Волчица и вопрос веры

Наплевав на все предосторожности, я подскочил к окну. Так и есть, прямо под ним лежала изорванная тяжелыми пулями туша, слабо шевелящаяся, но явно не способная к передвижению, да и вообще к любым действиям, ее словно клещами изорвали на еле соединенные между собой куски.

Подняв глаза, я увидел живых людей на самом верху судовой надстройки. Именно там сверкали два трепещущих огня дульных вспышек. И люди меня увидели, потому что один из них помахал мне рукой.

— Спасибо! — хрипло крикнул я, устав уже от собственного ора. — Спасибо, мля, благодетели! Спасли, мать вашу в душу! Тьфу на вас! Вы раньше этого сделать не могли? А? Чтоб у вас хрен на лбу вырос! Уроды! Скоты!

Я не помню, что я еще кричал, помню только дикую головную боль, трясущиеся от избытка адреналина руки, круги перед глазами. И боль в горле, надорванном глупыми и смешными, если смотреть со стороны, усилиями.

"Алисия" уходила дальше и дальше, пулеметы так и продолжали бить с надстройки, прикрывая нас, пытаясь настигнуть прячущихся тварей. А люди продолжали махать нам руками, словно в издевку.

Привел меня в чувство Сэм, похлопавший по плечу.

— Заткнись, — сказал он. — Просто заткнись. Пулеметы отогнали тварей, мы можем добежать до машин.

Я сначала даже не понял, что услышал. Каких машин? Зачем теперь машины? Ведь мы же ехали к пароходу, вот этому, который теперь отходит. Зачем нам теперь-то машины?

— Пошли, — сказал Сэм.

Туман в мозгах начал рассеиваться, словно в черепе кто-то вытяжку включил. Сознание начало фокусироваться. Машины. Защита. Патроны. Скорость. Быстрее мутантов.

— Дрика, — повернулся я к девушке. — Хватай кота, и бежим.

Только сейчас заметил, что лицо у нее мокрое от слез, все в красных пятнах, глаза опухли, а губы некрасиво искривились. Она плакала совершенно по-детски, как первоклашка.

А затем был момент абсолютной ясности сознания. Мы бежали к машинам в обход вагончика. Я замыкал нашу микроколонну, вертясь юлой на бегу и наставляя ствол карабина на все подозрительные места.

— Эй! — заорал кто-то, и я чуть было не влепил на голос. — Эй, на берегу! Сюда, к нам! Прикроем!

Ничего вообще не понимаю. Совсем крыша от горя съехала? Ведь не было его, секунду назад чистая вода у причала; разве что шквал, дождь...

— Сэм, ты это видишь?

— Яхту? Вижу!

— Откуда? Только что же не было?

— Наверное, выскочила из-за тех пароходов, у конца бухты. Нам было не до них, мы туда почти не смотрели.

— Живее там! К вам сползаются!

Дрика остановилась у машины, смотрит непонимающим взглядом. А у меня, наверное, взгляд не лучше. “И тут ко мне внезапно подкрался слон”, вот как это называется.

Яхта уже медленно движется в метре от пирса. Так-то вполне грамотно выбранный кораблик. Если умеючи, то парусам ведь солярка не требуется. И не боятся они выходить практически в хвост урагана... И вообще, какой-то великоватый кораблик... Стой, у него мачты голые, на моторе идет. Ровно идет, как по шнурку. Ничего себе там рулевой!

Почему-то именно эта вот лихость и показалась мне важной.

— Сэм, держи берег. Я первый, затем Дрика, потом ты.

Сэм кивнул: понял, мол. На яхте открыли створку в фальшборте, где обычно спускают вниз трап, но сам трап или сходни не двинули.

Как нас там встретят? Из каких резонов спасают? Может, все-таки лучше самим, на машинах?

Поздно думать, вон сколько черных фигур прыгают с контейнера на контейнер... Надо прыгать самому, нечего тянуть время. Любой порыв шквала навалит яхту на пирс, и тогда снова облом... Как бы от этой радости сердце не встало... Не думать, не сейчас. Разбег, прыжок.

— В сторону!

