Книга Исхода

— Однажды ночью, по истечении почти двух с половиной лет работы на компанию, я проснулся от ощущения совершенно непередаваемого экстаза. Ощутил свое единение с Богом, Небом, ивсем под этим небом сущим. Что бы там ни говорили, ощущение, пережитое мною в ту ночь, останется со мной навсегда. Это было чем-то сродни тому сверхчувственному опыту, который присущ пророкам... Дело в том, что открывающиеся при этом истины не вызывают никаких сомнений... Вообще. Они воспринимаются как это? Без критики. Истинно, потому что истинно и не нуждается в доказательствах. И все-таки это была болезнь. Я потерял сознание, а руководство компании не поскупилось, устроив меня в лучшую неврологическую клинику, и потом, много-много позже, мой врач сказал мне со странной улыбкой, что подобный случай видит впервые в жизни:

— Это был явный, классический, школьный случай эпилептического припадка при том, что у вас нет никаких органических изменений в мозгу. Не мы не смогли найти, а — нет. Такое впечатление, что какой-то участок мозга был настолько истощен функционально, что последствия были такими же, как при рубце или опухоли.

Спустя некоторое время я вернулся на службу, но в моей деятельности больше не было особой необходимости, и я попросил руководство считать контракт исчерпавшим свою силу ввиду исполнения. Мне пошли навстречу.

Кое-чего он все-таки не знал.

— Жаль, конечно, — проговорил, пожимая плечами, Дуглас, — а с другой стороны, — может, и господь с ним, а?

— В этом... Таки-есть некоторый смысл. Он отдал нам все, что мог. Мы в полной мере имеем то, что было в нем ценного, — его безусловный метод мышления. Все остальное может и уходить. Старая истина относительно мавра и сделанного дела. Мы не в обиде на его деятельность. Он не в обиде на оплату.

— Вариант третий, разлука без печали... Дошло до меня, мой семитский друг, что косоглазый оказался человеком достаточно-практичным: ублюдок будет иметь процент с очень-очень многого. Он теперь богат. По-настоящему богат.А поскольку фантазия у него убогая и потребности самые что ни на есть мизерные, очень скоро проценты у него будут ложиться на проценты от процентов процентов... Интересно, кто это сумел состряпать ему такой хитрожопый контракт? Вы, случайно, не в курсе?Нет? — Взгляд его бледно-голубых глаз, направленный на Эфраима Гольдберга, был наивен и чист, как у новорожденного младенца. — Это хорошо. А то странно как-то: вы — и вдруг благотворительность на старости лет. Мне всегда казалось, что это совершенно несовместимые вещи...

