирепые звери вытворяют что-нибудь, что обеспечивает им сенсационные статьи в газетах. Например, обязанность носорога состоит в том, чтобы вырваться из палатки, где его содержат, и вернуться обратно только с полным классом мальчиков воскресной школы на своем роге. Нубийский лев разгрызает пополам своего дрессировщика и обедает его нижней половиной. Слон хватает зазевавшегося служителя и с размаху бросает его на арену, попутно превращая в мокрое пятно гиену, наступив на нее; бенгальский тигр не преминет ободрать ребра полудюжине агентов, распространяющих билеты, а затем лакомится десятью-двенадцатью деревенскими детишками, заглянувшими под тент. Площадка, на которой располагается духовой оркестр и которая находится над клеткой со львами, как правило, рушится, но всех удается достать, включая лишившихся рук и ног барабанщика и того, кто играет на треугольнике, за исключением тарелочника и трубача. Либо случается железнодорожная катастрофа, благодаря которой оказываются на свободе кенгуру, пантеры, синеносые бабуины и боа-констриктор, и они отправляются бродить по стране, по мере сил и возможностей уменьшая количество тех, кто по недоразумению избежал подобной участи прежде.

Вы можете найти сотни статей о подобных авариях в провинциальной прессе на протяжении летнего сезона, и всякий раз, читая их, я прихожу в недоумение, не в силах выбрать, что более заслуживает восхищения: замечательная прозорливость и жертвенная преданность этих зверей, чувствующих, что надо сделать и делающих это немедленно, или же детская наивность и доверчивость редакторов, обеспечивающих подобными статьями бесплатную рекламу.

— Кстати о зверинцах, — заметил мистер Боб Паркер. — Рассказывал ли я вам когда-нибудь об Уайли и его любовном романе?

— Нет.

— Уайли, как вы, должно быть, знаете, приходится братом швейцару нашего магазина, и когда ему нечего было делать, он приходил в подвал, чтобы посидеть среди коробок и тюков, а мы, как только выдавалось свободное время, спускались к нему, чтобы послушать его рассказы о своих приключениях.

Однажды, несколько лет назад, он сидел на мели, и устроился на работу в балаган. Его одели в меховое платье, прикрепили к ногам когти гризли, нанесли на лицо какую-то ерунду и показывали в таком виде как "дикаря из Афганистана". Когда начался сезон, он стоял в клетке, рычал и тряс решетку, пугая маленьких детей едва не до смерти. Рядом с клеткой имела обыкновение сидеть одна толстенькая молодая особа, и постепенно он в нее влюбился. Но оказалось, что смотритель балагана также испытывает к ней нежные чувства, а потому и приревновал "афганского дикаря".

— И к каким же последствиям это привело?

— Смотритель изготовил палку с гвоздем на конце, и, когда собирались посетители, тыкал ею "дикаря", заставляя двигаться. Он смеялся над его ногами и читал лекции, как неуклюже тот передвигается на этих самых своих нижних конечностях из-за когтей на пальцах; иногда он зачитывал аудитории главы из книг по естествознанию, чтобы дать ей понятие о том, что существо с черепом подобной формы обязательно должно быть идиотом. После чего, снова несколько раз ткнув "дикаря" своей палкой, переходил к следующей клетке и рассыпался в доказательствах того, что "дикарь" в своем развитии недалеко ушел от содержавшихся в ней обезьян.

И все это время толстушка сидела рядом, и улыбалась холодной, презрительной улыбкой, будто верит всему сказанному, ненавидит эти самые нижние конечности и презирает когти на пальцах. В конце концов, "афганский дикарь" нашел способ отомстить. В один прекрасный день, когда все разошлись по своим делам, смотритель заснул на кушетке рядом с кассой, примыкавшей к клеткам. Мистер Уайли набросил на него одеяло и пошел искать толстушку. Взяв ее под руку, он попросил ее присесть, чтобы поведать о своих нежных чувствах к ней. И она присела прямо на кушетку, на которой расположился смотритель.

