Неподходящие люди

На слушании случился сущий кошмар, я с трудом понимала, что происходит, таращилась на своего побледневшего адвоката, догадываясь, что он тоже ничего не может поделать. Защита троицы предъявила якобы подписанный мною договор трудоустройства в службе эскорта, один за другим заходили свидетели, которые вроде как пользовались моими услугами. Бармен, что угощал нас с Оксаной в День моего рождения подтвердил, что будто бы слышал какой-то разговор, свидетельствующий в пользу того, что с троицей я пошла добровольно...

Мои родители дали показания, признав, что я у них проблемная, шлюховатая и вообще, они в курсе, что я состою в службе эскорта, и что моя работа частенько не ограничивается условиями контракта. Они ничуть не удивились, что я могла по собственной воле с удовольствием развлекалась с тремя парнями в парке.

Судье показывали какие-то фотографии, видеозаписи, а у меня, казалось, земля уходит из-под ног. Я не ожидала. Мы не ожидали. Мы оказались беззащитными против возмутительной, бессовестной лжи. Младшего с друзьями отпустили на свободу прямо в зале суда. А я, как и пророчил Василий, пошла по статье за дачу заведомо ложных показаний.

По сути, что у меня осталось? Полностью испорченная репутация в стотысячном городе, который, по ощущениям, сузился до размеров крохотной деревеньки, где самый дальний сосед от тебя живет через улицу. Раздутый скандал с поднятыми на поверхность неудобными подробностями, потерянная работа, грозящий в перспективе неподъемный штраф, плюс оплата судебных издержек пострадавшей стороне. Пострадавшей от моей клеветы стороне.

В деле Ваньки то прогресс и надежда, но чаще вниз с горы, какие-то свидетели находятся, какие-то друзья против него свидетельствуют, что он опасен, неуравновешен... не первая драка, каких-то пострадавших ранее откапывают. Мама его меня не любит. Она старается, конечно, это скрывать, да и зачастую ей просто больше некому поплакаться, а я всегда послушаю и поддержу. Не может она меня оттолкнуть, я ведь еще нужна им из-за показаний. Адвокат все еще придерживается нашей стратегии, готовится подавать аппеляцию. Но по факту... знаю ведь, что в глубине души она именно меня винит в бедах сына. И сложно ее осуждать за это.

Ему всего двадцать лет... С ума сойти! А по разговору и рассуждениям не скажешь. Мне с ровесниками-то обычно скучновато общаться, а он зацепил. Еще как зацепил!

Вообще, мне и до него было сложно парня найти, даже до планки, которую он задрал за несколько дней. Возможно, образование влияет, может, я сама по себе такая. Иногда мне кажется, что хоть в паспорте одни цифры, я родилась уже двадцативосьмилетней занудой. Да и еще откуда-то это обостренное чувство справедливости — одна мысль о том, чтобы взять деньги у Василия, выводит из равновесия и тошноту вызывает.

К Ваньке хочу. Не тому, что в тюрьме полгода, исхудавший, со шрамами на запястьях, бритый наголо и злой. Начинающий адаптироваться и привыкать к местным порядкам. А тому другому, который заряжал верой, который шутил и катал меня по городу, а потом любил страстно, кончал, двигаясь во мне, прижимаясь губами к моему виску в благодарном поцелуе. Счастливый такой, довольный. Вспоминаю его, и слезы катятся по щекам. Без рыданий и всхлипов, просто тонкими струйками бегут себе по проторенным дорожкам, в подушку впитываются больничную.

Ванечка мой...

Не забыла я ничего, каждый наш день помню, каждую минуту. Злого тебя помню, когда вел меня из этого чертового парка. Как дрался помню. Я ведь думала, что ты сделаешь только хуже. А ты...

Не забуду я этого, не могу забыть, слишком часто вспоминаю. Каждый день эти минуточки наши драгоценные в голове прокручиваю, как жемчуг в руках перебираю, не дай Боже оброню и потеряю.

