Осознание

Утром нас разбудил такой близкий портовый гудок. Порт начинал работать на час раньше. Поднялись. И пока я соображал, что же дальше делать, мне была вручена зубная щетка и сказано идти в душ. Взяв протянутую соседом зубную пасту, я пошел в душевые, где уже было несколько человек с нашего этажа и, дождавшись освободившейся раковины, я стал ожесточенно оттирать давно почерневшие зубы. Хоть они и остались с желтованым налетом, я остался доволен результатом. Если так каждое утро делать, то скоро они у меня станут прежнего белого цвета. Пока жил в подвале, даже не думал, что цвет зубов так важен в общении с людьми. Я представил как на меня та же Наталья или Василий смотрели, и меня аж передернуло. Но теперь-то я за себя возьмусь. Брился я раз в неделю обычно, но теперь решил себя выскабливать хотя бы раз в два дня. И еще, рассмотрев свои торчащие длинные волосы, решил подстричься коротко, как мой мастер. В принципе я знал в городе парикмахера, он брал всего десять единиц за подстрижку и, думая, что это не так уж и дорого, учитывая теперь мой заработок, я решил, что обязательно пойду к нему в воскресенье. Если на заводе не найду никого, кто может подстричь и берется за это.

   Вернувшись в комнату, я одел высохшие за ночь трусы, избавившись от полотенца вокруг бедер, и попытался влезть в сыроватую одежду. Жуткие ощущения я вам скажу. Меня буквально через пару минут стало колотить в ознобе. Я понял, что очень плохо выжал форму вчера и теперь буду полдня за это расплачиваться. Видя мои страдания, сосед отставил кружку с чаем и, порывшись в шкафу, достал мне совершенно новенькую рабочую одежду. Признательность моя границ не знала. "Носи" — сказал довольный моими благодарностями сосед. Я обещал, что как будет возможность, куплю ему вместо этой другую.

   Так я сменил свою военную форму на черную робу работника завода. Когда я в ней появился в цеху, мне позавидовали все мои товарищи, а Василий сказал:

   — Если носишь робу, тогда завтра чтобы пришил свой номер и номер цеха. Как у меня. — он отогнул фартук и я увидел у него на груди кусок посеревшей ткани с выбитыми на ней через трафарет черными буквами и цифрами.

   Конечно, я именно так и сделали по совету соседа — отрезал кусок белой ткани от простыни и сразу подшил ее, чтобы не заметили те, кто ходят, собирают белье по этажам. Утром следующего дня я появился с номером в Цехе, и Василий при всех объявил, что мой испытательный срок окончен. Я после этого долго ломал голову, с чем это все связано? С тем, что я переехал от своих друзей в общежитие под контроль коменданта? Или с тем, что я и, правда, хороший работник. Или, совсем глупо, с тем, что я надел робу. После обеда меня буквально насильно привели к кассам, где я получил расчет за отработанное время. Я же за все это время так и не получал денег. А зачем они мне были нужны? Папирос у меня был знатный запас. Ел я в столовой так хорошо, как до этого нигде не ел и от этого на вечер ничего не покупал себе у Нюрки. Да и много оставалось с тех заработков и подарков. Но теперь полученные мною почти шестьсот единиц мне очень пригодились. Держа в руках это богатство, я быстро прикинул, что мне нужно из первоочередного и решил в воскресенье после парикмахера прошвырнуться по точкам стихийных рынков, что возникли после разгона "пятачка".

   Видели бы вы меня, как я шел в город через проходную в воскресенье. Одетый в форму свою я специально не застегивал куртку, чтобы прохожие видели мою черную рабочую фланку и номер на ней с буквами ПМ — помощник мастера. Казалось бы, взрослый человек, а так выпендривался. Парикмахер постриг меня именно так, как я хотел. Коротко. Почти под ноль. Он не считал это особой работой и взял с меня всего пять единиц. Прямо у него в тазике с водой умывшись, я вытер свои теперь короткие волосы и, поблагодарив, направился по дальнейшим делам.

