Не слушая возражений девочек, им налили по стаканчику домашнего вина, виноградного, отдающего внутри себя ароматом изабеллы. Потом, Маринка с Мишей, уютно уселись на расстеленной фуфайке, у костра, греться и дожидаться когда вода закипит в большом котле....

Вокруг воцарилась тишина. Лишь слабо трещал костер, и, где-то вдалеке, какая-то птица, била крыльями об воду...

После ухи, жизнь забурлила вновь. Маринка принялась варить раки. Миша, оценив объем принесенного Костей улова, пошел учить Ясю, драть раки руками. Тома же, сопровождала их на берегу, боязливо собирая в ведро, темные, бешено махающими клешнями, чудовища. Ей показали, как их хватать. Но, все равно, ей было очень страшно. Даже ухватив рака под голову, она все ожидала, что он больно ухватит ее за палец. И, испугавшись, часто их роняла.

Яся ползала в воде у берега, то опуская, то поднимая голову, упорно выискивая рачьи норы. Она визжала, как только ощущала, кусающие, ее, клешни. Тогда Миша, мягко оттеснял Ясю своим телом, запускал под воду руку, и, практически всегда, вытаскивал добычу и метал ее на берег.

Вдруг берег огласил победный вопль. В воде, стояла Яся, держа в руках, самостоятельно вытащенного рака. И, столько счастья и торжества, было в это крике, что Тома, не удержалась, и поддержала его своим воплем. На шум, прибежала Маринка, и смеясь, крикнула Мишке:

— Качать и целовать нашу красавицу! Пусть этот момент войдет в анналы!

Мишка, доказывая, что приказы выполняются, не размышляя, тут же, подхватив Ясю под мышки, стал подбрасывать ее вверх. Падающую, он, мягко, подхватывал, чмокал, и, опять подкидывал вверх.

Потрясенная, развернувшейся вокруг нее радостью, Яся, падая в очередной раз, обхватила Мишу за шею, и, выпустила, при этом, рака из руки...

Мишка, быстро отпустил Яську и метнулся в глубину, за удирающей добычей. Когда, он, вынырнув, огорченно развел руками, Маринка и Тома уже рыдали от смеха на берегу. Глядя на них, рыдала от смеха и Яська. Но, поскольку, она была в воде, а ноги ее тоже не держали, Мише пришлось взять ее на руки, и вынести из воды, чтобы она не утонула, прямо здесь, у берега...

Среда, 24 августа 1977 г, ночь, озеро.

Уже совсем стемнело, и пришла пора походов. Тома, опять отказалась, сказавшись, выздоравливающей больной. Яся, храбро, вызвалась участвовать во всех походах. В ее экипировке, приняли участие все, имеющие хоть что-то лишнее. Маринка, дала свои ей кеды и спортивные штаны, Миша поделился своей тельняшкой. Большой, болтающейся, но теплой и уютной, в которой Яся выглядела как Гаврош на баррикадах.

И, три добытчика, Яся, Миша и Костя, канули в темноту...

Тома осталась одна. Маринка недавно, вместе с Мишей, ушла к своему шалашу. Тома подоткнула одеяло вокруг сладко спящей Яси. Тому, тож,е уже клонило ко сну, и она уже начала обустраивать себе местечко рядом с Ясей. В тумане раздавалось тихое кваканье лягушек, в кустах звенели кузнечики и тихо потрескивал затухающий костер. Под арбузы и виноград места не осталось уже ни у кого, поэтому, арбузы, кучкой, а виноград, в сетке, лежали поодаль, ожидая завтрашнего утра. Там же, в котелке, лежали соты с медом, безжалостно вырванные из колхозного улика.

Появился Костя, наконец-то вернувшийся из своих бесконечных отлучек. Он, остановился у костра и вытряхнул, в, стоящее рядом, ведро, раков, которые держал в подоле рубашки.

— Это на утро...

Костя тихо присел рядом с Томой, взял ее ладошки и прижал к себе к щекам.

Ее ладошкам было тепло и уютно, и их совсем не хотелось забирать назад.

— Пойдем, погуляем, — прошептал Костя.

Тома, вспомнила ночные приключения Яси, ей стало завидно, она встала и пошла рядом с Костей.

