Фантазм

— Да ладно тебе, не сердись! — торговца было ничем не пронять, — Красавчик так и напрашивается на грех!

Айсен совсем обмер, услышав продолжение. Вино лилось мимо, пачкая дорогой пушистый ковер, хотя лицо могло бы принадлежать статуе.

— Сколько ты заплатил за него? Сотню? Даю двести — купишь себе двух!

— Двести? — Фейран поглаживал небольшую сарацинскую бородку. — Значит, убедился, что он того стоит?

— Двести пятьдесят, — Филипп с удивлением услышал свой голос.

— Ха! — Ожье хлопнул себя по колену. — Точно, стоит! Этих куколок как хочешь клади — никакого толка, а у твоего пацанчика, кажется норов есть, — так веселее! Двести восемьдесят... За такую цену любимого наложника самого султана выкупить можно!

— У меня не караван-сарай! — отрезал Фейран, и рявкнул в сторону застывшего раба. — Пошел вон! Ишь, заслушался...

Мальчик опрометью вылетел из залы, не разбирая дороги. Споткнулся обо что-то, съехал по стене, зажимая ладонями рот, борясь с рвущимся из груди беззвучным криком отчаяния... Осознание, что он вовсе не в безопасности, что в любой момент все может начаться снова, сокрушило его, рвануло успокоившееся сердце со всех жил, разбило существо на мелкое, режущее острым стеклом, крошево. Оказывается, он, незаметно для себя, по-настоящему, глубоко — наивно поверил, что все плохое уже позади... Что ему нечего больше бояться...

Нечего! В том смысле, что итак слишком хорошо знает, что ему предстоит. Хозяин его не жалует особо, а цена... Верно, цена царская! Да его Магнус купил в пять раз дешевле: без шрамов, не потасканного...

Что у него есть еще? Музыка? Так опять же за такие деньги в пару к драгоценному сазу, можно выписать виртуоза от двора Каирского эмира! А домашних рабов — так и вовсе десяток пучков, на Альгамбру хватит... сумасшедшие эти франки! Нет, не сумасшедшие — бесами одержимы, а еще вернее — бесы и есть! Айсен тихо плакал, так и не встав с пола в коридорчике.

А если б не о чужеземцах шла речь? Был бы это кто-то из посетителей господина Фейрана... чистых, бритых, благоухающих... или сам господин... Юноша зарыдал еще горше, безостановочно всхлипывая про себя:

"Не могу больше... Не могу... не могу... хватит... я не могу так больше!!!" — у каждого человека есть предел, и кажется он его достиг.

Массивная тень качнулась в его сторону:

— Ты не меня здесь поджидаешь? — вкрадчиво мурлыкнул мужчина.

Айсен вскочил, ударившись плечом о перила внутренней галереи, опоясывавшей дворик.

Но отступать было некуда. Его плотно прижало к колонне арки, руки безнадежно, без участия сознания, упирались в тяжелый бархатный кот...

— Любишь поиграть, малыш?

Если бы не напиравшее на него объемное тело, юноша наверняка упал бы, — ноги его не держали совершенно. Он изнемогал от страха и отвращения, а жадная ладонь уже шарила под одеждой, тиская гениталии. Жесткие руки по-хозяйски щупали обмякшее тело, подступающая кислота, волной разъедала горло... Айсен изворачивался как мог, уходя от глухого бормотания в ухо:

— Я не ошибся, ты стоишь назначенной цены!! Любишь грубые игры, котенок?.. любишь, когда твою шкурку, щекочут остреньким... Смотри, я настойчивый, я за тобой еще приду!

Смеющийся мужчина уходил, а Айсен буквально рухнул обратно на плиты, и только одна мысль не давала погрузиться в спасительное забытье безумия: господин...

Почти ощупью, ползком, он добрался до покоев хозяина, готовый к любому проявлению гнева, к любому наказанию, лишь бы не оказаться опять во власти безудержной похоти.

* * *

— Ты изменился, — негромко заметил Филипп, после того, как затихли шаги буквально выставленного Грие, и братья остались наедине.

— Ты тоже, — пожал плечами Тристан. — Двеннадцать лет, как-никак!