Хотя, вру. К любому хочу Ваньке, пусть даже выйдет оттуда и первым делом в лицо мне плюнет. Выдержу. Не заслужила, но пойму. Моя любовь к нему становится манией, фанатизмом в худшем его проявлении, я зациклилась на нем, перебарщиваю, возможно, но... клянусь, иначе бы я просто не выдержала. Сломалась и не справилась. А на мне же еще его родители, за полгода на пятнадцать лет постаревшие.

Интересно, каково его маме знать, что воспитали сына слишком хорошим человеком, который в итоге расплачивается за свою порядочность и неравнодушие?

Он звонил мне вчера. Впервые за полгода услышала его тихий голос, там ведь запрещено пользоваться телефонами, поэтому говорил шепотом и быстро. Не знаю, чего ему стоил этот звонок, лишь бы не били.

Я взяла трубку, а он начал шипеть с ходу: "Ты че творишь, дура? Я через мамку передавал, она не слушается. Верит во что-то еще, но ей можно, что с нее взять. А ты? Не во что верить. Я с адвокатом почти каждый день говорю. Мать не понимает, а ты пойми. Не за победу мы давно боремся, а за то, чтобы приговор смягчить. Поздно, проиграли. Тебя убьют просто. Ты хочешь, чтобы я тут, бл*ть, сидел, зная, что тебе из-за меня башку проломили? Из-за тупой твоей отваги, которая уже ничего не изменит?"

Сначала я вообще не поняла, кто это. А как дошло, подскочила на больничной койке, и губы сжала от боли, потому что ребра-то сломанные. Да и органы в животе болят, что там слева и внизу справа находится? И тут резкое движение. Даже вскрикнула, в глазах потемнело, но нельзя отключаться, Ваня ведь звонит впервые! Никогда не прощу себе потерю сознания в этот момент. Губу прикусила до боли и соленого привкуса. Осторожно опустилась обратно на подушку, немного повыше, чем лежала до этого.

— Юль? — позвал он обеспокоенно. — Юля? — повторил с тревогой громче.

— Я тут. Все нормально. В смысле... Вань, шанс еще есть. Все наладится, адвокат говорит...

— Бл*ть, еще одна. Вы с мамой только хуже делаете, — он чеканил слова, и я не узнавала его голос, интонации. Чужие. Может, за эти полгода он стал совсем другим? Но нет, не верю. Просто... я его мало знаю. Не успела еще выяснить какой он в каждый оттенок настроения. Как меняется его лицо, голос, жесты. — Юль, мне намного хуже тут находиться и знать, что тебя там прессуют. Не надо мне этого. Живи.

— Я тебя люблю, я ради тебя на все пойду, — всхлипнула, вдруг почувствовав себя как никогда маленькой и беззащитной. Словно не я его старше, а он меня, причем лет на десять. Поддержки захотелось, на плечо опереться твердое. На его бы плечо...

— А придется. Свяжись с Василием, пообещай, что без претензий останешься за избиение, откажешься от апелляции, если он твои долги суду покроет. Сама ты не вытянешь. Я еще долго ничем помочь не смогу. И на моем суде говори, что скажут, хоть под диктовку. Я сам тебя об этом прошу.

— Ванька, я после этого жить не смогу.

— Я прошу тебя. Сделай это ради меня. Бл*ть, я не могу тут час с тобой об одном и том же. Юля... Юлька, я ни о чем не жалею, — сказал он упрямо и раздраженно, и мое сердце забилось быстрее — узнала. И голос узнала, и интонации. Мои родные. Полгода не слышала его, а будто и не расставались. — Вернуть время — то же самое сделал бы. Вру, бил бы сильнее, чтобы и правда черепа проломить. Чтобы сдохли. Ты не виновата. Обо мне просто забудь. Не для того я тебя вытаскивал, чтобы из-за меня же тебя и пришибли. Все, мне пора. До связи.

И отключился.

Сижу с телефоном минуту, вторую, смотрю на экран, которому не даю потухнуть. Знаю, что Ваня хоть и звонил с этого номера, но он ему не принадлежит. Он чей-то. Нельзя перезванивать. Ничего нельзя.

Он сказал не "прощай", а "до связи".

Он во что-то еще верит, так почему я не должна? Тем более, появился шанс. Василий рвет и мечет, уверена. Ведь его сынок вновь слетел с катушек.