— Куда мы идем?

— Вдоль берега пройдемся. Ты ночью на озере была? Тут так красиво. Лучше чем ночью на море. Можно увидеть, как короп выскакивает из воды, нерестится, или утка вылетает. Тишина, благодать.

Внезапно Костя замер и сильно сжал ее руку.

— Что случилось? — встревожено спросила Тома, но Костя не ответил.

Тома проследила за его взглядом. Они как раз вышли из-за деревьев и оказались прямо напротив шалаша Миши и Марины. Костя молча смотрел туда. В шалаше, с трудом проникая внутрь, плясали красно-черные отблески затухающего костра. Сквозь их хаотичное мелькание проглядывалось ритмичное движение двух обнаженных тел.

Сердце у Томы упало в живот и замерло. Она хотела отвести взгляд и не смогла. Ритмичность их движений загипнотизировала ее. Сердце ее отмерло и, подстраиваясь под ритм, гулко забилось внутри.

Костя обнял сзади Тому за талию, и тихо прошептал:

— Он любит не тебя, опомнись, бог с тобою, прижмись ко мне плечом...

И, Тома, не отрываясь, послушно прижалась. Сердце ее медленно и гулко стучало внутри живота. Потом оно ударилось уже о руку Кости, оказавшейся на ее животе. Подчинилось ей, и, не сбиваясь с ритма, медленно вернулось назад. И, уже там, стало сладко стучать, подчиняясь, уже ритму, сжимающей его, руки. Ночной лес, и так качающийся, от выпитого за вечер, стал, и вовсе, куда то уплывать. Вдруг Тома почувствовала как другая рука, опускается по ее ноге, останавливается, чуть выше колена, осторожно сжимает ее, и, медленно, начинает подниматься вверх, задирая ей платье.

Тома рванулась, как куропатка, попавшая в силки. Костя, не ожидавший этого, выпустил ее. Тома, ломанулась по лесу, не разбирая дороги, прямо к палатке, где спала Яся, сходу заскочила внутрь и, всхлипывая, прижалась к ней. Та, не просыпаясь, счастливо посапывая, обняла Тому. Тома затихла, тихонько перемещаясь, стараясь спрятаться за Ясей.

— Том, ну пожалуйста, не обижайся, я больше не буду, — услышала она, доносящийся сквозь стенку шалаша, полный отчаяния голос Кости. — Ну, пожалуйста, не обижайся, ну нашло на меня. Ну не удержался я. Ну ты же сама видела... Не удержался я, каюсь....

И после пазы горько добавил:

— Люблю я тебя. Не простишь — утоплюсь.

И, столько отчаяния было в его голосе, что она, как-то вдруг, вспомнив слова Маринки о его любви, к ней, сразу, бесповоротно поверила — да, утопится. Если она не простит. И да, действительно любит. Эти слова как холодным душем погасили ту смесь ярости и страха, которые начали разгораться в ее душе. И, несмотря на пережитый шок, душа ее стала заполняться, непонятным ей самой, торжеством.

— Ладно, не обижаюсь уже. Простила. Только, чтобы больше не смел, — сказала Тома после долгого молчания. — Иди уж. Не маячь. Утопленник мне тут выискался, — и фыркнула.

Четверг, 25 августа 1977 г, день.

Сразу, после обеда, Яся затеяла стирку. Тому, сунулась было ей помочь, но Яся отмахнулась и спровадила ее купаться.

Тома лежала на берегу моря и, сквозь закрытые глаза, ощущала, как, потерявшее, свой жар, солнце, то показывается, то снова скрывается за перистыми облаками. С моря, доносился плеск налетающих на песок легких волн. Вдруг стало заметно темнее. Явно было, что солнце загораживает, совсем не облако. Не открывая глаз, она сказала:

— Что, ты теперь, уже, пляжным зонтиком работаешь?

Освободившееся, от тени солнце, опять прибавило яркости оранжевому миру окружающему Тому. Она почувствовала, как кто-то сел рядом на песок. Кто этот, кто-то, сомнений у нее тоже не было.

— Для тебя хоть зонтиком, хоть чем угодно! — услышала она веселый голос Кости, отодвинулась, перевернувшись на живот, отвернулась от него, так и не раскрывая глаз.

— Ой, да ты лезешь! Нужно тебя обдирать! — и Тома почувствовала, как пальцы Кости коснулись ее спины, и, сразу под ними, легкую, тут же оторвавшуюся от нее боль.

— Не трогай, — дернула она плечами.

— Доктора надо слушать! — голосом строгого врача произнес Костя. — Ты помнишь, кто начал твое лечение? Да, даже Яся, признала меня твоим лечащим врачом... Том, ну, и вправду, надо кожу поснимать. А то, у тебя же, спина потом пятнами загорит. Ну, разве можно, такую чудесную спинку уродовать пятнами.

Тома внутренне согласилась и не стала мешать рукам Кости хозяйничать у нее на спине. Сначала она, даже слегка вздрагивала, но потом привыкла, и, даже, стала получать странное удовольствие, чувствуя, как со странным шелестом и, совсем странной болью, кусочки кожи отрывается от ее тела.

Вдруг руки покинули ее спину и она почувствовала другое, более острое ощущение. Она ощущала как Костя медленно водит по ее спине, чем то острым, странно и приятно щекочущем. Столь так приятно, что Тома, даже не стала возражать.

— Ты, что делаешь?

— Спичкой у тебя на спине рисую.

— А, откуда у тебя спички? Куришь?

— А, чем я по твоему вчера костер разводил? Нет, не курю, спортсмены не курят, но запас карман не тянет. Всегда с собой ношу. Так, что не волнуйся, чистой рисую, а не с берега подобрал.

Тома старалась понять, что же такое рисует у нее на спине Костя. Не выдержала и спросила:

— А, что рисуешь?

— Тебя рисую.

Вдруг характер движений Кости изменился, и Тома поняла, что он уже не рисует, а что-то пишет у нее на спине. Сообразив, что написанное может остаться и это увидят другие, и, опасаясь пакости, со стороны Кости, она спросила:

— Что ты там написал?

Костя не раскололся, — угадай! Я сейчас более крупно и помедленнее напишу.

Тома прислушалась к себе, узнала первую букву, потом, вроде узнала, вторую и заулыбалась:

— Я поняла, что ты написал. Ты написал "Я дурак!". Кстати, правильно написал. И восклицательный знак, в конце, к месту.

Помолчав, Костя ответил:

— Ты ошиблась даже в количестве слов. Хотя первую букву угадала правильно...

Помолчав, терзая любопытство Томы, и ответил, уже на немой вопрос:

— Я написал "я тебя люблю"

Тома, опять легла, отвернулась, и, уже тогда, сказала:

— Вранье.

Потом резко села, отряхнув песок и повернулась к Косте:

— Вот как можно быть таким лицемером? И, зачем ты меня повел к ним? Неужели не понимаешь, как это низко подглядывать? Да еще и за таким....

Костя покачал головой:

— Я не знал, что мы такое увидим. И специально туда на "посмотреть", не водил. Так случайно вышло. А повел я погулять вдоль берега. Показать какое красивое озеро ночью. Ну... и... поцеловать... свою любимую... если получится...

— Какой же ты врун!— Тома продолжала возмущенно отряхивать песок. Помолчав она добавила, — я все знаю...

— Что ты знаешь? — замер Костя.

— Все знаю... про Маринку... что ты ее любишь... что у вас было... врун несчастный...

Тома, возмущенно отвернулась. Но, не до конца, и, краешком глаза, продолжала следить за Костей.

Костя отмер, опустил голову:

— Все правда... кроме того, что врун....

— Прошлое лето, было не лето, а сплошное счастье. Я, как только приехал, влюбился в Маринку.... А она влюбилась в меня.... Ты же ее видела? Представляешь? Это было маленькое чудо.... Да, какое там маленькое. Это было огромное чудо. Месяц ежедневного счастья....

— А, потом, приехал отец, и сказал, что надо срочно, вот сегодня, уезжать. Он чудом достал путевки на круиз на теплоходе вокруг Европы....

— Когда я уехал, мне казалось, что сердце у меня вырвали, и оно осталось там, вместе с ней. Писать я ей не писал. Она сама попросила этого не делать. Знаешь, как мы таились? Маринка сразу предупредила. Если, хоть кто-то узнает о нас, ее застыдят, осудят. Меня же, выгонят из села взашей. И будут бить, если вдруг приеду снова. Поэтому, таились мы, как партизаны....

До конца лета сюда вернутся не удалось....

Потом школа....

— А, этим летом, я приехал. Летел к ней как на крыльях. А, там, как об стенку... она уже замужем.... Я, не поверил, ей же всего шестнадцать... зачем ей? Да, и любит, же она меня. Увидел ее глаза, понял, что все ерунда. Она меня все еще любит. Ну, ошиблась, с кем не бывает. Разведется, будем вместе, поженимся. Зацеловал ее, обнял, всю такую, родную. Она, и на поцелуи отвечала, так же как раньше, и обняла как раньше. А потом... отстранилась, и сказала — уходи....

— Меня будто бетонной стеной шарахнули... как будто я утонул. Все вокруг, серое и тусклое.

Костя надолго замолк.

— Так себя ощущал все лето. Жизнь кончилась. Все краски ушли.

— Пока не увидел тебя. Там на берегу. Такую веселую, воздушную, танцующую, что-то кричащую. В платье, которое, насквозь, просвечивало солнце... такую, всю... как радуга...

Тома покраснела.

— А, потом, когда мы подошли, и, ты, из-за моей глупой шутки, покраснела... вся, такая, как солнышко, прекрасная... Я, будто, из под воды, вынырнул. Ты меня оттуда вытащила...

— Так, что, не вру я. Люблю я тебя.... Маринку же, я любил. Наверное, еще, люблю, и сейчас. Но, главное там слово не "люблю", а "еще". Она — мое прошлое, ты — мое настоящее, и, я надеюсь, будущее....

Костя замолчал. Молчала и Тома.

— А там, когда мы увидели их, знаешь, как мне больно стало...

— Еще бы, — понимающе прошептала Тома.

— А потом сладко...

Тома недоверчиво посмотрела на него:

— Когда обнимал тебя.... А, потом, опять больно.... Когда ты убежала.... А, потом, опять сладко... когда простила...

— Вот, такой полосатый пикник у меня получился....

Костя встряхнулся, мотнул головой, как бы прогоняя воспоминания. И, теперь уже весело, но, как-то, просяще, спросил Тому:

— Томочка, ну вот что мне сделать, чтобы ты мне поверила? Ну, какое безумство? Может подвиг?

— Ну, если подвиг... — Тома кокетливо и, уже, совсем без обиды, мазнула по нему взглядом, — тогда, может и поверю.

— Сейчас! — Костя развернувшейся пружиной, вскочил на ноги. — Чтобы такого сделать плохого и убедить мою принцессу?

Внезапно он сорвался с места и подбежал, к небольшому причалу, для лодок, уходящему немного в море. Недалеко от него остановился, примерился, покачался в позе прыгуна в высоту, и, стремительно разгоняясь, побежал по тропинке к причалу.

Уже, на самом причале, он сделал колесо, за ним заднее сальто. Сердце у Томы замерло, ей показалось, что причал проломится под его ногами. Но, причал не проломился. Костя повторил сальто уже прогнувшись, приземлившись уже на самый краешек причала. Теперь уже сердце Томы замерло, так как ей показалось, что он промахнулся и, сейчас разобьется об край причала. Но, Костя попал, и, сильно оттолкнувшись, сгруппировавшись, улетел в двойное сальто уже в море. В воздухе он, раскрылся, провернулся и вытянулся в струнку. Если бы причал был на уровне воды, то он, вошел бы в воду, прямо ногами. Но, причал был выше, поэтому он совершил еще пол-оборота, и ударился об воду, со всего маху, плашмя, всем телом.

Тому, как будто кто-то тоже ударил, со всего маху, по всему телу. Она застонала, присела на колени, обхватила голову руками и почувствовала, как крупная дрожь бьет ее. Она, понимала, надо вскакивать, бежать, хватать его, вытаскивать его бесчувственное тело, откачивать. Но, она ничего не могла поделать со своими ногами. Ноги были способны не дать ей упасть на бок, но не были способны даже выпрямить тело.