А ещё одну сделать. Бац, есть. Бац, бац, бац... Ура! Получилось. Я держал на ладони заготовку для капсюля.
Ладно, радость в сторону, продолжаем...
Через полчаса ударного труда когда полоска закончилась, я стал обладателем, полсотни штук заготовок из них правда половину можно, нужно было, забраковать, но остальные пускать в работу.
— Что сказать, Данила, свою работу ты сделал почти хорошо...
— Как это так, ты проверил, вон сколько наделал, заусенцев нет, пробивается как положено, не прав ты Федор.
— Ты куда дел деревяху с рисунком?
— Э... — кузнец зашарил взглядом в поисках искомого.
— Потерял? Али спалил? Зря ты так сделал, но ничего у меня вторая есть. Я выложил на наковальню ещё один чертеж.
— Смотри рисунок, — И когда он склонился над ним, указал на отверстия, которые там были, а на изделии не было. — Я тебе, что на коленках колотить буду или по всей избе за ней скакать прикажешь, где дырки, чтоб к колоде крепить можно было?
— Что-то я не помню такого? Не было этого.
-Было. Было, они серенькие и не заметные, вот ты и не увидал, так что переделывай или доделывай, как тебе будет удобно. Завтра снова приду. И попрощавшись ушел.
Когда мы уже отъехали, Степан спросил, — А он, правда, их забыл сделать?
— Нет, это у меня в голове дырка получилась, совсем про крепеж забыл.
— А откуда ты знал что ...
— Да ничего не знал, на всякий случай вчера новую нарисовал, я же тебе говорил, что кузнец должен быть молодой, вот и будет мои ляпы переделывать.
— Чего?
— Ошибки мои, говорю, переделывать будет, правда, такие как он быстро учатся, но ничего. Ко мне мастер из ЖЭКа, месяц ходил.
— Тьфу, на тебя, балаболка, ну что ты над людьми изголяешся?
— Над кем? Над ним или над тобой?
— Обоими.
— Если бы я ему сказал, здесь нужно ещё доделать, то это хреновина стала бы дороже, а так за десять копеек и сделает. Вот так.
— Тебе точно в купцы идти надо.
— Не хочу, что у вас, что у нас, поборами замучают.
— Это точно, — Он вздохнул тяжко, — С меня за то что, лавка есть, ничего не берут. Но казенное последнему дают, уйти не уйдешь... — И замолчал, думая о чем-то своем.
Мимо нас проплывала кипучая московская жизнь. Раньше, читая какие-то исторические книги, ловил себя на мысли что люди в древности, на руси, жили скучно, тоскливо. Было у них забав, только мордобой на льду Москва — реки, да так называемые народные гулянья. Так и казалось, что всё вокруг должно быть серое и безликое, а вот действительность оказалась более чем реальна. Такого количества разноцветья в одежде не ожидал увидеть. Раньше думал что стиляги, которым приписывают новую моду, были в шестидесятые, не верьте люди, они были всегда.
Я даже варежку раззявил от удивления, когда первый раз увидел на улице светофор, сначала даже мелькнула шальная мысль, что здесь есть электричество, но когда это чудо, сняло с головы ярко-красный колпак на миг прижало к желтой груди, а потом стукнуло по изумрудно— зеленым штанам, я стек на дно телеги в диком хохоте. После этого случая, стал смотреть внимательней, да, посередине недели, народ одет в более повседневную, я бы сказал, рабочую одежду. У нас спецовки синие, зеленые, а здесь серые, коричневые. Большая часть москвичей ходит в сапогах, а к воскресенью появляются штиблеты, чеботы или как их там, разные по цвету. Желтые, красные, синие, зеленые, золотые, одного кренделя видел даже в черно белой, обуви. Так что Москва того времени, это яркий, красивый город.
Утром на солнце сверкает позолота церковных куполов, проглядывающая сквозь голые ветви деревьев. Зачем часы, когда в одно и то же время над столицей проноситься малиновый перезвон сотен колоколов, ещё не ободранных Петром на пушки. Чистейший воздух, до тех пор, пока хозяйки не начинают топить печи, но всё равно запах сгоревших сухих дров намного приятней бензинового смога висящего тяжелым колпаком...
