Анохен (цикл "Огонь и Лед") - в продолжение3

Кто угодно — только не даро!

Знали бы только люди, на какую неистовую силу осмелились когда-то поставить рабское клеймо! Огонь не трудно заключить в недра камина, но что помешает ему спалить ваш дом?!

И в этом — все даро. Вся их безумная, бесконтрольная стихия, требующая выхода и помноженная на изрядную долю драконьего любопытства, заставляла время от времени вытворять несусветные глупости. Даже зная, к чему это может привести. Даже зная, какое за это последует наказание. Исключительно обдуманно и осознанно, в общем.

За рядом некоторых исключений, слишком безрассудных и экстремальных даже по меркам даро. В список таковых с недавних пор попало и "не доводить на`ашу до состояния тихого (Негхыра себе тихое!) бешенства"

А смысл?

Да никакого!

Никто и никогда не назвал бы Змея великим пророком, но тот мерзкий голосок внутри, что звался интуицией, клятвенно заверял: лучше не расслабляться. То ли еще будет. Тебе же самому очень хотелось узнать, на что способна твоя спутница! Ну, как, узнал?

Узнал. Впечатляет...

... Чужая стихия медленно, нехотя отступала. Ветер еще бушевал, обжигая кожу своим ледяным прикосновением, в бессильной злобе бросался на древние стены, на притихших пауков. Трепал одежду и волосы. Поэты любят повторять, что морозный зимней воздух благоухает особой свежестью. Но этот ветер принес с собой только запах незаслуженной обиды. Горечи. И опасности.

...Немногие могут похвастаться, что видели, как рождается ТАКАЯ буря, и остались живы...

Это было... красиво. Упорядоченный хаос воздушный потоков, невесомое плетение древних сил и управляющее этим искрящимся великолепием холодное, не живое существо. Белая крылатая тень. Само воплощение морозной стужи. Снежная Королева из детских сказок. Все они, такие умные, ошибаются, считая её укутанной в белые шубы стервозной теткой. Это девушка. Без возраста. Без сердца.

Страха не было. Только восторг и восхищение. И будоражащее, медленно разливается по телу тепло собственной встрепенувшейся стихии. Еще не ответившей на брошенный вызов, еще застывшей в напряженной и чуткой готовности. Тут, глубоко под землей, в мертвом городе, построенном драконами, ее зову откликался каждый камешек. И нечто еще, в сотни раз более опасное и дикое, чем сам огонь. Нечто, веками ждавшее своего часа в темноте переходов. Вот-вот она всколыхнется, оближет укутанные инеем стены и доберется до дерзкой девчонки, осмелившейся учудить такое в её владениях! Но была в происходящем и какая-то особая, не поддающаяся логичному объяснению уверенность в том, что чуждая сила не причинит вреда. Не сможет. Ей не позволят...

А теперь последние сгустки ветра мстительно дергали зеленые перышки и шелестели на ухо нечто предупреждающе-угрожающее. Хотя, вполне возможно, некроманту лишь показалось. Воздух и вода — не его стихии.

Огонь тоже утихал. Так и не выпустив на волю свою мощь, клокотал в душе, бился по венам раскаленной лавой. Недовольно ворчал и ворочался, точно разбуженный посреди зимы медведь. Но успокаивался, оставляя после себя головную боль и легкий намек на раздражение.

Тишина.

И, наконец...

— Впечатляет, — сухо обронил даро, пытаясь кончиками пальцев сколупнуть кусочек покрывшей стены ледяной корочки. Задумчиво повертел в руках хрупкий полупрозрачный хрусталик, чувствуя, как быстро тот тает от соприкосновения с горячей кожей. Жаль. Красивые были фрески, старинные, — Меня удивляет, что при таких силе и несдержанности одной из студенток, школьный замок еще стоит на прежнем месте.