   Найдя одно из небольших сборищ торговцев, я смог подобрать себе высокие армейские ботинки, явно с разворованных складов, и, заплатив за них всего пятьдесят единиц, был уже обут во что-то приличнее моих разваливающихся кроссовок. После рынка я весь такой нарядный, чистый, довольный собой пошел в свой старый подвал. Я очень хотел видеть Олега и Наталью. Наверное, я просто хотел похвастаться им. Не знаю.

   Когда я спустился в подвал, то буквально чуть не упал. На полу были разложены какие-то тюки и вещмешки. Натальи в комнате не было, а Олег как-то очень напугано посмотрел на меня. Я понял, что он просто в сумраке не узнал меня. Радостно поприветствовав его, я, переступая через баулы, прошел к столу и сел.

   Осмотрев меня, Олег искренне похвалил, как я выгляжу, и сказал, что жизнь в нормальных условиях сделала из меня человека. Не то, что раньше: зачмыренного подвального крота. Я хоть и смутился от его слов, неужели он так ко мне раньше относился, но порадовался похвале. Чуть погодя, когда я рассказал, как живу, он, указывая на тюки, сказал:

   — А мы вот собираемся.

   Я его понял, только не понял другого:

   — Вы что, все это с собой понесете?

   — Да нет, конечно. Но кое-что возьмем естественно. Тут шмотки. Наташка приторговывает на рынке. Она все-таки с рынком хорошо знакома. А я эти вещи приношу. За сутки могу с окрестностей набрать сумки две приличных шмоток, чтобы она продала или поменяла на нужное нам.

   Поговорили с ним о его планах. В этот раз он ничего от меня не скрывал и даже вел себя по-другому. А я никак не мог понять, то ли это наша разлука так на него действует, то ли мой сменившийся облик его располагает к большей откровенности.

   Буквально мы только распили с ним последние полбутылки водки, как в подвал спустилась, волоча за собой сумку, Наталья. Увидев меня, она тоже остановилась и, не узнавая, настороженно вглядывалась в мое лицо.

   — Артем? — спросила она.

   — Ага. — сказал я. Неужели прическа так много значит в человеке для его узнавания?

   — Ну, ты даешь... не узнала. Классно выглядишь. — сделала она мне первый в жизни комплимент.

   Смущаясь, я предложил ребятам прогуляться по городу.

— Скоро станет так холодно, что не до прогулок будет. — уговаривал я их совершенно забыв что они вообще-то собираются в и так не маленькую прогулку прочь из города.

   Снег в городе почти весь сошел, что выпал прошлой ночью, и мы ходили по улицам, не сильно думая, о чем мы болтаем. Попадающиеся нам навстречу люди иногда засматривались на нас, таких беззаботных, но мы на такие серьезные взгляды не обращали внимания. Зашли в один из нескольких на город магазинов, где можно было взять спиртное, и я потратил немыслимое богатство — семьдесят единиц на выпивку и приличную закуску. Все что надо я купил себе. Хотелось, конечно, еще шапку вязанную купить, но да думал, позже найду. Пили в очень удобном и симпатичном месте. С этого до половины разрушенного здания открывался вид на уже освещенный в начинающихся сумерках район глядящих. Наталья рассматривала переливающиеся гирлянды на улицах, освещенные электричеством окна, гуляющие пары и, откровенно ненавидя обитателей района, цедила сквозь зубы много непечатных слов. Мы же с Олегом возле костра распивали из горла рябиновую водку и, закусывая ее хлебом с селедкой, прямо руками отрывая от рыбы куски и укладывая их на ломти. Наталья тоже присоединялась изредка к нам, но в основном курила и рассматривала манящий шикарный район.

   — Да не грузись ты, Наташ. — говорил Олег, приглашая ее к костру. — Будут и на нашей улице гирлянды. Вот выберемся. Пройдем все кордоны и если до моря южного доберемся, то уж там заживем нормально. А не как здесь, словно скоты.