— Твою мать, — как больно. Вот она реальность, какая-то тварь на белом коне, проезжая мимо втянула мне по спине плетью. Урод, прыщавый.
Настроение было испорчено и, пока доехали до Никодима, изошел, на яд и желчь, придумывая кары, тому придурку.
Кстати о дураках, я тут выяснил случайно, что это не прозвище недалекого человека как в моем времени, а реальная фамилия. Имя собственное, а не нарицательное. Вот так.
— Он чего такой сердитый, — Услышал я за спиной вопрос кума. Придержал шаг и расслышал ответ, — Шапку не успел вовремя снять, окольничий проезжал, мимо, а эта тетеря сидит и по сторонам зенками лупает, вот его и поучили вежеству.
Вот так люди, ни за что ни про что, ваш покорный слуга был бит, вот гавнюк, нет бы предупреждение сделать. Слово сказать, молчком гад втянул по хребтине. А мы ещё на демократию жалуемся, там хоть пожаловаться можно, а здесь ... никого сочувствия как будто так и должно быть.
Трубы мои были готовы, практически одинаковые, почти. Но их всё равно пришлось оставить, чем я их соединять буду? Где взять газовую горелку? Электрический паяльник? А здоровенный кусок меди на железной ручке не хотите? Я таким монстром последний раз пользовался в школе на уроке труда, но это было так давно ... Нарисовал чего хочу, и как это должно выглядеть на трубах, поговорили о кранах. Никодиму эта идея понравилась, особенно когда я в лицах изобразил для чего это надо. Весь вопрос встал в точной подгонке, после литья, а кожаными прокладками до сих пор пользуются. Пока накрывали на стол, мы уговорили по кружечке домашнего вина, яблочного, немного кисловато, но ничего, легко пьется, не Степаново пиво. Что ему и сказал. В ответ он одарил меня взглядом, пожал плечами, — Не хочешь не пей, — И философски хмыкнув, приложился к кружке.
Никодим посмотрел на нас, подлил мне вина, если уж точнее, сидра. Тут я вспомнил, что мы делали с тестем, брали сок оставляли его бродить месяца три. Процеживали и закрепляли спиртом, чтоб в уксус не перебродило. Довольно вкусно получалось.— Никодим, а если хлебного вина влить, тогда не скиснет и крепче станет. Чем больше нальешь тем крепче будет. Я тебе принесу баклажку, попробуешь сделать?
— Делал так, вкус мерзкий. Дерьмо.
— Я тебе другое принесу, чистое как слеза, горит, синим пламенем и не воняет, почти. В чистом виде пить нельзя, а вот если разбавить... — Отхлебнув из своей посудины поставил на стол.
Наш гостеприимный хозяин пожал плечами, но в глазах мелькнула веселая искра. — Погодь, — вышел из дома.
Когда он вернулся и с хитрым видом поставил кувшин с пробкой залитой воском, — Сейчас испробуем
Мелькнула мысль, — 'оно, крепленое' Всё оказалось прозаичней, самогон, не скажу, чтоб мне испорченному спиртом и хорошим вином он не понравился, крепость на уровне, но... Духан от него.
— Мой лучше будет. — Заявил я после того как с трудом осушил дозу. — И вообще мне не нравиться кальвадос.
Сад, как я успел заметить, у Никодима был хороший, много яблонь, смородина, с пяток груш и сливы. На вопрос как он со всем этим добром справляется, он ответил что, на зиму кладет столько сколько нужно, а остальным скотину кормит и раздает.
— А продать?
— Кому? У всех сады не хуже чем у меня, да и честно говоря, не хочется, за место на торгу, деньгу отдай, а прибытку, ну продам я воз, так не сразу. За место кажный день берут. На полтинник наторгуешь, половину вынь да положи, если не больше...
— Никодим, ты бы не жалился? У тебя с твоей работы прибытка больше чем с моей лавки, — Перебил Степан нашего хозяина.
— Ой, ой, ой. Ты тоже помолчал. Ко мне приходят, когда котел прохудился, а к тебе кажный день, жрать то всегда хочется.
Степа махнул на него рукой, — Помолчи.