— И, конечно же, раздавила его в лепешку?

— Уайли рассказывал, что вы могли бы протащить его сквозь щель под закрытой дверью, не спарывая пуговиц с его жилета. Вместо похорон они просто засунули его в подходящую трещину в земле; толстушка стала чахнуть, пока не стала тоненькой и стройной. "Дикарь" женился на ней, и они зажили счастливой жизнью.

— Можно ли рассматривать мистера Уайли как человека безусловно правдивого?

— Конечно, и эта его история тоже безусловно правдива, поскольку он сам был ее непосредственным участником.

— В таком случае, сомнений, действительно, быть не может. Было бы глупо сомневаться в его истории, имея такие неоспоримые доказательства. В таком случае, вместо того, чтобы обсуждать ее, пойдемте лучше пить чай.

Глава VII. — Бэттери и его особенности. — Прекрасные виды. — Шведы и голландцы два столетия назад. — Старые названия реки. — Об индейских названиях. — Сын мистера Кули. — Его приключение в церкви. — Проблемы с ростом. — Собака мистера Кули и связанные с нею неприятности.

Нет места более приятного, чтобы провести последние часы долгого летнего дня, чем где-нибудь у воды. Я очень люблю, после чая, в сопровождении маленькой группы Аделеров, покинув раскаленные улицы, оказаться на поросшей травой дорожке, ведущей к берегу реки, и найти местечко поудобнее в парке Бэттери, чтобы провести здесь некоторое время. Парк Бэттери — это длинная вереница могучих старых деревьев, чьи стволы изрядно натерпелись от перочинных ножей досужих бездельников. Их ветви смыкаются над головой, образуя одну сплошную массу нежной зеленой листвы, здесь — ниспадающей почти до земли, а там — склонившейся над водой, подрагивая и шелестя на ветру. Здесь также имеется некое скопление обтесанных бревен, предполагающее существование в незапамятные времена какой-то пристани, но теперь служащее прекрасным местом для тех, кто приходит сюда, чтобы провести несколько часов в тишине и спокойствии.

Здесь много травы, пышной и зеленой, за исключением вытоптанной множеством ног дорожки, ведущей к городу.

Повсюду для глаз открываются великолепные, как нигде в мире, виды. Ниже нас крошечные волны набегают на берег и снова откатываются назад, омывая галечный пляж, и это вечное движение воды создает нежную и приятную музыку, одни из самых удивительных по красоте звуков природы.

Далеко на юге виден могучий изгиб береговой линии, там, где река исчезает в могучем величественном озере Дэлавер, и на конце дуги — возвышающиеся шпили Дэлевер сити, словно бы вырастающие из воды. Слева, также в отдалении, над водной гладью вздымает зубчатые стены старый Форт Дэлавер. Взгляните! Рядом с трепещущим флагом поднимается маленькое облачко белого дыма. Слышится глухой удар, замирающий слабым рокочущим эхом. Это ночная пушка. Далеко-далеко на озере, белые паруса почти сливаются с розоватого цвета облаками, далее на западе приобретающими уже малиновый цвет; и в то время как здесь, когда мы смотрим через бухту, в перспективе нет ничего, кроме воды и неба, справа низменный остров, на котором расположена крепость, кажется причудливо подвешенным между рекой и небом, пока, становясь все более и более призрачным в надвигающемся со стороны океана тумане, совершенно не скрывается в нем. Какое счастье, сидеть здесь под деревьями и наблюдать эти картины, в то время как холодный воздух, поднимаясь от воды, уносит с собой невыносимую жару, властвовавшую над землей в течение дня!

Я не знаю, почему это место назвали "Бэттери". Может быть потому, что несколько веков назад шведы построили здесь укрепление и угрожали отсюда ненавистным голландским конкурентам, заложившим форт на берегу ниже по течению. (В один прекрасный день мы обязательно наведаемся туда с миссис Аделер.) И кто может сказать, какие странные древние северяне, в куртках и шлемах, бродили вверх и вниз по этим самым участкам, покрытым мягкой травой, с огромными мушкетами в руках, произнося ужасные ругательства при виде голландцев, сновавших возле своей крепости, мало озабоченные спокойной прелестью реки, ее величавыми водами, и видами, открывавшимися их глазам!