   Я в очередной раз попробовал их урезонить:

   — Олег, Наталь, ну куда вы по холодам-то пойдете? Дождитесь весны, как намечали.

   — Какая разница, где дуба дать? В городе или по пути на свободу. — Пожал плечами Олег.

   Наталья ничего не сказала

   — И чего тебе не сидится. — вздохнул я, выпивая водку и закусывая уже бутербродом с куриным паштетом.

   — Как чего? — сказал Олег. — Это ты согласен на них пахать как лошадь, пока не сдохнешь. А для меня они никто. И они не имеют никакого права задерживать меня и возвращать. Их власть незаконна. И я ее не признаю. И если я ничего не могу с этим поделать тут, то я пойду туда, где их нет. Я даже не хочу смотреть, как они живут. Кроме желания взять автомат и перестрелять, как можно больше глядящих у меня вообще больше никаких желаний нет.

   — А почему стрелять? — спросил я его.

   — А почему они в нас стреляют? — спросил он в ответ. — Я свободный человек и, если я хочу ходить после девяти вечера, то не им мне это запрещать.

   — Ну, это же все вынужденная мера. — Успокаивал я его.

   — Вот только не рассказывай мне про преступность. — сказал, отмахиваясь, он. — Самые большие преступники, я уже говорил, это глядящие. На них нет даже суда. Пожаловаться некуда, только тем же глядящим. И что? Думаешь, кого-нибудь хоть раз наказали? За убийства? За насилия.

   — Ты наговариваешь... — сказал я убежденно.

   Тут уже засмеялась Наталья.

   — Ты слишком долго в подвале своем просидел и ничего не знаешь. Они всякое творили.

   Я помотал головой и сказал пьяным голосом:

   — Вам просто хочется уехать... вам кажется, что где-то будет лучше... вот вы и слушаете всякие слухи, чтобы убедить себя самих, что тут делать нечего. А я не слушаю... Я работаю. Вот уже помощник мастера. Если все будет хорошо, то может и мастером, когда-нибудь стану.

   — Флаг тебе в руки. — сказала Наталья и добавила: — Только мы не выдумываем. Среди глядящих такие уроды есть, которые до власти дорвались, что...

   — Всегда такие были и везде. — перебил я, чувствуя, как мне хорошо возле огня, вкусно поев и прилично выпив.

   — Но это не значит, что мы обязаны с ними жить. — сказала она, подсаживаясь к огню. Мы просто хотим жить отдельно. Отпустите нас. Дайте дорогу через кордоны на юг. Зачем они нас держат? Мы им бесполезны. Работники из нас никудышные. Паспорта все в отметках о задержании. Их система нас не примет, чтобы дать нормально жить. Ну, так если мы друг другу не подходим, в чем дело? Зачем они нас вернули?

   Я фамильярно положил ей руку на плечо, и конечно она немедленно ее нервно сбросила.

   — Ну, а представь в те времена... — сказал я, не обращая внимание на ее неприятие моих искренних дружеских жестов. — Ну не уживаешься ты в этой стране... Ты что могла спокойно из нее уехать?

   — Конечно! — сказал она.

   — Да брось. — отмахнулся я. — Куда? С отметками об уголовном прошлом тебя бы ни одна страна на ПМЖ не пустила бы. Даже гостевую визу не уверен, чтобы выдали.

   — При чем тут это-то? — не поняла Наталья. — Я же не в другую страну собираюсь, а в своей добраться никуда не могу.

   Отломив хлеба и мокнув его в селедочный сок, я положил его в рот и, жуя, сказал:

   — А ты пробовала пойти к глядящим и сказать, что не хочу я с вами жить?

   — А мы что, по-твоему, делали, когда бежать пытались? Когда нас поймали мы все рассказали. Но ведь не отпустили!

   — Это когда вас уже поймали. А вы до этого пробовали уехать официально?

   Олег, ухмыляясь, сказал:

   — Чушь не говори.

   — Почему чушь? — возмутился я. — Вы же не пробовали.