Федор. — Обратился теперь ко мне, — Ты свои эти, пистоны, когда делать будешь?
— Когда селитру достанешь. Да и не в ней дело, слышал я, что у вас есть мастера, что делают пищали с нарезкой внутри.
— С чем?
— В стволе нарезы делают.
— Есть такие, я даже стрелял с неё, плохая она. Пока пулю шомполом прибьешь, тебя немчура, самого зашибет, да не один раз. Правда что не отнимешь, целкость у неё получше чем у пищали будет.
— Ты когда стреляешь, отдача сильная?
— Ежели к плечу крепко не прижать то и кость сломать можно.
— Потому что пуля у тебя большая и чтоб её вытолкнуть из дула ты пороха много сыпешь, а иначе ты и на тридцать шагов в амбар не попадешь.
— Ври да не завирайся, я из своего оружья за пятьдесят шагов, с трех выстрелов шапку сбил.
— На что ручкались? — Спросил Никодим?
— На сапоги. С последней как раз попал, не опозорился.
— А ты хочешь, за тысячу шагов, в пятак попадать? И ни с третьего раза, пять раз из пяти.
— И что для этого надо? Черту душу продать?
— Нет. Всего лишь сделать другую пулю, по виду и меньше в два раза. Где-то с палец толщиной, — Я показал мизинец, дома он как раз влезал в ствол калаша. Почти.
— И ствол длиной — я на глазок отмерил сантиметров семьдесят, восемьдесят.— Вот такой, а сама винтовка у тебя должна получиться где-то...., — показал на стол.
— а весу в ней должно быть — И стал лихорадочно переводить килограммы в фунты, — Фунтов восемь, десять.
— Какая-то она мелкая у тебя получается, ворога таким не свалишь.
— Завалишь, под стволом, я покажу, кинжал можно крепить, патроны кончаться, у тебя в руках пика останется.
— А бердыш как же? Его чего бросить прикажешь?
— Я тебе уже говорил, из неё стрелять можно будет быстро, до тебя не всякий враг живым дойдет.
— Не всё равно малая она, какая-то
В моей голове зашумел алкоголь и ... И я вспомнил, спиртовая горелка, вот что продам Никодиму, теперь только не забыть. Как она устроена, не помню. Но горючее есть. И ещё забрезжили, кое, какие идеи.
— Чего молчишь? — Голос Степана вырвал меня из страны грез и вернул к нашим баранам, к самому себе.
— Тебе что не нравиться?
— Что пуля маленькая будет.
— Я тебе разных понаделаю, хоть на медведя, хочешь на человека.— Экспансивные пули, мамонта остановят. На самом деле там видно будет.
— Всё равно, не правильно это, не получится у тебя, — С чего Степан так упорствует? Вроде пили наравне, или я пропустил ?
Я сходил к печке, взял уголёк и прямо на столе набросал схему пули, обычной. Они посмотрели на него и единодушно вынесли свое решение, что эта херня далеко не улетит, а точность будет такая что камнем легче будет попасть. Наверно выпитое сыграло свою роль, я пустился в пространные объяснения законов баллистики. Из которых знал только одно, закрученный вокруг оси снаряд летит далеко. Не убедил. По их враз поскучневшим рожам, стало понятно, говорю для себя. Обиженно замолк, потянулся к кувшину, плеснул себе Никодимовки, потом ещё, ещё...
Пробуждение было не из приятных, в глотке как кошки нагадили, череп скалился и жил своей жизнью. Ноги подкашивались и подгибались, норовя уронить бренный организм. Поэтому видеть довольного жизнью и веселого Никодима было выше моих сил, — Ты отравитель, я к тебе как к человеку, а ты?
— Я тебе что наливал? Мы со Степой и облизнуться не успели, как ты кувшин высосал. Что хреново? — Участливо поинтересовался он.
— Я хоть не буянил вчера?
— Какой. Ты допил, что было в кружке, обозвал нас по матери, упал на стол и захрапел, когда тебя стали будить, обложил Степана, матерно, короче тебя здесь и оставили.
— У тебя кисленькое ещё есть? — Жалостно спросил я, — Полечиться. А то в себя не приду.