Отскакиваю вправо — Дрика приземляется мне почти на пятки — кот вылетает у нее из рук и торпедой кидается в надстройку загадочного кораблика. Хороший знак — или мне просто хочется в это верить?

Сэм перекидывает лязгающие сумки, потом разбегается и прыгает сам. Рослые дядьки классически-пиратского вида, разве только без кортиков, ловко захлопывают фальшборт, и один из них нетерпеливым жестом отстраняет мои вопросы:

— Потом! Все потом! Сейчас надо поскорее на глубокую воду, тут волной обо что невидимое шваркнет, и поминай как звали!

Поворачивается к надстройке, легко перекрывает голосом шум ветра:

— Машина! Полный!

А вот наши машины, оставшиеся перед офисным вагончиком, затягивает жемчужным занавесом дождь.

* * *

Дождь начался после обеда. Еды в кладовых пакетбота еще хватало, на котловом довольствии не поджимались. А вот чего не хватало, так это понимания, где корабль оказался, и как все же отсюда выбраться. Прокурорский мальчик так и ушел, записав про документы: “Утеряны в шторм”. Разве только посочувствовал: у меня-де служба, путешествовать в сезон дождей. А вы бы лучше обождали, пока установится погода. Здесь шторма лютые, утонуть раз плюнуть. Орденские корветы, бывает, возвращаются без надстроек, с разошедшимися швами палубы.

Алексей хмыкнул: у кого разошлись корпусные швы, те и не возвращаются, это понятно...

Гость ушел, а экипаж уныло перекидывался репликами:

— Звезды не такие.

— Луна не такая.

— Люди тоже...

— Даже календарь, — Пламен держал в руках сшитые на манер журнала фотографии — великолепного качества, с отлично поставленным светом. И, как будто мало было тех полуголых красавиц на фотографиях, так еще и каждая из них обнимала непривычное экипажу пакетбота оружие.

— Ты где взял?

— Вчера соседняя шхуна отчалила, там был такой черный парень, улыбнулся и перекинул нам. Я ему монету показал, а он рукой этак от себя: мол, дарю.

— Эй, на борту!

— Началось в колхозе утро, — Алексей встал и потопал из кают-компании наверх. Возле сходен опять стоял гость. Но уже совсем не мальчик, лет под сорок или больше. Дождевик, сапоги. Лицо, насколько можно видеть под капюшоном, азиатское.

— Алексей Богданов, капитан пакетбота. С кем я говорю?

— Я начальник здешней станции.

— Вот же полезли официалы, — сказал тихонько вышедший следом Пламен.

— Я полезный официал, — улыбнулся гость. — Но, в силу некоторых обстоятельств, не орать же мне на весь порт, верно?

— Заходите, — процедил Алексей.

Гость легко взбежал по сходням, привычно спустился в кают-компанию, откинул капюшон и оказался на лицо истинным чингизидом — от гладких щек и смоляно-черных волос до несколько масляного взгляда. Дождевик, однако, не снял.

— Приветствую всех. Я знаю, вас беспокоит, где вы оказались, и как вам обратно.

Люди вскинулись, запереглядывались. Возвращались на лавки медленно, врозь.

— Начнем с пакетбота. С “Аглаей” проще всего. Капитан, подойдите, — визитер достал из-под плаща картонную папку, дернул белый шнурок, жестом фокусника раскатил на столике знакомый голубоватый лист с привычной сеткой морских координат:

— Выходите завтра вот этим курсом, ход средний, в узлах вот здесь написано... Через пять ходовых часов прямо на курсе наблюдаете облако тумана. Смело заходите, выходите здесь... — подстриженный ноготь указал точку на карте; Алексей Богданов узнал место:

— Это мы будем на траверзе Новой Фактории.

— Если не перепутаете курс и время.

— А как это все получилось? Как мы сюда попали?

Гость поморщился:

— Служба приносит извинения. У нас печальное событие. Временное бескоролевье. Нет пока хозяина, вот и переплетается все как попало. Буквально на полчаса недоглядели — и вот уже скачки на роялях.

— Это как?

— Это, скажем, внутренний термин службы.