Злобная я стала, на людей бросаюсь или смотрю исподлобья. У меня только один вопрос в глазах: за что так с нами? Он ведь ничего плохого не сделал. Да и я... на пятерки училась, тянулась, старалась стать достойным человеком, примером для своих учеников, мечтала, чтобы родители гордились. Против нас ополчился целый город. Проехался тяжелым танком общественного порицания и безразличия, ломая веру и надежду, как каток пластмассовые куклы. В щепочки. Не жалко никому нисколечко.

Я вообще не понимаю уже, что происходит, и к чему стремиться, что хорошо, а что плохо. Моим родным Василий не угрожал, видимо, думал, что я совсем повернутая на Ваньке, предпочту им его. Василий выбрал другую тактику: он не стал ссориться с моими, он решил сыграть с ними заодно, взял их к себе в команду. А я боюсь будущего. За Ванину маму душа болит, она мне как родная стала, хоть любовь моя и не взаимная. Знаю, что как только с Ваней что-то решится, они меня навсегда вычеркнут из жизни. А пока им нужны мои показания — нужна и я. Терпят, жалеют, подбадривают. Иногда вкусно кормят.

Да и что они еще могут думать о девке, чьи родители не знают, как выгоднее ее продать?

Мама приходит с пакетом фруктов, ставит его на тумбочку рядом с кроватью, садится рядом и улыбается мне. Плакать начинает. Вижу, что жалко ей меня, но сразу суд вспоминаю, и отворачиваюсь. Хорошо ведь мы все придумали! Не должны были проиграть! Все четко распланировали, доказательств нашли достаточно.

Мама берет меня за руки, сжимает. Я не отдергиваю, но и не смотрю на нее.

— Девочка моя, — грустит мама. — Как же страшно за тебя.

Она протягивает мне зеркальце, и я разглядываю в нем свое отражение. Привидение, не иначе. Кожа серая, бледная, блеклые русые волосы выглядят жидкими и тусклыми. Не лицо, а череп, обтянутый кожей — вот во что меня превратила Ванина любовь. А его моя — в уголовника, склонного к суициду. Мама поправляет мои волосы, убирает за ухо. Ладно, терпимо, хоть паклей не выглядят — и хорошо. Один глаз заплыл, нос опух — сломали ведь.

— В кого ж ты такая упрямая, Юлечка, что же ты с собой делаешь, — причитает мама без вопросительных интонаций. Всем и так ясно, что я делаю. На эшафот ползу, сама уже забыв зачем. Быстро все происходит, не успеваю я продумать шаги противников, предугадать их и хоть как-то подготовиться. Для меня любой выпад Василия — потрясение. — Они тебя в могилу загонят, а если понадобится, и нас с тобой заодно. У тебя ведь сестра младшая есть. Если тебе, доченька, плевать на нас с отцом, может, хоть ее пожалеешь? Она не виновата ни в чем. Папа не просто так пошел на сделку с Василием, выхода у нас другого нет. Этот человек делает предложения, от которых не отказываются, и не из-за заманчивости. Просто либо деньги берешь, либо убивают тебя.

Отворачиваюсь.

— Юля, он уже всё, не выберется никогда. И прежним не станет. У тебя в голове образ человека, которого больше не существует. Прими тот факт, что он тебе не подходит.

— Мама, он теперь никому не подходит. Из-за меня.

Она сидит со мной еще некоторое время, но я молчу, как обычно. Мы вообще перестали разговаривать, как-то не о чем. Все, что ни вылетает из ртов родителей имеет скрытый или очевидный смысл — уговорить меня отступить. В таких случаях я наперебой рассказывала им без стыда и смущения, какие вещи со мной делали. Как на ноги мне мочились, ведь на лицо старший пока не позволил. Как тыкали в меня своими членами, требовали ублажать их. Оскорбляли и ржали, как кони, заливаясь. Я ведь понимаю, что Ваня не дурак, он не хотел вмешиваться, вызвал полицию и даже честно ждал ее, но потом не выдержал. Просто не выдержал смотреть на то, что они со мной делали, били, за волосы таскали. Кончали на лицо, собирали это пальцами и совали в рот. Одного укусила больно, он мне мозги чуть не вышиб.