— Как знал, с собой прихватил, — Он вытащил из-за спины и всунул мне в руки, запотевший глиняный сосуд с лекарством.
Господи, как же хорошо...
Спустя некоторое время, я уже чувствовал себя гораздо лучше, и смог даже сесть и даже встать. Добрел до стола уселся и обхватил многострадальную голову руками.
— Ну, герой жив? — Раздался голос за моей спиной, оглядываться было выше моих сил и смог только промычать что-то невнятное. Передо мной поставили нечто горячее и пахнущее сгоревшим углем, с трудом разлепил опухшие глаза.
Передо мной стоял самовар. Сверкающий надраенной медью, исходящий паром из неплотно прикрытой крышки, почти, такой как я описал. Потрогал резные ручки, прикоснулся к кранику, подставил кружку и в неё полился кипяток. — У тебя получилось. — Никодим сам сиял не меньше своего детища. Я попробовал заглянуть внутрь и обжегся.
— Из дерева здесь ручки должны быть, а не медные. — Прихватив рукавом, приподнял, внутри всё было покрыто слоем олова.
— Я тут его мужикам показал...
— Каким?
— В трактире, так им понравилось, заказали аж две штуки, и чтоб не меньше чем на ведро было.
— Ты ещё для них блюдо круглое делай, а то спалят сами себя, тебя же виноватым сделают. И трубу для него надобно больше, чтоб тяга была, дымить меньше будет. — Советы выпадали из меня с трудом. Думать совсем не хотелось, посидев ещё немного, съел кусок пирога с рыбой. Добрался до лавки и, рухнув на неё без сил, провалился в сон.
Очнулся из липкой дремы только к вечеру, вялым, но хотя бы живым.
— Проспался, ну ты и дрыхнуть, здоров, — Никодим стоял около стола.— Вы немцы завсегда так?
— Одному говорил, как об стену горох, теперь второму всё заново твердить, русский я. Сколько я спал?
— Так вечер уже, скоро служба начнется, пойдешь?
— Если скажу нет? Опять немчурой обзовешь? Там откуда я родом, к церкви другое отношение.
— Это какое же?
— Верим. Крестимся, но в собор ходим... Ходим когда душа скажет, в грехе покаяться.
— А ты значиться не согрешил?
— Пока нет и надеюсь что долго этого не будет.
— Дело твоё, я тебе тут подарунок оставил, — Он сдвинул по столу ладонь, покачал головой и вышел. Я встал и посмотрел, на столешнице лежала горка пятаков, пересчитал, восемь штук, сорок копеек. Это за что он мне отдал?
Когда оделся кликнул хозяев, в доме никого не было, хотелось обговорить с Никодимом, кое какие вопросы. Ждать прошел в его мастерскую. Надо завязывать пить. Ей богу, завязывать, целый день вылетел в трубу коту под хвост.
Всё, трезвость норма жизни. Сумел остановиться там, смогу и здесь. Когда очнулся, первой мыслью была спиртовая горелка, но единственное что стояло на пути, это гибкая подводка, шланг для подачи горючего, и в моем воспаленном мозгу проскакало стадо баранов. Точно. Кишку обшить кожей, вот готовая трубка, насколько долговечна, это другой вопрос, в крайнем случае, не зря перед глазами пронеслась отара этих тварей.
В прошлые разы у меня не было времени рассмотреть мастерскую чем и занялся сейчас. Верстак, стоящий у окна, забранного между прочим стеклом, рябое, с волнами. Но тем не менее это было так. В правом углу стоял небольшой горн, на полках рядом с ним сушились тигли, в которых, судя по всему, плавилась медь. С другой стороны деревянный ящик разделенный на две части в одном лежали куски лома, а в другой использованные формы. С другой стороны на вкопанном в землю чурбаке был закреплен некий механизм, станина, два чугунных валка, куча разных клиньев и предмет похожий на ручку от мясорубки. Ещё там был прообраз точила, с одной стороны камень, с другой тряпично -войлочный круг. Деревянная рама, шкив, пропущенная веревка и идущая к прибитой на потолке тоже деревянной пружине (сухой ветке). Натуральное хозяйство, всё из дерева у кузнеца из чугуна и плохого железа, а что у плотника?
