— Фо не умеет толково рассказывать, — он улыбнулся. — Я же говорю: она — человек дела. Для неё верх возможностей — отчёт составить, и то получается один "скелет". Но в деле надёжнее её не найти. Она в основном полевую медицину изучала.

— Так какая причина? — напомнила я, думая, что в спортивную и деятельную Светлану, кажется, влюблены все парни. Это и не удивительно.

— Причина? Придётся говорить о прошлом, ещё довоенном — я о Великой Отечественной. Впервые такой случай был летом сорок первого, как раз в ночь нападения. Произошёл он недалеко отсюда, в соседней области. Там был посёлок, старинный, когда-то даже городом считался, а потом его перевели "за штат", и он постепенно стал превращаться в село. Но тут отменили крепостное право, начали появляться новые заводы, и один заводчик перестроил городок, сделав его чем-то вроде фабричного посёлка. Что там производили, я не знаю, но завод был хоть и небольшой, но крепкий, к нему даже узкоколейку проложили. В Гражданскую его разграбили, потом начали восстанавливать, рядом детскую коммуну организовали, но жителей там всё равно было меньше, чем до революции, многие дома стояли пустые. В конце тридцатых один дом купили учёные из Москвы, под дачу, и устроили в нём что-то вроде лаборатории, даже генератор привезли, чтобы от заводской электростанции не зависеть. Мы до сих пор толком не знаем, что они там делали, но результат аукается всем до сих пор.

— Какой результат? — я кинула кусок булки лебедю, теперь явно намекавшему, что если он не получит дани, нам мало не покажется.

— В ночь на двадцать второе июня рядом с тем городком были всполохи, похожие на северное сияние, слышался гул. Утром началась война, стало не до "природных явлений", но почти сразу же выяснилось, что и сам городок, и местность в радиусе десяти километров вокруг — исчезли. На этом месте теперь был лес, не совсем похожий на обычные. Исчезла узкоколейка, ремонтный стан рядом с городком, несколько деревень, детская коммуна. Дороги, ведущие к ним, словно обрезало стеной леса, в который никто не мог попасть: при попытке пересечь невидимую границу человек оказывался на противоположной стороне запретной территории, километрах в двадцати от того места, где только что был. И не только человек — любое живое существо.

Лаки кинул булку тому же нахальному лебедю, теперь решившему шантажировать уже его, потом шикнул на птицу, взмахнув рукой, и пернатый рэкетир с гордым видом удалился. Лаки же продолжил рассказ:

— Во время войны запретная зона оказалась на оккупированной территории. В неё бились и немцы, пытавшиеся разгадать её секрет — говорят, "Аненербе" там здорово отметилась, — и наши партизаны, искавшие безопасное место для лагеря. В сорок третьем году, как только область была освобождена, к этой закрытой зоне отправили группу учёных — собрали их со всех фронтов. Деду тогда было двадцать восемь, он ушёл из аспирантуры добровольцем, в первые дни войны, и считался "подающим надежды" физиком, особенно потому что уцелел за эти годы. И его взяли в группу.

— Физик? Ты же говорил, что он врач, — удивилась я.

— Кандидатскую по медицине он защитил уже через десятки лет после войны. К тому времени дед стал одним из руководителей института, работавшего над проблемой зоны, а тогда был простым эмэнесом. С зоной они бились десятки лет, много чего перепробовали, чтобы туда попасть, столько разных приборов изобрели. Уже в сорок девятом году у нас были радиоуправляемые вездеходы с кинокамерами, небольшие, конечно, почти игрушки, но были. На их основе потом и луноходы создавали, и многое другое. Туда они проникали без проблем, если на них или в них не было живых существ. Дед рассказывал: они специально какую-нибудь вещь, обычно стальной шарик, дрожжами обмазывали, и в зону кидали. Шарик пролетал, а дрожжи телепортировались точно на противоположную сторону зоны, и плюхались в миску, конечно, если её подставить успевали. Оттуда же, из зоны, ничего нельзя было вынести, ведь даже в трухлявой щепке огромное число микроорганизмов. При попытке вытащить образцы, они телепортировались внутри зоны точно так же, как дрожжи — снаружи. А вот если живое существо было в закрытом контейнере — тут уже сложнее, да и страшнее: организм пытался телепортироваться, но ему это не удавалось, и он буквально размазывался по контейнеру, при этом останавливая его. Складывалось впечатление, что контейнер на огромной скорости ударялся в преграду. Поэтому попытки перебросить в зону живые существа, ну или вывезти что-то оттуда быстро прекратили.