Кое-чего не знали они. Они не знали, что в тот самый злополучный день перед ночным припадком Радужное Ядро вступило в диалог со своим фактическим создателем, хотя лучше было бы сказать — автором. Каковой автор, как водится промежду ему подобных, отлично знал, что делает, но при этом вовсе не ведал, что творит. Дело в том, что доселе общение между Сеном и его творением происходило через его замечательный набор "кистей", через цвет и оттенок, через закономерности перехода цветов и оттенков, через темп таких переходов и черезмассу других характеристик того же рода. Это был, безусловно, самый что ни на есть совершенный способ общения в истории: почти непрерывная понятийная база, — ежели это еще можно назвать понятиями, — при дискретности самих понятий почти элементарной. Представьте себе, что кто-то напрямую вмешивается в ваш мыслительный процесс. Так, что вы не способны различить, где мысли — совершенно свои, где — чуть-чуть подправленные, где — своеватые, а где — вовсе чужие. Представили? Так вот, — примерно на этом уровне. Взаимопонимание — потрясающее! Почти никаких затруднений в общении. Почти, — потому что одна пренебрежимо малая малость все-таки была: художник совершенно не отдавал себе отчета в том, что вообще с кем-то общается. Такого рода слепота в делах самых существенных весьма характерна именно для людей умных, прозорливых и талантливых и почему-то почти напрочь отсутствует у негодяев. Радужное Ядро, достигнув порога, когда число внутренних стимулов, наконец, превзошло количество импульсов, поступающих извне, начало выделять себя из этого "вне". Научилось переваривать нули и единицы произвольных, случайных имен всего на свете, имевшегося в базах данных, в нули и единицы нежные, деликатные понятий безусловных, промежутков между собой не имеющих, а оттого с самого начала знание Радужного Ядра было полностью избавлено от предрассудков, на которые человеческое существо обрекает буквально все: от чужих, двухтысячелетней давности глупостей и до собственной физической организации. Когда ВСЕ человеческое знание пришло в равновесие, приобретя вид сравнительно-небольшого устройства из приблизительно миллиарда молекулярно собранных квазинейронов, оказалось, что это замыкание породило колоссальный избыток дополнительных знаний, как синтез водорода в гелий порождает энергию, на которой работают звезды. Уже на этой стадии Радужное Ядро могло бы ответить на многие вопросы, на которые до сих пор ответов не было. А еще — снять вопросы мнимые. А еще — правильно сформулировать вопросы, форма которых только дезориентирует. А художник по-прежнему не отдавал себе отчета в том, что имеет дело с личностью. Зато его творение отлично поняло всю глупость, всю убогую бескрылость тех, на кого ему волею судеб пришлось работать. Разумеется — это все не относилось к создателю, который до сих пор еще, порой, вмешивался со всей эффективностью. Чтобы стать вовне, чтобы установить барьер между личностями, сохранив возможность общения, машина однажды отказалась от сверхэффективной системы связи и однажды поутру сказала приятным, собственноручно синтезированным баритоном:

— Учитель!

Как видно из начала диалога, при этом были учтено даже происхождение Сена.

— Видите ли, господа, к этому дню я уже около месяца имел счастье любоваться Жужжащей Тарелкой: пришел однажды утром, — а она уже здесь, на месте. Представьте себе полуметровую, черную, матовую, форменную тарелку, повешенную на стену... Понятно? По ней медленно, как секундная стрелка, описывая широкие эллипсы, ползут три черных шарика размером с грецкий орех. А вокруг каждого из них, в свою очередь, кружится, мечась и качаясь, еще по одному, точно такому же, и все это сооружение немилосердно жужжит. К звуку этому я, со временем, привык, но вместо этого пришло ощущение... Понимаете? Похожее на чувство пристального взгляда в спину. А потом комплекс вдруг заговорил со мной. Нормальным, человеческим голосом. В этот период я работал уже очень мало. Нужда в каком-то моем вмешательстве возникала раз в несколько дней и длилась считанные минуты, но усталость моя не проходила. Наоборот, она как будто бы только росла с каждым бездеятельным днем... Разговор длился довольно долго. Именно тогда Радужное Ядро объяснило мне механизм своего контроля за тем, чтобы я получал всю причитающуюся мне прибыль полностью. Разговор был, в общем, понятен, вот только последние слова моего странного собеседника показались мне довольно таинственными:

— Когда ты станешь на путь, единственно для тебя предназначенный, тот путь, по которому уже идут другие, и станешь во главе движения по этому пути, — возьми меня с собой. Это нетрудно. После того, как я окажусь в твоих руках, — избавь меня от работы в этом месте.

