"Химеры", книга вторая

Анарен кивнул, хоть вранов приказной тон раздражал. Сам бы он никогда и ни за что не догадался искать самолет!

— Сказал ли тебе Герейн, что у Сэнни есть фюльгья?

— Да. Оленья кошка.

— На кота вся надежда. Имей в виду, что, если Сэнни жив, кот, скорее всего, утянет хозяина в Сумерки, и ты его не найдешь. Это хорошо, потому что тут его найдут мои ребята. Но есть вероятность, что из-за аномалий Полночи фюльгью занесет в пустынные земли. Сам понимаешь, чем дольше Сэнни будет бродить на четырех, тем меньше шансов, что он очнется. Ты сможешь поискать его в промежутках?

Анарен покусал губу. Он был не мастер тасовать реальности, он даже в Полночь не мог вернуться, не умерев. Или мог? Он никогда не пробовал... чертов Асерли умел, но учиться у него — себя не уважать. Кстати, этим умением обладал Киаран... но теперь поздно, Киаран ушел, и рейну увел... пропасть!

— Постараюсь, — буркнул принц, не желая снова выслушивать оскорбления.

Потом он проснулся, потому что сестра Вербена отодвинула плазменный шарик в сторону и улыбнулась.

Обдумывая вчерашнюю встречу, Анарен тихонько отворил потайную дверь, вошел в просторную полутемную залу. Несколько обтянутых тисненой кожей кресел, ростовой королевский портрет — очередной похожий на него, как две капли воды, Лавенг. Высокие стрельчатые окна скрыты белыми атласными занавесями, подобранными в фестоны. На улице июльская жара, а внутри прохладно. Узкие полосы света протянулись по ковру.

Анарен с сомнением покосился на дверь в королевский кабинет — надо бы войти, но он слишком хорошо представлял себе, что увидит там. Король, напоминающий свою собственную тень: пустыми глазами таращится в стену, воспаленные от бессонницы веки обведены красным, серебряные волосы потускнели и свисают по плечам, как мышино-серая пакля.

Потеряв близнеца, Герейн потерял половину себя.

— А мне насрать, что не принимает! — послышался в коридоре громовой голос. — Я четыре часа летел.

— Бу-бу-бу...

— Да пусть хоть четвертует!

Хр-рясь! Другая, парадная белая дверь распахнулась, и в покои ворвался Эмор Макабрин — здоровенный, злющий, сверкающий звездами и орденами — при полном параде.

Энери подавил недостойное желание спрятаться за портьеру.

Макабрин смерил его взглядом, шагнул было вперед, потом понял, что обознался, сдвинул брови. Энери вздернул подбородок и расправил плечи.

— А, фамильное привидение, — прогудел Эмор. — Где король?

Энери пожал плечами. Глава семейства Макабринов высился над ним, как авианосец — сияющий ряд пуговиц на мундире, нашивки, шнуры, изрезанное жесткими морщинами лицо, взгляд, тяжелый, как свинец, взлетная полоса фуражки.

Наверное, Альба в старости был таким же...

Энери опустил глаза и отвернулся. Эмор безразлично прошел мимо, без стука рванул дверь кабинета.

Интересно, а королевскую стражу он поубивал?

Тонкий полуночный слух уловил клацанье подкованных каблуков по паркету, потом что-то тяжелое заскрежетало — похоже, короля подтащили вместе с креслом.

Голос Герейна, застывший, холодный, как вода полуночного моря.

— Эмор. Чему обязан неожиданным визитом?

— Ты что же это творишь, мой король?

— Выполняю свой долг. Что, проредил твоих сопартийцев? Недоволен?

Опять что-то грохнуло, звякнуло, полилось.

— Черта с два я недоволен! Сидишь тут, как паралитик расслабленный и хлещешь кофе с альсатрой... ах, нет, простите, альсатру с кофе. Считаешь — королевский долг в том, чтобы надраться с утра пораньше? Потом ближе к вечеру начнешь смертные приговоры подписывать? Ручонки не трясутся? Д-дареная кровь!

— Эмор. Прекрати.

— Я восемь десятков лет Эмор! — в кабинете бушевало и грохотало.

— Чего ты от меня хочешь, старый хрен. Давай, иди, устраивай мятеж, подошли ко мне убийц. Подгреби под себя Южный берег.

— Ты, щенок...да ты... я тебя... я с тобой такое... — Эмор залпом выдал несколько совершенно не сочетающихся с королевской честью обещаний. При этом он, судя по звукам, тряс короля за плечи, а потом выпустил. — Я тебе клятву верности давал! На коленях стоял, из твоих рук землю взял. А ты чем платишь, паскуда!

В кабинете стало очень тихо. Энери закусил губу. Эмор яростно сопел, как старый урсино. Еще немного — и начнет оглушительно лаять на дурака-хозяина.

— Что тебе от меня нужно? — наконец спросил Герейн.

— Вставай. Приводи себя в порядок. Вызови секретаря. Сделай комментарии насчет ситуации в столице. Запиши обращение к рыцарству. Ты достукаешься — и впрямь начнется бунт. Шевелись, король.

Послышалось звонкое бульканье, судя по всему, бутылку великолепной альсатры опростали в вазон с цветком.

— Бунтуйте, — это уже Герейн.

— И получить еще триста лет междуусобных войн? Я лучше тебя ремнем выпорю. Всю жизнь мечтал. Брата он потерял. Это дролери тебя приучили сопли лить? Не видал я, чтобы они на войне сопли лили.

— Отстань.

— Из-за тебя сэн Кадор с койки встал. Не даешь старику помереть спокойно. Что, кажется дела плохо идут? Так тебе собственные рыцари через пару дней такое устроят, мне аж в Алагранду запах жареного доносит. Врана грохнули, и дочку Вранову грохнут, хорош ты тогда будешь. Л-лавенг. Предлагаешь мне Южный берег бросать и кидаться тебя защищать от твоей собственной глупости? Или за тебя Алисан правил? Или Вран? Сам не можешь? Барышня-фиалка? Прекрати дурить! Ты наш король перед богом и людьми — вот и валяй, королевствуй.

Герейн еле слышно вдохнул, потом щелкнула кнопка коммутатора.

— Да? — такой же безжизненный, холодный голос. Голос мертвеца. — Ваше величество.

— День? Пришли ко мне кого-нибудь. Надо сделать запись для сети.

— Хорошо, ваше величество.

Судя по всему, теперь пост министра цензуры занимает баньши.

Анарен вдруг понял, что не в силах больше выносить этот водопад страданий и, на правах бездушной полуночной твари, самоизгнался через ту же дверь, что и вошел. Пошлет телеграмму с дороги. Из-за границы. Отъехав подальше.

Староват он для всего этого, семьсот лет уже, как-никак.

* * *

Полуночное море оказалось огромным, гулким, шипящим, горько-соленым.

Добираясь к нему, Ньет плыл подземными реками, сочился сквозь трещины в известковых пластах, становился темной водой родников и протекал по выглаженным столетиями каменным желобам. Фолари живут всюду, где есть проточная вода.

Почти утратив сознание, он лился вместе с водой, слушая гулкое эхо капель, сонный лепет струй, и где-то вдалеке, близко к месту, которое призывало его — грозный и величественный голос реки.

Реге — так звали реку на севере, а в южном, альдском течении она была Ржа. Неторопливая, широкая, с темной, мягкой, рыжеватой водой. По ней на север, из Доброй Ловли с тарахтением шли баржи, в огромном речном порту вода гудела и вибрировала от работающих кранов, моторных судов. С грохотом вбивали сваи и вода толкала Ньета в чешуйчатый бок.

Он поплыл дальше, севернее Доброй Ловли река стала еще шире, мощное спокойное течение несло одинокую рыбку с охристыми плавниками все быстрее, быстрее и, в облаке мельчайших частиц ила, перепревших листьев, торфа, вымытого лесными притоками Ржи, выплеснуло в Полуночное море.

В зеленоватой, будто светящейся его воде чувствовался вкус острых льдинок и отражалось серое северное небо. Полуночное море было намного горше и солонее моря южного, чья вода теперь и впрямь казалась сладкой, а еще у Полуночного моря не было ни дна, ни конца, ни края.

Ньет ошеломленно пробовал великое море на язык, запоминал кожей, вглядывался и ощущал.

Потом его отыскали местные фолари и погоня возобновилась.

Снова и снова в темной холодной воде появлялись юркие тени — Ньет ускользал от них, плыл, не останавливаясь. Он мечтал отыскать кого-нибудь из старых морских фолари, из тех, что превышают размерами человеческие корабли, но встречал только сплоченные стаи полуразумных хвостатых тварей, мелких и злых, как барракуды. Великое море пахло Полночью, зеленоватой мертвой водой, в его глубинах жили страшные черные рыбы, а еще ниже лежали слои смерзшегося ила — лед, который умеет тонуть. Иногда Ньет проплывал проржавленные и обросшие водорослями остовы затонувших кораблей, однажды нашел воткнувшуюся в грунт подводную ладью с торчащим погнутым винтом и проломленной рубкой.

Он уже отчаялся искать, когда вдруг почуял сонное присутствие существа огромного, древнего, внушающего ужас и почтение — кто-то из великих фолари был рядом и дремал в плотной, соленой, лишенной солнечного света воде.

Ньет встрепенулся и начал потихоньку всплывать к поверхности, медленно, словно пузырек воздуха.

Нечто темное, напоминающее обросший водорослями пловучий остров, спало наверху. Ньет двинулся вокруг дремлющего фолари, с опаско й проплывая мимо свисающих бородой корнеобразных щупалец и странных выступов.

Спит. Но как его пробудить?

Ньет раскрыл рот и крикнул, пронзительно, на пределе слышимости, так, как кричат фолари во время шторма, и крик этот вызывает панику на человеческих кораблях, заставляя моряков прыгать с палубы.

Так звучит песня моря, и почти для всех людей она — страшная.

Ньет снова крикнул и дернулся в сторону — темные щупальца чутко метнулись к нему, сплетаясь в сеть. Стрекучее белесое волокно задело, ожгло плечо, повредив чешую. Что-то вцепилось в волосы, Ньет задергался, полоснул когтями, вырвался и поплыл прочь что было сил.

Снизу, из темных, покрытой склизкой мутью корневищ, навстречу ему поднимались темные вертлявые тела — белые волосы, оскаленные пасти, растопыренные когтистые руки.

Мелкие фолари жили в тени великого, древнего, и, как ни жаль, совершенно неразумного. Кормились рядом с ним, как мелкая рыбешка кормится около акулы. Сейчас сеть страшных, покрытых крючьями и стрекалами, щупалец схватит его и убьет, как морской цветок убивает мелкую рыбешку, а стая обгложет.

Ньет рвался из последних сил, стая приближалась, он вынырнул у кромки воды — панцирь древнего создания образовал настоящий остров, и у острова был берег, засыпанная ракушками и заляпанная пометом чаек серая полоса. Кто-то самый быстрый или голодный рванул Ньета за ногу, он снова дернулся, доплыл до этой серой кромки, вцепился, подтянулся, выполз на берег и, хромая, побежал вглубь острова, пятная серое — красным.

6.

Когда-то давно Юналь Элеми, режиссер студенческого театра "Вагон", сказал Рамиро, что Господь не обделил его музыкальным слухом. И даже показал несколько аккордов на гитерне. Рамиро не знал, существуют ли аккорды на губной гармошке, но простенькую мелодию, после долгих упражнений, подобрать смог.

Губная гармошка, вместе с двумя парами белья, бритвенным прибором и блокнотом на пружинке, обнаружилась в чемоданчике Виля. Блокнот, к досаде Рамиро, оказался почти полностью заполнен дневниковыми записями и зарисовками, последние были сделаны в зале военного суда, где запрещали фотографировать. Немного карикатурные, но очень выразительные рисунки, и, несомненно, очень похожие. В конце оставалось несколько пустых страниц, которые Рамиро изрисовал в первый же день, а остальные две недели читал и перечитывал о приключениях военного журналиста в охваченной путчем стране.