— И как эта история связана с вашей конторой? — мне всё это было интересно, но всё же нужно было разобраться в сегодняшнем дне.

— Потерпи немного, — Лаки улыбнулся. — Зона была закрыта десятки лет, но кое-что удалось выяснить. Сохранились черновики и переписка тех учёных, что были тогда в городке — бумаги в Москве остались. Они работали над совершенно неизученной тогда темой физики пространства, и как раз собирались провести "небольшой эксперимент" по телепортации. Результат явно превзошёл их ожидания.

Лаки усмехнулся, потом сделал вид, что замахивается — пернатый рэкетир как раз начал новую попытку выбивания дани, но при виде резко поднятой руки со сжатым в кулаке "камнем" (на самом деле — носком), быстро отгрёб в сторону. Лаки продолжал.

— Группа деда смогла восстановить некоторые формулы тех учёных. Если бы не слишком удачный эксперимент, они бы Нобелевскую могли получить — их теория на одном уровне с ОТО Эйнштейна. Но вот такой результат: они исчезли, город тоже, вместо него — абсолютно закрытая для всего живого зона. Группа деда стала работать в этом направлении, создали два института: один у зоны, второй — на Урале, подальше от крупных городов. Дед мотался между ними, и как-то умудрился даже семью создать, троих детей воспитать. Так вот, группа работала, и по всем расчётам получалось, что часть поверхности нашего мира оказалась переброшена в какое-то другое место, но не на Земле, а в параллельном мире, а часть поверхности оттуда — к нам. Тогда о параллельных мирах даже фантасты не особо думали, так что фантастикой это никто не назвал. Исследователи выяснили, что из-за перемещения поверхности между мирами в зону проникнуть нельзя, только постепенно происходит слияние куска перенесённой поверхности с нашим миром, и через какое-то время можно будет попасть туда, а та территория станет частью нашего мира. Расчёты оказались точными вплоть до недели, и в восьмидесятых годах люди смогли попасть в запретное место. Но к этому времени в стране уже шла перестройка, секретные институты расформировывали, учёных увольняли или отправляли на пенсию, а вся информация была передана всем, кто только спрашивал, да и тем, кто не спрашивал, тоже. Было много крика о "бесчеловечных опытах тоталитарного режима", учёных из группы деда начали травить журналисты и "правдолюбы". Но тут выяснилось, что подобная же зона была и в Северной Америке, только в безлюдной местности, из-за чего её и нельзя было обнаружить с воздуха или из космоса, а американцы о ней молчали, сколько могли. Мы о той зоне догадывались, они — знали о нашей. Теперь они всё знали о наших исследованиях, мы же об их — ничего, только что подтвердилась теория "тени", возникающей при соприкосновении миров.

Лаки вздохнул:

— Исследования этой проблемы у нас остановили, в отличие от США — мы ведь были теперь "демократической страной". Институт на Урале закрыли, здания забросили, даже не потрудившись вывезти всё оборудование и архивы. А там был целый научный городок, вскоре занятый непонятными людьми — то ли сектантами, то ли псевдоучёными, — поддерживаемыми местным руководством. Но кому тогда до этого было дело? На территорию бывшего института стали завозить огромное число генераторов, оборудование для новой электростанции, и много чего ещё. Финансировалось всё это международной общественной организацией, официально примыкавшей к "зелёным", но по сути — чем-то вроде секты с головным офисом в США и руководством из представителей граждан нескольких стран — Европы, Японии, кое-кого с арабского Востока, ну и тех же американцев. Целью организации официально был отказ от крупной промышленности, переход к самообеспечению и, главное, полное уничтожение крупных городов, с переселением людей "на лоно природы". Урал, особенно Северный, им был удобен, там много таких тихих долин, где можно устраивать свои поселения. Так они говорили. Правда, продукцией той самой цивилизации пользовались вовсю, особенно энергетикой и вычислительной техникой. Но требовали "возврата к исконным нормам взаимодействия с природой", отчего их у нас прозвали "исконниками".

— Я слышала это слово, в новостях говорили, что именно они устроили взрыв в переходе. — Я обернулась от озера (следила за так и маячившем неподалёку лебедем), Лаки согласно кивнул:

— Да, они. Только про их связь с взрывом — просто слухи. Я же там был. Просто у какого-то дебила баллон с бытовым газом взорвался, счастье, пустой почти. Исконники действуют иначе, и до нападения не "светятся". Хотя они это не нападениями считают, а "попыткой восстановить равновесие в природе". Первый раз они открыто заявили о себе в конце девяносто третьего, воспользовавшись неразберихой в Москве и на Урале. В Москве как раз осада Белого Дома была, президент с Советом власть делили, поэтому никто не обратил внимания на сообщения с Урала. Потом уже люди задумались, и вызвали всю группу деда — всех, кто был жив и в стране.

— А что произошло?

— Исконники запустили первую установку в одном из небольших уральских посёлков. Энергии им хватило всего на полчаса, потом вся округа оказалась обесточенной, но и было достаточно, чтобы в посёлке произошли "непоправимые изменения", как написали в отчёте. Тот, первый, довоенный эксперимент был иным, и на самом деле при небольшой затрате энергии привёл к полной замене участков поверхности, а вот этот, у исконников, как и все их последующие нападения — к... не знаю, как это точно сказать. Это был "винегрет" из двух пространств, выглядевший, как кошмарный сон: сквозь одни постройки проступали другие, улицы вели в тупики, а то и жилые комнаты, подвалы, смешались даже время суток и сезоны. От самого воздействия люди не пострадали — те места, где был хотя бы один человек, не "выворачивало", только в нескольких метрах начиналась катавасия. Но аварии, сердечные приступы, помешательство, я уж не говорю про обычный шок... Через полчаса всё затихло, лишь в некоторых местах появились или исчезли небольшие постройки, те, в которых не было людей. Да ещё появились два непонятных человека в необычной одежде, и совершенно без памяти. Психически они были нормальны, но сильно истощены, и ничего о себе не помнили. Это были первые... — Лаки сжал кулак. — Я оказался здесь в результате третьего "эксперимента" исконников — подросток, ничего о себе не помнивший, не умевший читать и писать, вернее, не умевший делать это на языках этого мира. Фактически я родился тогда, у меня нет детства — я его не помню, только взрывы и оборону детского дома. Дед тогда уже искал нас — таких вот параллельщиков. По госпиталям, психбольницам, детдомам. Он спас и меня, и Ильгиза. Тот оказался здесь вообще малышом, его усыновили знакомые деда, татары по национальности. Сам Ильгиз очень светловолосый, только что скулы более высокие. Его даже "белым татарчонком" прозвали, он не обижается. Ты чего?

— Вспомнила, в детстве откопала старую книжку, "Белый цыганёнок" называлась, как раз про похожее, только там мальчишка в войну к цыганам попал, — улыбнулась я, думая про себя: "Как же страшно жить вот так, не зная ничего о своей родине, о своей семье, быть чужим для всех". И Лаки как раз заговорил об этом:

— Все мы, параллельщики, генетически люди, у кое-кого уже семьи, дети от местных, но каждый — единственный представитель своей расы. И ты — тоже.