Некоторые, впрочем, смогли оценить эту прекрасную панораму по достоинству. Некоторые не остались равнодушными к величию природы, в промежутках между вспышками ненависти к голландцам. Таким, например, был Джаспер Данкерс, приехавший сюда из Швеции в 1676 году и наблюдавшим окрестности с Бэттери; вернувшись обратно, он по этому поводу записал в дневнике:

"Город расположен в местности, оканчивающейся песчаным пляжем, обеспечивающим удобную высадку. Он расположен чуть выше бухты, где река изгибается и следует на юг, так что вы можете видеть отсюда далеко вниз по ее течению. Большей частью это прекрасная панорама, позволяющая увидеть с дальнего расстояния корабли, вошедшие в реку и поднимающиеся вверх по течению".

Песчаного пляжа больше нет, а корабли, поднимающиеся от залива, вовсе не такие, какие мог наблюдать Данкерс; но река сохранила свою древнее величие, а поросшие лесом острова, — мне доставляет удовольствие думать об этом, — представляют собой нынче такую же идиллическую картину, как и та, которая произвела неизгладимое впечатление на старого шведа два столетия назад.

Конечно, за это время изменились названия. Индейцы называли залив Потаксат, что означало "расположенный возле водопада", а реку Ленапе Вихиттак, "быстрый поток людей ленапе". Реку также называли Арасапа и Макериш Киттон — название, хотя и своеобразное, но, как ни странно, напоминающее о скумбрии и котятах. Но вот пришли шведы, и со страстью, присущею всем ранним иммигрантам из Европы, добавлять к названиям всех природных объектов слово "новый", переименовали реку в Новую Шведскую реку, на что, как им казалось, имели полное право. Когда сюда пришли голландцы, она стала называться Южной рекой, в то время как Хадсон — Северной рекой, пока, наконец, утвердившиеся здесь англичане не дали ей название, сохранившееся до сих пор — Дэлавер.

Как жаль, что ни одно из первоначальных названий не сохранилось! Название реки, которое дали ей индейцы ленапе, гораздо лучше и красивее, чем теперешнее, то, которое дали ей галлы. Пришлые люди, селившиеся в этой местности, кажется, испытывали к индейским названиям откровенную неприязнь, считая самих индейцев дикарями, а потому с презрением отвергали мягкие, певучие слоги, которыми те наделили горы, и лес, и реку, заменяя их на свои, грубые и зачастую просто варварские. Даже Пенн и его квакеры брезговали индейскими названиями. А ведь насколько лучше современной Пенсильвании звучит древнее Саскуэзанна, или Юниата, или Аллегени! И разве не было бы разумнее, вместо того, чтобы изменить название города на азиатское, оставить ему прежнее, происшедшее из окружающей его местности и звучащее так величественно — Виссахикон или Вингохокинг? Индейские имена, которые еще сохранились для рек, местностей или городов, гораздо звучнее новых. От большинства же мы отказались, отринув тем самым доставшееся нам наследство, в безумной жажде вытеснения всего дикарского. Одно-единственное название Вайоминг, стоит таких, вместе взятых, как Нью-Йорк, Филадельфия, Балтимор, штат Мэриленд и тому подобных; и я всегда задавался вопросом, насколько велик должен был быть эгоизм двух людей, которые, имея под рукой благозвучные, музыкальные имена, тем не менее, окрестили город Уилкс-Барре, соединив в его названии свои жалкие имена.