   — Да не к кому подходить. Нет такой инстанции в их службе, куда можно было бы с таким придти.

   Я помолчал и сказал:

   — Ребят... ну не знаю... но вас ведь опять поймают... опять вернут... наверняка работы каторжные в этот раз назначат. И не на пару тройку недель, а, блин, пока не загнетесь.

   — Ты еще расплачься о нашей судьбе. — зло осадила меня Наталья.

   Я посмотрел ей в лицо и сказал:

   — Злая ты Наташка. Я, правда, о вас волнуюсь. Вы оба какие-то озлобленные. Сегодня-то еще нормально. А раньше вы вообще странные были.

   — Потому что мы не можем тут, как ты слюни распускать и говорить "ах как мы хорошо живем. Что могло быть еще хуже..." Знаем, что могло быть значительно хуже. Но и этот вариант нас не устраивает. Мы просто хотим жить сами по себе. Без чьего-либо контроля. Нет, мы не анархисты. Мы не коммунисты. Мы никто. И хотим жить в нигде... для глядящих. Чтобы и запаха этой своры охранников концлагерей рядом не было.

   До девяти я проводил их в свой бывший дом, а сам, пользуясь постоянным теперь ночным пропуском, без происшествий добрался в общагу. Посидели с соседом, сыграли в шахматы. Он меня естественно обыграл в который раз. Пили чай, я ему рассказывал про своих друзей. Про их прошлое. Про их побеги. Про их мысли и надежды.

   В понедельник, с утра проверив приход сотрудников, попив чаю со всеми и начав работу, я не думал, что мой рабочий день окажется таким коротким. Еще до обеда пришел Василий, что весь день отсутствовал, и хмуро сказал мне, чтобы я шел в пятнадцатый кабинет управления завода.

   Я пытался узнать у мастера, а что там меня ждет, а он только отмахнулся и сказал, чтобы я спешил.

   Я умылся после возни с грязными кожухами двигателей и пошел в управление. Пятнадцатый кабинет на первом этаже я быстро нашел и, постучавшись, приоткрыл дверь. За дверью оказалась небольшая комната с двумя рабочими местами. За одним сидела милая девушка, только с очень уж жестко поджатыми губами и что-то писала от руки. А вот за вторым сидел дородный дядька лет сорока. Толстый, как двигатель от пожарного насоса. Его маленькие, но умные глаза быстро осмотрели меня и, встав, он предложил мне сесть перед ним. Меньше всего я думал, что разговор зайдет об Олеге. Мне напомнили, как я пытался его устроить работать на завод и я, краснея, сказал, что понял, какую глупость тогда предложил. Это мужчину мало интересовало. Он меня спрашивал о нем самом. Просил меня рассказать все, что я о нем знаю. Я рассказал. Я наделся, что вопрос-то как раз идет о трудоустройстве Олега к нам. Мол, подумали, подумали и передумали. Пусть приходит. Я даже стал давить на жалость, говоря, что ему с его штампиками в паспорте никогда нормальной работы не найти, если не дать ему шанса.

   — А правда, что он хочет в очередной раз совершить побег из города? — спросил он, рассматривая какие-то бумаги у себя на столе.

   Я ответил честно:

   — У него ситуация идиотская. Он молодой парень, которому нормальная работа не светит. А он сильный, умный... и нет ему применения. Конечно, в такой ситуации задумаешься, чтобы найти место, где он будет нужен.

   — И он хочет бежать?

   — Сначала да, хотел бежать. А может и сейчас хочет. Но я ему посоветовал поговорить с глядящими и объяснить свою ситуацию. Что раз ему тут не могут дать нормальную работу, то почему бы его не отпустить на все четыре стороны?

   Он смотрел на меня и, наконец, удивил меня вопросом:

   — Артем, ты же не идиот. И, наверное, меня за идиота не считаешь? Ну, кто его отпустит? Пока он внутри города, мы можем его контролировать. А представь, сколько бед такой неспокойный парень может принести невинным жителям за огражденными территориями.