Я слушала, всё больше проваливаясь в ощущение полнейшего, абсолютного одиночества. Да, вокруг были люди, и даже говорившие со мной на одном языке, но я всё равно была одна, одна в целом мире. Это страшно. Всё же я заставила себя очнуться — именно потому, что вокруг на самом деле были люди, пусть и другой расы, но внешне-то это не определить, только по анализу ДНК. Чтобы не показать своего состояния, спросила, стараясь говорить так же спокойно, как и до этого:

— Если у всех параллельщиков есть отличия в ДНК, то у всех и реакция на местные вещества будет, как у меня на валерьянку?

— Нет, такое бывает редко, — Лаки улыбнулся, но, кажется, заметил моё состояние, ведь сам прошёл через намного худшее. — Но всех проверяют, конечно, лишь тех, кого выявили. А их немного: официально в мире один параллельщик на два миллиона человек. Неофициально, как говорил дед, их может быть и в десять раз больше, тех, кто или не опознан, — к примеру, совсем маленькие дети, или сошёл с ума, — или сообразил не привлекать к себе внимания. Ну а где-нибудь в отсталых странах до сих пор учёт не ведётся, там вообще официально ни одного параллельщика нет, да и о "тенях" после нападений мы, бывает, узнаём через несколько лет, когда уже всё прошло. Но у нас учёт ведётся, и тебе повезло, очень.

— Почему? — я знала, что мне повезло, но он имел в виду что-то иное.

— Параллельщиков не любят, а то и боятся, некоторые вообще считают, что мы во всём виноваты. Были убийства, даже ритуальные — сект сейчас много.

— Значит, здесь всё это до сих пор? А как же тогда развитая промышленность? Да и город, смотрю, спокойно живёт, и в мировых новостях особо ничего не говорят.

— Промышленность... — Лаки снова улыбнулся. — Правительство, сместившее президента, выбрало нового, более толкового правителя — я уже говорил об этом. Конечно, "мировое сообщество" завопило о "возвращении тоталитаризма", но результаты нападения исконников заставили их замолкнуть. А результаты эти как раз и требуют, чтобы у нас была сильная страна, то есть вменяемая, независимая от "иностранных консультантов" и не хапающая всё, до чего дотянется, власть и мощная промышленность...

— Эх, поняло бы это наше руководство, — вырвалось у меня. — Прости, продолжай.

— Наиболее важные предприятия снова ушли под управление государства, хотя официально стали акционерными обществами, с контрольным пакетом именно у государства. Частникам передали право производства одежды, мебели, еды, бытовой техники, но с ограничением — приоритетной должна быть закупка сырья у местных производителей. Не знаю, как они там всё организовали — я не экономист, — но удалось возродить колхозы, поднять сельское хозяйство, в то время как раз начинавшее погибать. Конечно, и фермеры у нас есть, как были единоличники раньше, в Союзе, и их довольно много. Но в основном развиваются средние и крупные предприятия, колхозы. К этому ещё и нападения исконников привели.

— Как?

— Они ведь хотят повторить тот довоенный эксперимент, а в идеале — распространить такие зоны на все крупные города мира. Но сейчас ни у кого нет необходимых данных, а при наших знаниях для запуска процесса слияния пространств нужно огромное количество энергии. Маленькие городки такого не дадут — первые попытки исконников на Урале это показали. Тогда они за год штук двадцать экспериментов провели, по заказу сепаратистов — те хотели отгородиться от Европейской части такой вот границей из изменённого пространства. Только энергии на это и на всей Земле не хватит, но они этого тогда не знали. И сколько бед они тогда принесли! Каждое такое нападение приводит к некоторому сдвигу пространства, и чем более заметен этот сдвиг, тем сильнее эффект. В районах с плотной застройкой он есть, но захватывает целые дома, а не части: площадь многоэтажки меньше, чем частного участка, и больше вероятность, что на этой площади будут люди — без разницы, на каком этаже — тут что-то вроде проекции действует. Так что, как ни странно, многоэтажки несколько безопаснее.