— На рояле я с полутора лет играл... — отозвался на знакомое слово Андрей.

— Как это с полутора? — изумился гость, — руки у детей еще мягкие! Пять лет — минимум для начала обучения.

— Полы в доме холодные были, вот меня и усаживали на рояль... Как сейчас помню, белый такой, мне он здоровенным казался... Огораживали скрученными в тюбики одеялами. Там я и ползал, вместо пола... — и без перехода, тем же ласково-мечтательным голосом, спросил:

— А на каком это языке вы с нами разговариваете?

— Это неважно. Важно, что вы меня понимаете.

— Кто вы такой? — спросил уже Алексей Богданов.

— И это совершенно неважно. Важно, что вам нужно сняться с якорей в рассчитанное время и двигаться рассчитанным курсом. И тогда вы окажетесь там, куда стремитесь.

— Окажемся? Точно?

— Уж вы мне поверьте!

— Не многовато ли нам придется брать на веру?

Гость не ответил, переведя взгляд на Сэма, Хендрикку и Андрея:

— Не хотите пойти с “Аглаей” в Новую Факторию? Мир не без тревог, но там хотя бы нету этих... Коленками назад.

Сэм даже бровью не повел. Хендрикка и Андрей ответили хором, не сговариваясь:

— Я еду домой!

— Ну, тогда живо собирайте вещи, я вас отведу. Тут на шестом пирсе стоит лодка. Траулер “Проныра”. Загружаетесь, и дальше аналогично. Ваша папка с курсом вот... Правда, выйдете посреди Атлантики, но тут уж, как говорится, чем богаты. И да, — монгол сощурил глаза совсем в нитку, — выходить надо через три часа. Так что я побежал, буду ждать вас на пирсе. Никаких вопросов! Мне все равно запрещено давать ответы.

— Правда, что ли? — Алексей уставился на визитера.

— Не беспокойся о цене, — хмыкнул тот. — “Звезда Рияда” уже вышла в очередной рейд за невольниками. А зачем нам людоловы в Заливе? Ими заплачено и будет.

— Бл... — скрипнул зубами Алексей, поглядел на Хендрикку и рявкнул:

— Блинский же вашу машу блин! И мне жить с этим?

Монгол заулыбался, показал ровные белые зубы:

— Дело не в тебе, Алексей, хоть мужик ты и хороший. Порядок должен быть. Если ты... — поглядев на Хендрикку, чингизид явно поменял концовку фразы:

— Плывешь в Роттердам, так и плыви себе, а не шатайся по чужим портам.

Нахлобучив капюшон, гость развернулся и взбежал по трапу столь же легко, как и появился.

— А ты не говорил нам, где живешь, — осторожно сказал Богданов, чтобы не вызвать очередную вспышку гнева у этого мутного донельзя Андрея. Но, похоже, монгол разрешил и его проблему тоже, потому как ответил Андрей довольно мирно:

— Алексей... Ну скажу я тебе, что живу под Москвой — что это даст? Это ведь разовый случай, насколько я понимаю. Систему на этом не построить.

— И там у вас такая же... Происходит... Фигня? Как на том причале, где мы вас подобрали?

Хендрикка с Андреем переглянулись. Мужчина взъерошил обеими ладонями свои прямые русые волосы, и пригладил обратно. Сказал:

— Там-то и похуже может быть. Особенности национального апокалипсиса, знаешь ли... Но тем важнее мне попасть именно туда. Я. Еду. Домой.

* * *

— ...Дом у нас теперь в Билокси, — пилот сдвинул наушники, чтобы освободить ухо, ближнее к пассажиру.

— Море. Дети купаться любят. А климат здесь где угодно неплохой. Жаль только, что не всегда...

До конечного пункта маршрута пришлось искать большой самолет, чтобы наверстать время, потерянное на ложном следе, и лететь беспосадочным. Те, с яхты “Аглая”, тоже были хитровывернутые — и даже новичок-стажер это понял. Да только профессионал тем и отличается, что без приказа не цапнет. Рапорт написан и отослан, кто-нибудь потом разъяснит экипаж “Аглаи” — либо не разъяснит; у Максимиллиана своя задача имеется, и по шапке в случае провала стажер получит именно за нее.