Живот болит еще, не могу колени к груди подтянуть и спрятаться от мира в своей излюбленной позе. Но скоро мне полегчает. Чудом ничего не сломали, отделалась парой трещин на ребрах. Не успели. Да, не просто так я в больнице рассказ свой начала, тут было время подумать. Достаточно. А как попала сюда?

Мы с Люськой шли по центру в магазин, свернули на одну из небольших улочек, чтобы срезать путь до ателье, в котором нужно было забрать ее платье на новый год в школе. А из кафе по пути как раз выходил сынок Василия, Василий-младший — у них какой-то фетиш с этим именем, наверное. Как раз неделя после суда прошла, он по злачным местам зависал, отъедался. И мы впервые за все время столкнулись с ним нос к носу на улице.

Он переменился в лице, испугался, покраснел и даже отвернулся. Я сжала Люськину руку сильнее и быстрее зашагала мимо, но тут кто-то из друзей козла-младшего узнал меня.

И как закричит:

— Смотри, Васек, это же та шлюха, что заяву на тебя накатала!

И посыпались ударами тупых ножей в спину оскорбления и обидные предложения развлечься, опыт-то у меня есть, а защитить больше некому(!). Кричали, что "обсосок" мой сгниет в тюрьме, а я дальше по рукам пойду, буду главной городской давалкой. И вообще по мне видно, что потаскушка, ноги не сходятся.

Они не сходятся потому, что не жру ничего, на одних антидепрессантах существую, чтобы умом не тронуться в ситуации, в которую они же меня и поставили. Толпа взрослых здоровых мужиков стоит и дерьмом поливает, и никому в голову не придет заступиться за двух беззащитных девчонок. Унижать слабых легко и приятно, да?

Младший тут же плечи расправил и заголосил, вторя. Я давно раскусила его: трус и слабак, ничего из себя не представляет и мнения своего не имеет. Отец ему мозги вправил, поэтому, увидев меня, застыдился засранец, а друзья начали подогревать — и принялся выступать, петух. Есть же жалкие мужики на свете! Увы, на планете живут не одни "Вани".

Мы бы ушли, я хотела этого. Тяжело было слушать. Еще сестра плакать начала, ей одиннадцать всего, мелкая совсем. Но один подбежал, ущипнул меня за задницу и толкнул, я едва не упала, с трудом поймала баланс. Обернулась, а они хохочут, знаки показывают. И тут от обиды за себя, за прячущуюся за мою спину сестру, которую тоже уже задолбали в школе подколками про меня; за Ваню и его родителей, я сорвалась. Подошла поближе и проговорила громко, четко — а голос у меня поставлен отлично, не сомневайтесь. Я проговорила со всей злостью, которую только была способна испытывать:

— От всей души желаю тебе, Васенька, чтобы с твоей младшей сестрой Юлечкой, с матерью, c будущей женой и любимой дочкой сделали то же, что со мною. Чтобы они прошли через этот ужас от начала и до конца, пропустили сквозь себя всю гамму моих эмоций. А это будет обязательно, вернется бумерангом, вот увидишь. Кошмары, что до сих пор преследуют меня ночами, станут для них явью, и это будет на твоей совести. Говоришь, я шлюха? Все под одним Богом ходим, он все видит, и они такими же шлюхами станут, какой вы меня сделали. Я тебя проклинаю, и поверь, мне терять уже нечего. Довели! Ты еще наплачешься, Васенька, не за себя, а за тех, кого по-настоящему любишь!

Сказала и тут же пожалела. На самом деле я так не думаю. Я не желаю зла ни сестре его, ни будущей дочери, если такая родится. Ни жене, ни матери. Только отцу, автору всего кошмара, что на нас обрушился. Если бы не он, каждый бы получил по заслугам, схватил свой жизненный урок, и разошлись бы мирно. Но благодаря Василию Васильевичу сын продолжает считать себя правым, а мой Ваня гниет заживо там, где ни за что не должен был оказаться.