В то время как мы сидели у реки, обсуждая эту и другие темы, сын мистера Кули, чрезвычайно ершистое создание, игравший с другими мальчиками на причале неподалеку, свалился в воду. Его товарищи подняли ужасный крик, на пирсе мгновенно образовалась толпа. Несколько мгновений казалось, что мальчик утонет, поскольку никто не выказал желания прыгнуть в реку, а лодки в пределах разумной видимости не оказалось. К счастью, течение вынесло его на мелководье, прежде чем он успел хоть сколько-нибудь пострадать, и оставило барахтаться в грязи, едва прикрытой речной гладью. Волнение, охватившее едва ли не половину населения городка, собравшегося на пристани, сразу же угасло, а люди, только что испытывавшие ужас при мысли о трагедии, развернувшейся на их глазах, испытали даже некоторое чувство разочарования, в связи с тем, что их опасения не оправдались. Не могу сказать, чтобы я был огорчен, видя его снова на суше, в безопасности; но если бы судьба избавила нас от него, то мы восприняли бы это событие без особой печали.

Мы не избавились полностью от тех неприятностей, которые сопровождали нашу жизнь в большом городе. Собака мистера Кули, вкупе с его сыном, делают жизнь здесь намного печальнее, чем она должна была бы быть в местечке, претендующем на земной рай. Этот мальчик не только охотится за моими дынями и плодами, произрастающими на моих фруктовых деревьях (равно как и других соседей), у него есть необычайная способность провоцировать неприятности в любом месте, где бы он ни оказался. Не далее как в минувшее воскресенье он вызвал в церкви такой ужасный переполох, что на несколько минут была приостановлена служба, до тех пор, пока его не вывели. Внутренний интерьер здания был расписан и покрыт лаком совсем недавно, и, должно быть, один из рабочих оставил комок лака на спинке церковной скамьи, где обычно размещается семейство Кули, она расположена через проход от той, на которой размещаюсь я. Сын мистера Кули был единственным представителем семейства в церкви в тот день, и, пока шла служба, развлекался тем, что, стоя на коленях на скамье, общался с сыном доктора Джонса, занимавшим скамью позади него. Время от времени, когда молодой Кули принимал подобающее положение, сын Джонса незаметным образом дергал его за волосы, после чего тот поворачивался и грозил ему кулаком, что свидетельствует о полном отсутствии уважения к месте, где он находился, обстоятельствам, а также присутствовавшему обществу. Наконец, угомонившись, он занял себя тем, что принялся читать заповеди и другие библейские тексты, имевшиеся позади кафедры, но несчастливой случайности положив голову как раз в то место, где имелся не высохший еще комок лака.

Некоторое время он пытался высвободиться, но лак прочно удерживал его волосы. После двух-трех отчаянных, но неудачных попыток, он чрезвычайно разозлился; предполагая, что это дело рук сына Джонса, он завопил:

— Немедленно отпусти мои волосы! Немедленно отпусти, слышишь?

Священник был вынужден прервать службу, общество в изумлении оглядывалось на молодого Кули, опрокинувшегося головой на спинку скамьи и наносившего удары кулаками себе за спину, стараясь поразить кого-то невидимого позади себя. С каждым ударом он восклицал:

— Как только мы выйдем из церкви, я разобью тебе нос! Я поймаю тебя, Билл Джонс, и хорошенько вздую! Отпусти немедленно мои волосы, говорят тебе, или я выбью из тебя пыль, и т.д. и т.п.

В это время сын Джонса сидел в самом конце своей скамьи, вдали от Кули, и выглядел очень торжественно, словно проповедь произвела на него глубокое впечатление. Подбежал церковный сторож; он высказал предположение, что мальчик заснул и ему привиделся кошмар, в то время как миссис Магрудер (врач) поднялась со своего места и отправилась к Кули-младшему, убедиться, не было ли у того приступа. Когда причина случившегося, наконец, была установлена, церковный сторож достал свой нож и, после того как высвободил его, отхватив значительный кусок шевелюры, выставил из церкви. Пострадавший шел нехотя, оглядываясь на Джонса-младшего и исподволь показывая тому кулак, давая тем самым понять, что ничего не простил и месть его будет ужасна.