Был ли некромант зол? Расстроен? Обижен? Стихии упаси! С какой это стати?! Нарываясь на скандал и в результате получая искомый — надуваться на манер воздушного шарика или метать громы и молнии (увы, фигурально выражаясь. За всю магическую историю придурка, учинившего бы такое в закрытом помещении не находилось. А жаль. Змей бы с удовольствием пожал руку безумцу еще большему, чем он сам.) могут только законченные люди. Или мерзавцы (да, да, те самые, красивые, гениальные, талантливые, умные, одаренные и сами знаете какие еще). Но последние и так прибывали в состоянии легкого шока. И уверенности, что первым делом после возвращения домой, будет посещение библиотеки. Надо, наконец, узнать кто такие на'аши и с чем их едят. Теоретически. Практики нам и так хватило выше рыжей макушки.

К слову о практике и её последствиях: хорошо мы погуляли, просто роскошно! Такого добротного, спровоцированного бедствия парню лицезреть еще не доводилось. Даже гордость берет, право слово! Змей прочувствованно присвистнул. Если бы было хоть что-то, что можно перевернуть или сдвинуть, таковое, вне всякого сомнения, было бы сдвинуто и перевернуто. А еще и разобрано на сотни мелких щепок. Буря не только "сдула" всех пауков на безопасное расстоянии, она сотворила невозможное: расшвыряла остатки охранного заклинания. И — ура! ура! — вернула возможность видеть дальше пары шагов. Эх, света бы кто еще прибавил. Со скрытого в темноте пространства изучающий взгляд переместился на стены, где из-под белого налета выглядывали обиженные морды замерзших драконов, и остановился на одной встрепанной хвостатой девице.

Человеческое слово "несчастная" и в половину не могло описать состояния на'аши. До предела натянутая и вибрирующая ниточка казалась почти физически ощутимой. Все еще любит...

Верно. Дурак он, хоть и гениальный мерзавец. Глупо получилось, если даже не подло. Глупо, как и многое в его жизни. Бедный ребенок. Она ведь ни чем не заслужила этих слов. Надо что-то сделать. Сказать. Утешить...

...Медленно подойти. Прислониться боком к холодной, еще покрытой шершавой корочкой льда, стене. Не близко, так что бы не касаться. Не далеко, так что бы можно было ощутить исходящее от него тепло. По-птичьи склонить голову на бок.

— Ну, как, помогает? — ехидно. Но в глазах мягкое тепло участия и досада на собственную глупость. Невиданное дело: почти "извини" от Змея! И сразу совсем другим тоном, — Прекрати, малыш. Говорил же, что я — законченный мерзавец, э? — мягко, текучим движением опуститься на корточки, обхватив колени руками. Вскинуть голову посмотреть снизу вверх. Устало. Искренне. И тихо, уже самому себе, — Не понимаю, зачем я тебе нужен. И никогда, наверное, не пойму.

Кап. Кап. Кап.

Очень громко. Очень монотонно.

Если прикрыть глаза, кажется, что по стенам спешат сотни, тысячи крохотных живых созданий.

Кап. Кап. Кап.

— Дурачок... — хриплый голос оборвался тихим полувыдохом, девушка гулко стукнулась затылком о тающий лед. — Неужели мерзавцам так нужно знать причины?... Да и как объяснить причину... — чуть выделяющаяся на общем прерывистом голосе пауза, — причину того... что я люблю тебя?.. что я даже себе не смогу ничего объяснить... а просто принимаю это...

Холодные капли по разгоряченной коже. Обжигают.

Сбегают вниз, прокладывая влажные дорожки своим многочисленным товаркам. Сбиваются в крохотные ручейки. Переплетаются меж собой, вычерчивая на золотистой коже малопонятные узоры.

Кап. Кап. Кап.

Мысли в голове — как эта капель. Слишком хаотичные. Лихорадочные. Мечутся туда-сюда, испуганно наскакивая друг на друга. И набивая синяки. Много-много синяков, от которых так раскалывается голова.

Кап. Кап. Кап.

Даро никогда не плачут. Но тающий снег — предатель. Он всегда лжет и обманывает. Эти искрящиеся капли... И если только представить... если только подумать... если на секунду увидеть...