Так что прямиком от нагретых солнцем причалов стажер направился в аэропорт и там, в небольшой гостинице, разыскал пилота, соскучившегося по небу за трижды распроклятый сезон дождей. Пилот был с вместительным двухмоторным самолетом, груза на который пока что не собралось, так что зафрахтовать его до Порто-Франко удалось без особенно яростной торговли.

А часа три спустя Максимиллиан сообразил, кого ему напоминает летчик. Точь-в-точь парень с фотографии. С той пожелтевшей фотографии, приколотой над аэрогоризонтом у Насти-летчицы, что везла стажера до Аламо. Живой пилот был заметно старше, несколько тяжелее — но полное сходство его с фотокарточкой не вызывало никаких сомнений.

В документах, что стажер аккуратно собирал для отчета, фамилия пилота была та же, что у Насти: Бирюковы оба. Родственники? Супруги? Но ведь фотография успела пожелтеть — сколько же им лет? Или это брат и сестра, потомки тех летчиков с фотографий? Можно спросить, да как-то неспортивно. Стажер великого и грозного Разведуправления не в силах догадаться без подсказок?

Так что Максимиллиан раскрутил пилота на беседу. Честно говоря, легче на узкоколейке вагоны толкать! По медленным ответам, по тому, как пилот долго строит фразы, решил стажер, что Владимир Васильевич обычно не слишком разговорчив. И отвечает потому только, что Максимиллиан — человек новый, хоть чем да выделяющийся из приевшихся за сезон дождей соседей по городку. С новым человеком даже обычный треп “за жизнь” превращается в этнографическое исследование: “как у вас там пьют какаву? С мандарином, али без?” Или там сахарин был, в первоисточнике?

— ... Да не смотри на этот циферблат, — сказал между тем пилот, — сломался он. Китайщина, еще и местная. Он теперь не высоту показывает, а цену на дрова!

От цены на дрова разговор непонятно как свернул на картины. Вообще, понятно: Максимиллиану все тот холст с выставки в Алабаме покоя не давал. На выставке больше полуста картин было, а спроси про любую другую, парень и ответить не сможет.

Живая саванна была на картине. Лучше, чем фотография. Лучше даже, чем видео... Глядя из окошка вниз, на проплывающие облачка и мелькающие в разрывах овальные рощицы, изгибы рек, зеленый пока еще ковер степных трав, стажер чувствовал то же самое, что перед холстом на торцовой стене Алабамской галереи.

Хотя вот ночевать в саванне никакое восхищение Максимиллиана теперь не сподвигнет. На тракте люди в машинах ночевали; даже, бывало, и в одиночку. Но то все-таки дорога. По меркам зверей, шумное место, воняет гарью. Опять же, стреляют...

— Значит, сектантов ловите?

— Приходится.

— Давно пора было, — вздохнул пилот. — От города недалеко жил на хуторе мудак, похищал детей. Что с ними делал, не хочу даже говорить. Я возил ополченцев, когда его ловили.

— Поймали?

— Конечно. Шериф опытный, да и с воздуха опять же, обзор хороший... Так я что хочу сказать: гад этот все кричал про божий глас, про видения. Что господь открыл ему путь в Новую Землю, и что теперь он пророк.

— И что?

Пилот некоторое время молчал. Двигал штурвалом, на планшетке вычислял новое время прибытия: изменился ветер. Наконец, забрав штурвал на себя, пилот решительно полез вверх, чтобы с высоты глянуть подальше. Земля внизу почти слилась в один зелено-бурый ковер, прошитый белой ниткой тракта; далеко-далеко слева показались угольно-черные горы, а справа заблестели в удачном ракурсе пути железной дороги — как длиннющая люминесцентная трубка, вспыхивающая и гаснущая, когда самолет качало и угол отражения менялся.

Потом высота сделалась еще больше, и стажер перестал различать обе дороги. По-видимому, самолет достиг необходимой высоты. Пилот осмотрелся, ничего угрожающего не увидел, и заметно повеселел: