Проклятие Раду Красивого

Увы, мой брат и его мир почти всегда находились очень далеко. Меня к Владу не пустили бы, а я не хотел оставаться один. Помню, я даже мечтал, чтобы меня поселили в султанском гареме, но не как наложницу. Я знал, что дети Мехмеда в возрасте до шести лет тоже жили в гареме, а мне наверняка понравилось бы играть с ними в догонялки, учить этих детей рисовать угольком на стене.

"Гарем — семья, — думалось мне. — Так почему я не могу быть частью этой семьи? Почему я как изгой живу отдельно от всех?" Умом я понимал, что мне шестнадцать, и в гарем не попасть, но всё равно чувствовал несправедливость, как если бы ещё не достиг зрелости.

Наверное, султан был всё-таки прав, говоря, что я ещё не вырос. Внутри я остался ребёнком, который нуждался в семье. Потому мне и не хотелось идти в дом терпимости, а хотелось цепляться за султана — цепляться за человека, по вине которого я перестал взрослеть.

* * *

В тот день грубые и яростные движения разгневанного султана, которые причиняли мне боль, я оценивал, будто со стороны, и думал: "Это ещё одно проявление страсти. Вот, как сильно Мехмед не хочет со мной расставаться". Мне даже показалось, что я зря опасался миловидного Иоанна: "С чего ты решил, что Мехмед забыл бы тебя ради нового мальчика? Султан наверняка благоволил бы вам обоим". Но всё же у меня появился бы соперник, а это опасно, и мне не следовало сожалеть о том, что я избавился от него, пусть и пришлось понести своеобразное наказание.

Грубость султана не огорчила меня и не обидела. И к тому же я надеялся, что в итоге всё обернётся для меня благом, а потому улыбнулся, когда на следующий день обнаружил, что на моих боках и бёдрах проступило множество мелких синяков, оставленных пальцами султана. При надавливании на эти синяки они побаливали, и сидеть мне тоже было неудобно, но я не жаловался, а ждал возможности отыграться.

"Мехмед не сможет долго обходиться одними женщинами, он снова позовёт меня к себе, раз другого мальчика нет", — так мне думалось.

Я опасался лишь того, что следы грубости исчезнут раньше, чем султан решит снова со мной увидеться, однако он сломался удивительно быстро — не прошло и недели. Как видно, Мехмед не боролся с собой, да и не задумывался, как я расценю такую скорую смену гнева на милость. Наверное, он думал лишь о себе и своём желании.

И всё же, пригласив меня в свои зимние покои, Мехмед первые минуты говорил со мной нарочито небрежно, желая показать, что вовсе не стыдится своего недавнего поведения. Я же в ответ ни в чём не упрекнул султана, безмятежно улыбался и сказал, что счастлив видеть своего повелителя, а также счастлив оттого, что он больше на меня не сердится.

Мехмед милостиво позволил мне ублажать его, произнеся с нарочитым безразличием:

— Можешь делать то, что делал всегда, — но когда он увидел мои синяки, то вдруг переменился в лице, покрыл поцелуями каждый из них и просил у меня прощения.

"Ага! Мехмед, значит, мне всё же удастся тебя помучить", — подумал я. В шестнадцать лет мне ещё не удавалось безошибочно угадывать поступки султана в отношении меня, но в этот раз я верно предположил, что получу над султаном власть. Пусть временную, но власть и смогу насладиться ею!

Никогда прежде Мехмед не спрашивал у меня, можно ли ему проникнуть в мою "пещеру меж двух холмов", а теперь начал спрашивать, опасаясь, что у меня ещё не всё зажило, и что он нечаянно причинит мне боль. Султан чувствовал себя виноватым, а я коварно пользовался этим и беззастенчиво лгал, говоря, что мне будет больно.

Я отказывал ему, говоря, что предпочёл бы ещё подождать, а ведь был способен осчастливить в тот же день, когда султан раскаялся в грубости. В шестнадцать лет на мне всё заживало, как на кошке — быстро и легко, однако зачем же в этом признаваться! Врать казалось очень приятно, ведь, услышав "нет", Мехмед огорчённо вздыхал, но покорялся, и это так забавляло меня!

Увы, я был неопытен и мучил султана неумело, ведь когда он, наконец, услышал от меня "да", то так обрадовался, что радость с лихвой перекрыла все его недавние огорчения, а мне при виде восторженного и счастливого султана стало досадно. Наверное, если б я мучил его отказами подольше — недели две — он бы извёлся, устал ждать, и это отравило бы ему радость обладания, однако двух недель в моём распоряжении не было. Увы!

Даже синяки не продержались так долго. Но я использовал эти синяки, пока мог. Даже когда они поменяли цвет с лилового на бледно-жёлтый, я делал вид, что мне очень больно, если султан, забывшись во время утех, нечаянно надавливал пальцем на один из них. Я неприятно вскрикивал, вздрагивал, чем основательно портил Мехмеду удовольствие, но султан не сердился, а дарил мне очередной перстень со своей руки или другую ценную вещь.

Наконец, на моей коже исчезли даже малейшие следы султанской грубости, и моя власть тут же потеряла опору — исчезла так же бесследно, как синяки. Всё стало по-прежнему — я без возражений делал то, что говорил Мехмед, и не осмеливался даже напоминать, что когда-то было иначе. Султан опять стал моим повелителем, моим полновластным повелителем, и вернуть власть оказалось невозможно, хоть я и пытался.

Конечно, я говорил Мехмеду "не сдерживай себя" и надеялся, что он оставит мне новые отметины. Мне просто не терпелось получить хоть одну, и однажды так случилось. Правда, след остался не от пальцев, а от поцелуя, но султан лишь усмехнулся, когда я попробовал пожаловаться:

— Ты сам просил. А теперь хочешь, чтобы я заплатил тебе за твоё удовольствие? Ну, уж нет.

* * *

Мой брат по-прежнему ничего не знал обо всём этом. Я молчал. Под страхом смерти молчали также придворные и слуги. Иногда мне казалось, что Влад — единственный во дворце, кто не знает о моей связи с Мехмедом.

Наверное, так не могло продолжаться вечно — пусть в нерушимости моего молчания султан теперь уверился, но я опасался, что кто-нибудь из слуг проболтается. Ведь не все слуги умны. Бывают и дураки, которые внезапно и случайно рушат стену, старательно построенную умными.

Мой страх за брата становился всё сильнее, но в один из дней мне пришла в голову одна спасительная мысль.

Разумеется, я поспешил исполнить свою задумку и будто невзначай сказал Мехмеду, когда лежал с ним рядом на ковре в саду:

— А ведь моему брату, когда он приезжает, не обязательно останавливаться во дворце. Влад может останавливаться в городе. Тогда, повелитель, тебе не придётся воздерживаться от встреч со мной, если мой брат здесь.

Султану, конечно, хотелось встречаться со мной в любое время, когда вздумается. Он улыбнулся:

— Жить без воздержания хорошо, мой мальчик, но как такое устроить? Конечно, я могу подарить твоему брату дом близ дворца, и слуг, которые станут делать всю работу по дому, но тогда твой брат начнёт что-нибудь подозревать. Он спросит меня, почему не живёт близ твоих покоев как прежде.

На это у меня уже имелся ответ:

— Повелитель, я думаю, что выйти из затруднения очень просто. Ты должен подарить моему брату невольницу. Красивую и дорогую. А ведь ей нужно будет где-то жить. Она же не может жить на мужской половине дворца в гостевых покоях, которые обычно занимает мой брат. И на женской половине дворца она жить не может. Ведь там твой гарем, а не гарем моего брата. Даже в том месте дворца, где живут слуги со своими жёнами и детьми, ей тоже не место, ведь они все — чернь. Там слишком грязно. А вдруг невольница моего брата подхватит вшей? Значит, она должна жить в отдельном доме, а мой брат, разумеется, должен будет жить с ней.

— О! Ты необыкновенно умён! — воскликнул султан. — Такое даже мне не приходило в голову, хоть я не раз пытался найти решение этой задачи.

Мехмед прижал меня к себе и одарил долгим поцелуем, а затем продолжал:

— Ты, безусловно, прав, мой мальчик. Я сегодня же отдам повеление, чтобы для твоего брата начали подыскивать подходящее жилище. И сегодня же отправлю повеление в "Птичий дом", чтобы на этот месяц придержали для меня самый лучший товар.

Я знал, что такое "Птичий дом" — дом одного удачливого работорговца в турецкой столице. Мехмед часто покупал там себе невольниц, называя их птичками, а сама процедура покупки напоминала посещение гарема. Владелец "Птичьего дома" собирал под своей крышей нескольких красавиц, которых выучивал танцам, игре на музыкальных инструментах и пению, а когда приходил султан, красавицы показывали своё искусство, состязаясь меж собой.

Мехмеду нравилось посещать "Птичий дом" даже больше, чем гарем, потому что в гареме можно было признать лучшей лишь одну женщину, а в том доме не возбранялось выбрать сразу двух или трёх. Окончательный выбор между достойнейшими — мучение для выбирающего, ведь отвергать одни достоинства ради других всегда досадно. В "Птичьем доме" покупатели не испытывали такого мучения, поэтому султан, когда покупал, даже не печалился, что не может "опробовать товар" прямо на месте.

Позднее Мехмеду пришло в голову, что если признать лучшими сразу двух или трёх красавиц, их не обязательно разделять даже тогда, когда они окажутся в гареме — можно приглашать к себе на ложе всех одновременно.

Остальной гарем поначалу возмущался, ведь там было много женщин, воспитанных по старым правилам. "Старые" наложницы полагали, что султан вправе выбрать только одну, и отчаянно ненавидели всех остальных. Сама мысль о том, чтобы оказаться на ложе султана рядом с другой невольницей вызывала у этих женщин отвращение.

Однако невольницы, которые были куплены в "Птичьем доме", вели себя иначе. Те, что оказывались приобретены вдвоём или втроём, как правило, оставались дружны, ведь их связывало общее прошлое — совместное обучение, довольно продолжительное.

И вот такой дружбой женщин Мехмед научился хитро пользоваться, поэтому остальные вынужденно успокоились. Более того — однажды султан со смехом рассказал мне историю о том, как в гареме две уже почти забытые "старые" невольницы вдруг предстали перед своим повелителем вместе и показали совместный танец. Это выглядело смешно потому, что Мехмед отлично помнил, как в прежнее время те же две невольницы жестоко подрались, расцарапали друг дружке лица, повыдёргивали волосы. Теперь же женщины объединились, полагая, что вдвоём сумеют завоевать благосклонность султана, раз не могут завоевать её по отдельности.

Мехмеду стало так любопытно, что он решил на одну ночь выбрать эту парочку, строго предупредив, что если на ложе две бывшие соперницы начнут украдкой щипаться, кусаться или как-то иначе мешать одна другой, он очень рассердится. Женщины поклялись быть нежными не только со своим повелителем, но и друг с дружкой, и ночь прошла весьма интересно, однако удержать внимание Мехмеда надолго эти две соперницы не смогли. В их дружбе слишком явно сквозило притворство, которое сначала забавляло султана, но затем начало раздражать.

Правда, все разительные перемены в гареме случились гораздо позже того времени, когда состоялся мой разговор с Мехмедом о подарке для Влада. Во время разговора я знал только то, что "Птичий дом" существует, и что там есть особый обычай выбора товара.

Этих знаний мне вполне хватило, чтобы понять Мехмеда, пока тот воодушевлённо рассуждал:

— Твой брат приедет скоро, и я сразу окажу ему милость. Не помню, говорил ли я тебе, что он не просто так прохлаждается за Дунаем в северных странах. Твой брат — мои глаза и уши. Он принёс мне уже немало ценных сведений из северных стран. Принесёт и в этот раз — я уверен. А даже если нет, я награжу твоего брата по сумме заслуг... Нет, сначала прикинусь недовольным, чтобы он немного испугался, но затем проявлю милость. Тогда твой брат станет думать не о том, почему я его награждаю, а о том, что гроза прошла стороной. Да, так лучше всего. А затем отправлюсь с ним в "Птичий дом", и пусть твой брат выберет себе награду сам.

Я возликовал: "Неужели, я действительно умён, и мне удалось спасти брата, никого при этом не убив?" Однако султан оказался умнее, потому что он предвидел последствия, которых я не учёл.

Да, мой брат спокойно переселился из дворца в отдельный дом и ничего не заподозрил. Это означало, что Владу больше не грозит смерть из-за меня, потому что теперь вокруг него были лишь те слуги, которые точно не стали бы болтать, но, получив в подарок женщину, он оказался полностью опутан сетями Мехмеда.

Раньше брат мог бросить султанскую службу — однажды просто взять и не приехать, но теперь всё переменилось. Теперь не осталось сомнений, что он станет приезжать снова и снова. Нет, не из любви к подаренной ему невольнице. Всё было куда проще — невольница вскоре забеременела и в итоге родила сына. Да, я забыл, что в результате соития мужчины с женщиной появляются дети. Совсем забыл.

Влад мог бы покинуть меня, как уже покинул однажды, и мог бы покинуть ту невольницу, но своего сына... Это стало бы уже слишком! Получилось, что мой брат пошёл по стопам нашего отца, то есть вступил на очень опасный путь.

Когда-то давно наш отец оказался привязан к Турции крепко-накрепко, потому что отдал меня и Влада старому султану Мурату в залог того, что сам останется верноподданным. Когда-то давно именно это обстоятельство привело нашего отца к смерти — он не мог предать султана и потому начал противоборство с венграми, заведомо обречённое на поражение.

Наш с Владом отец умер, потому что его дети находились в заложниках у султана, а теперь я сам способствовал тому, чтобы Влад оказался в такой же западне. "Да, я спас брата, но надолго ли? — думалось мне. — Что же я наделал!"

* * *

У всего случившегося имелась и ещё одна плохая сторона, но её я предвидел — как только мой брат переселился из дворца в свой новый дом, мы с Владом стали проводить вместе меньше времени.

Раньше, когда мы оба жили во дворце, и наши покои находились почти рядом, мы часто могли повстречаться в одном из коридоров случайно, начинали беседовать, продолжали эту беседу уже в комнатах и так проводили за разговорами целый час. Теперь же случайностей не было. Я навещал брата в его доме, и Влад всегда заранее знал о моём приходе.

Обычно я приходил по пятницам, когда Мехмед отправлялся в главную мечеть города, чтобы совершить намаз. В это время султан уж точно не мог бы пригласить меня к себе. Также случалось, что я навещал брата в те дни, когда во дворце проходили заседания дивана. Мехмеду, занятому советниками, опять становилось не до меня, но существовала опасность, что заседание закончится раньше обычного, а я засижусь у Влада в гостях, то есть султан велит послать за мной, а меня не окажется поблизости. Тогда Мехмед стал бы недоволен, ведь он очень не любил ждать.

Мысли о султане не покидали меня ни на минуту, и всё же так радостны оказывались редкие встречи с Владом, мне выпадавшие! Ещё только подходя к воротам братова жилища и видя, как с высокой глухой ограды чуть свешиваются на улицу ветви дикого винограда, опутывавшие в доме весь сад, я уже радовался — радовался и представлял себе "хозяина дома", расположившегося в саду под навесом, увитым всё тем же виноградом.