Кап. Кап. Кап.

И еще. И еще. И еще.

Огонь может быть разным. Взлетать в небеса голодной рычащей тварью, в чьей пасти гибнет живая зелень листвы. Сварливо ворчать в каменной кладке камина. Кормить и охранять. Убивать и воскрешать. Он нужен каждому — ласковое, искреннее тепло, без которого не обходиться ни одна зимняя ночь. Он опасен каждому — живые существа веками топчут землю и бороздят бескрайние водные просторы. Они даже измыслили сотни приспособлений и заклинаний, что бы летать по воздуху не имея крыльев. И только в огонь все еще может войти лишь тот, кто по сути своей является огнем.

Все еще.

Всегда.

Постоянство — не его стихия.

Яростный, дерзкий пламень в глазах-изумрудах почти угас. Теперь это угольки, по которым время от времени пробегают тревожные багровые всполохи. Загадочно. И красиво. Слабый свет едва разгоняет тени, выхватывая из власти темноты лишь едва узнаваемые очертания. Гибкая фигура, застывшая в странной, на первый взгляд неудобной позе. Совершенно нечеловеческая, змеиная пластика движений. Ощущение притаившейся опасности. Силы.

Сидеть так можно бесконечно долго. Время — бесценное, невозвратимое... нет, пустое, нелепое, ненужное — золотыми песчинками утекает сквозь пальцы. Где-то там, над землей, суетятся, спешат по своим делам люди и не подозревая, что в сотни метрах под ними две полубезумные стихии ведут задушевные беседы. Есть в этом какая-то особая... ирония. Жизнь тоже любит шутить. По-своему, в одном ей присущем стиле.

— Я еще и раб, малыш, помнишь? — прозвучало слишком пусто, "бесцветно" даже для самого Змея, — И мои родители были рабами. И родители их родителей. Даро. Эгоисты. Мы не верим, что что-то может происходить без причины. Без целого вороха таких важных и значимых причин! Мы не верим, что возможно кого-то любить. Просто так. Ни за что. Когда-то люди не пожалели своих сил и усердия, избавляя мой народ от столь вредной привычки.

Молчание. Задумчивое. Очень... взвешенное. Змей не просто слова подбирает, он решает, что стоит сказать. Как, конечно, тоже важно. Но что — сейчас важнее.

Мерзавцы всегда остаются мерзавцами. Им не применено, вот просто до зарезу, надо отвадить от себя влюбленную Снежную Королеву! Пока не стало... что? Слишком поздно? А разве не уже? Что-то неуловимым образом изменилось. Не сейчас. Давно. Может быть тогда, когда ты признал себя ответственным за эту непутевую дуреху? Или на берегу подземного озера с ледяной водой? Или тогда, когда одна несносная особа избрала тебя своей посадочной площадкой? Жизнь любит шутить. Она мимоходом сплетает меж собой тонкие ниточки судеб, сталкивая двух совершенно непохожих существ. Рождая доверие. Привязанность.

Любовь....

...А вот теперь один такой узелочек надо обрезать.

Не наигранной злостью. Не дурацкими шутками. Чем-то гораздо более жестким.

Жестоким.

Правдой.

— Наверное, это хорошо, что они достигли успеха, — резко, почти зло. Слова тоже имеют свой вес. Камешки крупны; камешки мелкие — они равно засыпают собой и того, кто слушает и того, кто говорит, — Так проще, понимаешь? Не принадлежать никому. Не владеть никем. Жить только для себя. Только этим единым мигом, не разделяя его ничем и никем. А ты хочешь привязать меня, сделать ответственным...

Шуршат в темноте пауки. Что-то негромко мурлычет Ваэри. И капает, капает искрящийся снег. А кажется — плачут нарисованные на стенах драконы.

— Малыш, не надо, — услало. Резкое птичье движение: изумрудные глаза встретились голубыми, — Зачем тебе это? Я не смогу тебя полюбить. Я — даро. Неужели тебе так нужен послушный и верный раб?

Летунья.