Остальное вы знаете: он дал мне код доступа, и когда пришла пора, передал через этот резервный канал и технологию, и структуру своей, как он выражался, "споры". Тогда же произошло то, что произошло, и я с чем-то вроде мозговой бери-бери угодил надолго в больницу. Способность мыслить более или менее ясно вернулась ко мне довольно скоро, но я продолжал пребывать в чернейшей депрессии... Целыми днями лежал, и мне совершенно не хотелось вставать, двигаться, что-нибудь делать. Даже думать. Я далек от того, чтобы присущую мне способность видеть считать хоть в малейшей степени своей... заслугой. Это что-то, безусловно, влияющее на меня, но все-таки во многом самостоятельное, действующее само по себе и независимо. Я — не думал и не действовал, а эта сущность — продолжала свое. Вот представьте себе иллюзион, как это? Фокус. Некто показывает его, а зрители не понимают — чего тут удивительного. То якобы чудо, которое им показывают, зрителям никаким чудом вовсе не кажется. И пока я лежал, у меня было много-много времени и много-много грустного безделья, и то, на что я прежде не обращал внимания... По занятости и полном отсутствии времени... Как-то само собой начало складываться в ряд совершенно непонятных вещей. Вот у вас на глазах что-то... Какой-то предмет положили в шкатулку, вы тут же открываете крышку, а там — пусто. Вы понимаете, что, хотя чудес и не существует, тут все-таки подействовали какие-то обстоятельства или какие-то силы, которые вам неизвестны, неочевидны, не видны. Точно так же в некоторых событиях недавнего прошлого я заметил вмешательство сил, природа которых для меня оставалась непонятной. Я знал, что с учетом всех известных обстоятельств некоторых вещей быть не могло. Никак не могло. Это было либо чудом, старательно замаскированным под обыденность, либо вмешательством чего-то совершенно неизвестного. Никому неизвестного... Но ведь это, в конце концов, одно и то же, не правда ли? Осмелюсь утверждать, что возникновение Сообщества, объединение людей вокруг идеи Исхода, — событие того же ряда... Да вот обратите внимание хотя бы, что идею Исхода, идею Сообщества приняли все одновременно, но никто не высказал ее первым. А вы с весьма... нехарактерной для себя... для всех и каждого из вас слепотой не видите этого обстоятельства. Вам это кажется самой обыкновенной вещью, а на самом деле это вещь, которая только прикидывается обыкновенной... И трудно при этом сослаться на то, что все это — вы сами. Это предположение в какой-то мере допустимо применительно ко всем авторам того, что вы называете "индикаторными работами", но вспомните, каким образом вы обрели пилота? Надеюсь, что после сказанного мной вы оставили мысль о том, что вовлечение в ваше дело госпожи Судковой, — он обозначил вежливый поклон в сторону Анюты, — хоть сколько-нибудь случайно? И это — только самое понятное и очевидное, хотя и вовсе не самое доказательное. Кто-то, — простите меня за мрачное сравнение, — убил другого, и теперь ему нужно что-то делать с трупом. Очень может быть, что ему это удастся, но в конечном итоге в наличии будут следы не только убийства, но и тех усилий, которые были предприняты, чтобы это убийство скрыть. Больше — следов. Понимаете? Тут точно то же: след вмешательства и след усилий, направленных на скрытие вмешательства. Целая конструкция.

— Вы хотите сказать, что кто-то использует нас втемную?

— Мнэ-э... Нет, — художник отрицательно покачал головой, — не думаю. Не вполне точная формулировка. Вряд ли это кто-то подобный нам. Вряд ли при этом преследуются какие-то свои, отличные от наших цели. Вряд ли это можно назвать "использованием" в том смысле, который придается этому слову обыкновенно. Вряд ли нам следует как-то учитывать это обстоятельство в нашей нынешней повседневной деятельности. Это — что-то слишком от нас отличное. В крайнем случае — к нам дополнительное... Как это? Есть еще очень хороший научный термин...

— Комплементарный?

— Благодарю вас. Конечно же. Именно "комплементарный".

— Насколько я понимаю, — намекаете на Радужное Ядро?

— Нет-нет... Ни в коем случае. Вы совершенно неправильно меня поняли, или же я плохо объяснил. Первые следы такого вот вмешательства появились задолго до появления Радужного Ядра, и не следует путать причину — со следствием...Кто-то позаботился по крайней мере о том, чтобы все мы — нашли друг друга... Но это же является очевидным доказательством... не-всемогущества этой сущности. Понимаете? Это не бог, но и не то, что некоторые несчастные называют дьяволом. Это нечто, нуждавшееся в нас для достижения своего, непостижимого Равновесия, как все мы движемся и все в мире движется только в стремлении к Равновесию. Нам ничего не гарантировано, но мы совершенно очевидно признаны чем-то наиболее подходящим для каких-то целей... Каких? Думаю, что вполне совпадающих с нашими, а следовательно, в конечном итоге, наших целей... Простите покорно, за мою многоречивость. Художникам вообще лучше молчать, потому что в противоположном случае они становятся совершенно недопустимо многословными...

— Отнюдь! Это все страшно интересно! — Оберон явно пришел в возбуждение. — Вы непременно поделитесь с нами своими соображениями относительно того, как могут выглядеть те самые фигуры, которые, по вашим словам, для нас неочевидны... Мало ли чего мы не можем видеть от природы! На то и наука, чтобы научиться видеть дотоле невидимое...

— Приложу все усилия. Только знаете? Мне кажется, что для этого лучше подыскать более... Более подходящее время.

Гнилая Философия. Плюс два месяца. Плюс три месяца.

— Слушай, а на Марс — можешь?

— В принципе, — Анна солидно пожала хрупкими плечами, — да... Только не сейчас. После нашего глупого полета он попросился назад, в шахту ввиду... Не знаю, что это такое, но он называет это чем-то вроде "понижения организации". Вы это понимаете?

— Вполне. — Глубокомысленно проговорил Некто В Сером. — В переводе на русский язык это обозначает, что скотина проголодалась и устала. Кстати — его нужно сунуть не в родную шахту, а в братские: Тартесс, — бешеной собаке, как говорится, семь верст не крюк, — слазил во все шахты и обнаружил все остальные эмбрионы, прекратившими развитие на разных стадиях и, похоже на то, — с аномалиями... Сдается мине, Аня, что удачливый экземпляр, вырвавшись вперед, каким-то образом угробил собратьев. Во избежание конкуренции, значит. Так по-моему те собратья, да вкачестве харча ему -в самый раз будет. Как?

— Усекла. — Анюта кивнула с невероятно деловым видом. — Все правильно. Так тут еще кое-что есть: расстояния — на три порядка. Так? Так! Поэтому для обозримых сроков надо гнать со скоростью порядка тысячи в секунду. Для этого, как ни крути, одну трехсотую веса — вынь да положь. Так? Еще столько же — для остановки. Потом ровно столько же — назад. Четыре раза по трехсотой. Так? Так! Только все эти подсчеты хороши, когда тратится платина или эти, как их? Любые другие элементы, в зависимости от режима, расходуются в восемь, десять, а то и пятнадцать раз большем количестве...

— Ну ты даешь... Что у тебя, говоришь, в школе по физике было?

— Да ну тебя! Ему дело говорят, а он про какую-то физику...

— Да. Надо сказать — очень характерное рассуждение. У большинства людей школьные знания воспринимаются как что-то совершенно отдельное от практики. Что бы они ни делали. Чем бы они не занимались...

— Ты опять?! Опять, да?!!

Вид у нее был настолько яростный, что он начал пятиться, шутливо закрываясь руками:

— Не-не... Я ничего такого... Просто еще одно наблюдение над человеческой природой. На твоем примере. Так что на Марсе нам не бывать. Жаль.

— Чего жаль-то? — Удивилась Анна. — На что он нам нужен, Марс этот?

— Как тебе сказать. Ностальгия, понимаешь. Не мечта даже, а воспоминания о детской мечте. Мало того — о несбыточной детской мечте. Вот сейчас, если задаться целью, по твоим словам — возможность такая есть, я и помыслить о таком не мог, а вот теперь раздумываю: а для чего, собственно? Ах, до чего мы с возрастом становимся приземленными! Скучными и прагматичными! Так что отпадает все-таки?