Теперь, благодаря Ларе и Кресте, бумага у него появилась, но про губную гармошку он тоже не забывал. Сиделец из соседней камеры снова принялся орать и стучать в стену, видимо, нервы у него совсем сдали. Рамиро не обращал на него внимания. Каждый развлекается, как умеет.

Щелкнул замок, вошел охранник.

— Господин Илен, к следователю.

Тоже своего рода развлечение, правда, острота новизны давно смазалась.

Прошли по коридору, спустились на первый этаж. Кабинет следователя был тесен и темноват, солнечный свет не проникал сквозь плотные жалюзи.

— Добрый день, сэн Горан, — поздоровался Рамиро.

Следователь покивал, не поднимая головы от бумаг, взмахом руки отпустил охрану. Склоненная лысая макушка походила на неполную луну — справа ее освещала настольная лампа, слева охватывал полумесяц тени. С лацкана цивильного пиджака, из синего эмалевого ромба с аббревиатурой КС, смотрела рубиновым глазком серебряная крыса. Королевская Стража, отдел расследований.

Оруженосец сэна Горана Руэды заправлял в пишущую машинку лист бумаги.

— Ну-с, любезный, какие у нас с вами дела? — следователь поднял нос от бумаг и поправил пальцем роговые очки. "На что жалуетесь?" — само собой напрашивалось продолжение фразы. В который раз Рамиро одернул себя: это не добрый доктор, это майор Королевской Стражи.

Руэда близоруко прищурился за толстыми стеклами, разглядывая заключенного:

— Казенный рацион пошел вам на пользу, господин Илен. Да и выспаться вам не мешало. Вот доктор Лонк пишет, что язва ваша пошла на поправку, но необходимо дополнительное обследование...

— А я слышал, что в королевской тюрьме не мучают, — буркнул Рамиро, с содроганием вспомнив резиновую трубку, которую ему пришлось глотать у тюремного доктора.

— Некоторые необходимые меры мы все-таки вынуждены применять, — строго сказал Руэда, вертя в пальцах самописку. — Но ничего сверх необходимого. Если наши заключенные выполняют все требования и предписания, то и неудобства испытывают минимальные. Вспомните, в каком состоянии вас привезли — переутомление, нервное истощение, язва, плохо зажившие швы...за пару недель вы тут поправили здоровье не хуже, чем на курорте.

— Для виселицы, очевидно.

— Не исключено, не исключено.

Рамиро очень удивился, когда доктор сказал ему про язву и нервное истощение. Стало совестно: он тут с нервным истощением спит и лопает компот, а Лара без нервного истощения пашет и бегает по его, рамировым, делам.

— Я так вам скажу, — доверительно наклонился через стол Руэда. — Работать со штатскими не в пример лучше, чем с военными, и в десять раз лучше, чем с рыцарями. Вот сосед ваш, сэн Макабрин, отказывается сотрудничать, хамит, замучил тут всех... впрочем, к делу это не относится. Расскажите мне лучше еще раз, кто и когда передал вам взрывчатку.

— Взрывчатку мне передал Онесто Кунц, снабженец диверсионно-разведывательного отряда под командованием в ту пору капитана Хасинто Кадены, — спокойно сказал Рамиро. В глубине кабинета застучала пишущая машинка. — Где-то в марте или апреле тридцать седьмого года, точнее не помню. Вы это спрашивали раз пять.

— Всегда могут всплыть какие-нибудь новые детали. Вы около двух месяцев содержали в квартире фолари, зачем?

— Я не содержал его в квартире, это не собачка. Парень помогал мне в работе. Он интересовался рисованием и театром.

И несчастной Десире Край.

— Почему вы называли его своим племянником?

— Честно говоря, не помню, чья это была идея. Госпожи Край или моей соседки. Я не стал разубеждать.

— Почему?

— Не видел причины.

— В каких вы были отношениях?

— С кем?

— С фолари.

— В дружеских. Он помогал мне в работе.

— Вы платили ему?

— Давал иногда на мороженое. Фолари предпочитают брать еду за услуги, вы же знаете.

— Зачем вы взорвали плотину?