Трескучий гром тающего льда, вычурные линии, так похожие на изломы молний.

Маленькие, чуть мерцающие в тонком свете озера, скапливающиеся в изгибе открытой узкой ладони. Если верить одной науке, имена такая форма: длинные остроконечные пальцы, узкая ладошка указывают на признаки, как холодность, эгоистичность и корыстность. Но это если верить людской физиологии.

Не стоит равнять парадоксы жизни с особью человеческой...

Холод — одна из самых хаотичных и чуточку непонятных стихий, впитавшая в себя всю неуправляемость и многогранность воды, помноженную на полновесную долю порядка. Зря, очень зря считается она стихией более-менее разумной и подвластной — лед тоже умеет обжигать похлеще лавы, уничтожая с одержимостью маньяка любое препятствие на своем пути. Жгучий мороз, чье одно лишь прикосновение способно уничтожить даже самый прочный материал...

...и это одна из самых слабейших стихий, ведь лед будет таять при любой иной — земля, вода, воздух... огонь...

Но надо ли?..

Найти слова, чтобы ранить довольно легко. Эйвенталь всегда умела быть язвительной, а если того потребуется, то убить одним лишь словом не составит и труда. Тем более в таком состоянии, когда в памяти плещутся столь различные образы от темницы с горящими углями жаровни до некого пышного собрания, расцвеченного алой кровью.

Он верно никогда этого не сможет понять...

Что просит действительно невозможного.

Не надо. Действительно, слишком поздно... не поздно было лишь тогда, когда она впервые увидела его. Ведь поняла же что-то еще в тот самый момент, заглядывая в возмущенные зеленые глаза! Бежать нужно было, бежать как можно дальше... но нет, нет.

Нашла ли в нем на`аша отражения всего того, что пыталась убить в себе, еще тогда, при первой встрече? Притягивало её потому ли, что он был чуть ли не полной её противоположностью?

Чего он хотел добиться этими словами? Слез? Отвержения? Новой, только более глубокой и неуловимой обиды?

А ведь это еще можно было попытаться подавить.

В темноте, полной скалящихся стен и гулкого эха, так сильно напоминающей мешок колодца. Она бы справилась, рано или поздно... смогла прогнать эту чертову фобию и хоть как-то собраться... но он...

Это действительно сводит с ума.

Глупо...

Иначе бы "нить" не зацепилась за него с такой охотой...

Мысли рассыпались подобно высохшей песчаной скульптуре, стоящей под напором ветра... ведь в песке так много разных камушков! Черные, белые, хрусталь, базальт... и все такие значимые, только не разобрать в мельтешении их истинную суть...

Синие глаза смотрели с теплой... изучаемостью.

А затем, внезапно, затянулись некой призрачной дымкой, как у мечтающего о чем-то...

— Знаешь, люди любят солнце, пламенно и страстно. Хотя и не смогут в этом признаться, это понять... любят его свет, любят тепло... и пускай оно оставляет на их теле ожоги, слепит глаза... пускай они ругаются на него, ненавистно щурясь и морщась... достаточно лишь посмотреть, что будет творится с ними через несколько пасмурных недель, хотя бы дней... даже самые сильные сдаются, чахнут... неосознанно гибнут... правда — это забавно?.. но непонятна одна вещь. Кто?.. люди ли рабы у солнца, или солнце — невольный раб людей, которому суждено появляться на небе раз за разом, влекомый судьбой или все тем же пресловутым законом мироустройства?.. это неизбежно, неотвратимо... и даже если не будет уже людей, солнце все равно будет сиять...

— Солнце, должно быть, самое несчастное существо на свете, — совершенно серьезно, бесконечно устало. Изумрудные глаза неотрывно следят за собеседницей, ловя каждое движение, каждое слово. И медленно загорается в их глубине что-то такое, из-за чего хочется превратиться в крохотное существо и забиться в щелочку, — Но я, малыш, не солнце. А люди могут веками рождаться и умирать, так ни разу и, не взглянув на небесное светило. Люди, они вообще приспосабливающиеся ко всему твари.