Внезапно Филипп улыбнулся обезоруживающе и просто сказал:

— Я рад, что у тебя все хорошо!

Младший брат взглянул на него все еще настороженно, но потом тоже немного оттаял:

— Спасибо!

— Как я понимаю, спрашивать тебя, не хочешь ли ты вернуться бессмысленно...

— Филипп, а так ли уж вам надо, чтобы я вернулся? — молодой человек передернул плечами.

— Вижу, резкости в тебе не убавилось, — нахмурился мужчина с неодобрением и укоризной. — Ты мой брат! И мы искали тебя... Возможно тебе это и трудно понять, но беспокойство о близких и желание знать, что они живы — естественно.

Фейран снова начал пощипывать бородку, разглядывая что-то, скрытое за причудливой решеткой.

— Что ж, — медленно протянул он наконец, — Возможно, я был неправ и мне давно нужно было сообщить о себе, но расстались мы не очень хорошо...

Да, что есть, того уже не отнимешь, и похороны отца закончились, прямо скажем, отвратительной сценой. Братья тогда много чего наговорили друг другу. Тристан уехал сразу же: вначале в Сорбонну, оттуда в Севилью, а потом и вовсе неизвестно куда. Зная взрывной и упертый характер младшего брата, Филипп Кер, остыв и мучаясь к тому же все больше усугублявшимся чувством вины, боялся, что тот ввяжется в какую-нибудь авантюру. В общем, — найдет на свою голову приключений, после которых эту голову обычно теряют в самом прямом смысле. И сейчас он был искренне рад убедиться, что Тристан оказался куда тверже характером, как бы это не выразилось. Годы пошли ему на пользу, брат заметно переменился, превратившись из взбалмошного юнца в уверенного в себе мужчину.

— Мне не стоило так говорить с тобой... — извинения хотя и запоздали, но кажется, были приняты.

— Каждый из нас был в чем-то неправ, — Фейран говорил искренне, было видно, что он многое передумал, и былые обиды уже не играют в нем.

— Тогда я не понимаю, что тебе мешало хотя бы сообщить, что ты жив! — Филипп тяжело оперся плечом на раму. Тревога все-таки не отпускала сердце, и снова, уже насовсем, терять брата, которого удалось наконец разыскать, он себе позволить не мог. — Неужели дело в ней? Тогда тебе тем более стоило бы взглянуть на распрекрасную Луизу сейчас! Вся дурь прошла бы разом!

— Филипп! — молодой человек был бесконечно изумлен. — Я похож на человека, который будет двенадцать лет проливать слезы о какой-то бляди, пусть даже самого благородного пошиба?! Она не Изольда и мы живем не в легендах!

Фейран даже вскочил, взволнованный, но больше оскорбленный подобным предположением. Потом остановился и неожиданно признался тихо:

— По правде сказать, я навещал ее... Давно, еще до отъезда сюда. И должен тебе сказать, что молодая жена была не сильно опечалена моим отказом и дальше развлекать ее, а ее супруг не долго обходился без рогатого украшения на лбу. Так то! В этом ты прав, личная встреча от иллюзий иногда избавляет очень хорошо...

Что-то все же мелькнуло в его тоне, но что? Уязвленная гордость, пепел первой любви, горечь обмана и разочарования, которое все-таки помнится, сколько бы лет не прошло, ведь невозможно просто взять и стереть какую-то часть своей жизни...

— Оставим прошлое — прошлому, Филипп, — четко заключил Фейран. — Речь идет о настоящем. Я с удовольствием навещу тебя, погощу в твоем доме, повидаюсь с племянниками... Когда у меня будет возможность, и если ты еще хочешь меня принять. А возвращаться... Куда и к чему? Практика не складывается за один день. Ты предлагаешь мне это время опять висеть у тебя на шее приживалой?

— По-твоему, я не могу позволить себе помочь брату? — Филипп потемнел лицом, вспомнив свои собственные упреки.

Фейран усмехнулся.

— Ты забыл поинтересоваться, может ли брат позволить себе принять твою помощь! — терпение все-таки стало изменять ему. — И нуждается ли он в ней. У меня сложившийся круг пациентов, исследования, которые я могу проводить, не оглядываясь на Святую инквизицию, связи с без преувеличения выдающимися умами — по обмену знаниями и опытом. Не говоря уж о чисто материальных удобствах — я знаешь ли тоже не нищий и не мимо проходил... На что я должен променять свою репутацию, свой дом? На сомнительное удовольствие выслушивать лицемерные проповеди с амвона от сифилитика и кучку замшелых мразматиков и тупиц, которые за спорами даже не заметят, что больной уже давно в домовине? Не смеши меня, это плохой смех!

Сейчас, наедине братья говорили на языке, бывшем им родным, но в плавной и звонкой речи лекаря из Фесса по мере волнения вдруг прорезался почти неуловимый акцент. Подвижные пальцы отсчитывали костяшки четок.

— Ты сменил веру? — невпопад бросил Кер. Хотя почему невпопад...

Фейран на мгновение замер, а потом широко зашагал по комнате.

— Как бы я еще смог пользовать благословенных слуг Пророка? Мои руки, знаешь ли мне дороги! А если бы не это и не мой почтенный наставник, — незнакомым, и тысячу раз виденным на улицах этого города жестом, под быстрый шепот ладонь скользнула ко лбу, — пришлось бы расстаться не только с ними.

— Фейран... Тебя теперь так называть?

— Я привык к этому имени, — пожал плечами молодой человек. — Ни в нем, ни в том на каком языке молиться Создателю — нет ничего плохого. Ну, ты все еще хочешь видеть у себя своего брата-ренегата?

Насмешка резанула по сердцу у обоих.

— Как видишь, обратного пути для меня действительно больше нет. Причем очень давно.

Филипп молчал, глядя в пол: не так-то все гладко шло у братишки, как бы оно сейчас не выглядело. Однако гордость из него по-прежнему не вышибло, и опять таки расстались они на куда как скверной ноте... чтобы верить, будто он станет искать у них помощи.

— Я тебе всегда буду рад. У меня не так уж много братьев, чтобы ими разбрасываться. Если конечно и ты не забудешь опять, что у тебя есть семья.

— Не забуду. Спасибо, — голос все же потеплел.

Мужчины разговаривали еще долго, прежде чем гость собрался уходить.

— Не останешься? Уже поздно, — радушно предложил хозяин, — я распоряжусь...

— Нет, лучше вернусь на гостиный двор, дела не знают времени суток, — Филипп поднялся.

Перед тем, как уйти совсем, он вспомнил еще одну вещь, которая его беспокоила. Однако брат его уже не был юношей, терпеливо выслушивающим наставления старших (да когда такое вообще было?!), и реакцию его на поучения Кер мог предсказать с точностью до слова. Поэтому рассуждения на тему использования рабов вместо шлюх свободных, он оставил при себе, и сказал только:

— Фейран, я буду в Фессе еще пару недель. Если ты решишь все-таки продать своего мальчика, — скажи мне! Я заплачу не вдвое — вдесятеро...

Худшего Филипп, пожалуй, и нарочно придумывая, сделать не смог бы!

Точно недостаточно было потрясения от неожиданной встречи с братом, — единым махом мужчину вернуло к возмутительной прелюдии вечера, заставляя заново вспыхнуть всепожирающим гневным пламенем. Сам понимая, что сейчас может сотворить какую угодно глупость, Фейран даже не стал никого звать, просто отправившись спать и чувствуя себя до предела вымотанным и разбитым.

Однако, словно шайтан вселился сегодня в эти стены! Первое, что он увидел, переступив порог своих покоев, был Айсен, сидевший на полу у постели, обхватив колени руками. Скупой свет лампы на полу рядом — почти полностью скрадывал очертания и не позволял разглядеть выражения лица, даже если бы мальчик его не прятал.

— Чтоб тебя дэвы в свое подземелье утащили!! Какого рожна ты здесь забыл?!! — крайняя злость, перешла в запредельную ярость при виде опущенной взлохмаченной макушки.

Вместо ответа маленькая фигурка вдруг распрямилась и стремительно метнулась навстречу, обнимая ноги.

— Господин, будьте милостивы!! — надрывный прерывающийся шепот, изящные пальчики вцепляются в полы так, что оторвать их можно только с мясом.

В любом смысле.

— За дерзость — накажите как вам угодно! Любая боль, любое наказание от вас — это счастье!! Господин, делайте со мной, что пожелаете!!! Только позвольте остаться в вашем доме! Не продавайте меня, смилуйтесь! Я отработаю любую цену, как вы хотите! Позвольте служить вам, я исполню любое пожелание!!

Под наплывом событий дня Тристан припомнил абсолютно ему не свойственные, самые что ни на есть заковыристые ругательства из когда-либо услышанных: и арабские, и европейские. Значит, господин, значит, как угодно?! Польщенным что ли себя почувствовать от подобного пыла!

А перед глазами этот — не мальчик... еще подросток, но — не ребенок! Уже не ребенок. Со вполне сформировавшимися пропорциями. И зоркий взгляд врача отмечает все детали...

Врача ли?

...Узкие ступни, которые хочется обнять ладонями, жемчужная ракушка пальчиков с перламутром ноготков... Выступающая, слегка шероховатая от характерной мозольки, золотистая виноградинка косточки на щиколотке... Продольная впадина напряженного мускула на икре, и колено, обкатанной соленой волной галькой... Горячее, как жгучее южное солнце бедро, нежные завитки вокруг сокровенного естества с золотой капелькой украшения — лишнего, неуместного, но вовремя служащего напоминанием, что не так уж невинен этот ангел... Ягодицы двумя половинками запретного плода, изгиб стройной спины, от которого забываешь о бледных полосках шрамов, и крылья лопаток... Хрупкие косточки чуть выше паха и уязвимый нежный животик, светлые соски: аппликацией на шелке с оттенком лепестков гортензии... Беззащитный изгиб открытой шейки с бьющейся голубой венкой...

И мужские руки с наглой уверенностью вертят это бесстыдное тело, шарят по доступной наготе!!

Что-то не заметно было знакомого "марочного" румянца! Или это тоже только для него? Тогда почему он должен отказывать себе в том, что уже давно распробовали другие?

Мысль была странной, как будто не его. Он, всегда с презрением относившийся к подобным забавам, — и вдруг думает о сексе с человеком одного с ним пола? Да что же такого в этом мальчишке?!

Правда, красив, красив бесенок — тонкой подлинной красотой, которую не подделать, не исказить. Правы дети Пророка, нельзя грубой кистью передать живое совершенство, а раз нельзя — так и нечего оскорблять жалкими потугами. Такие лица у небесных созданий только, и на извести их марать — невместно! Болезнь стерла искусственную женственность в приметах, не оставила ничего лишнего: лоб — высокий и чистый, крыльями разлет густых изящных бровей... Аккуратный носик без намека на горбинку, выразительные скулы, четкие пухлые губки, ресницы — как полный колчан, глаза как омуты...

Надо же, ведь и всплакнул еще, подстилка! Покорная готовность принять наказание от его руки — лишь привели мужчину в еще большее бешенство, хотя до сих пор не ведал, что такое возможно в принципе.

— Встань! — сдавленное хриплое шипение.

Мальчишка вскакивает так быстро, как только можно.

— Значит. Ты. Так. Хочешь. Служить. Мне!! Что выполнишь любой приказ?!

Ломкие кивки...

Поцелуй вышел внезапным. Жестким, жестоким, жадным — словно Фейран в этот момент не целовал его, а брал ртом сразу за всех, кто когда-либо обладал этим юным влекущим телом. Сминая приоткрывшиеся под натиском губы, вламываясь языком, терзая до боли, почти до крови, не позволяя даже вздохнуть. Пока самому стало не хватать воздуха.

И лишь тогда до сознания достучалась внятная мысль: что-то не так. Мужчина отстранился резко и даже отступил на шаг, а в следующий момент был вынужден подхватить оседающего юношу. Айсен покачнулся и наверняка упал бы, если бы Фейран не протянул руки, невольно прижимая его к себе так тесно, что слышал как колотится маленькое сердечко. Ладошки слабо упирались в него, нежная щечка прижималась теперь к груди, а не к колену, и мужчина чувствовал, что мальчик дрожит.