Созерцающие путь

— Что это за хренацию наши запустили? — проворчал солдат, сидевший рядом со мной.

— Не хренацию, а разведочный аэроскаф, — просветил нас оказавшийся поблизости офицер. — Будет положение неприятеля определять и передавать артиллеристам. Катапульты на этом участке уже ко рву перетащили. Так что начнём их дальнобойными из-за стены выкуривать. Наши ведь раза в два дальше ихних бьют. А иначе нам здесь не прорваться.

И верно: через некоторое время с аэроскафа засверкали зеркальные вспышки. Артиллеристы, похоже, хорошо читали код, поскольку очень скоро ударили катапульты. Причём теперь кугели летели далеко за линию укреплений.

Потом было новое построение и новая атака. Артиллерия обеспечила постоянное прикрытие, и на этот раз никто не помешал атакующим закрепиться на валу. Мощные катапульты Империи изрядно потрепали вражеские позиции, которые за стеной располагались уже на открытом пространстве.

К занятому участку постоянно подходили новые подкрепления, и захват укреплений нашими войсками всё время расширялся в обе стороны. А ближе к вечеру командование предприняло массированный натиск накопленными силами, чтобы прорваться через выжженную территорию к городским кварталам.

Мы же тем временем лопатами и ломами ковыряли земляной вал, делая широкий проход для боевых машин. До наступления темноты и после, тупо, как упёртые кроты, вгрызались в утрамбованный грунт, разламывали каменные панцири дотов, пока не явилась нам на смену следующая группа новобранцев. Наконец-то, у нас появилась возможность отправиться в лагерь и отдохнуть до утра.

* * *

Вернувшись в лагерь, мы всем кагалом двинули к казначейскому шатру и потребовали положенное и обещанное. Тем более что сменившие нас ребята свои деньги уже получили. Казначейские уже чем-то упились и теперь дрыхли, так что наш визит их не обрадовал. Полусонные, они принялись ерепениться и доказывать, что дела денежные делаются в дневное время. Но мы пригрозили, что разнесём их шатёр на клочки — после пережитого мы мало чего боялись, — и они, кряхтя и ворча, отомкнули сундук.

Получив деньги, мы, презрев усталость и пустив мимо ушей предостере-жения десятника, вознамерились гульнуть. Никто не мог сказать, что будет с ним завтра, а сейчас душа требовала именно гульбы. Решили, как выразился Слон, 'взять пойла побольше и позвать шлюх потолще'. Недостатка в этом добре здесь не было: целая армия проституток, как из Империи, так и местных, обслуживала войско, исправно выкачивая жалование из солдатских карманов. Срамные шатры и кибитки стояли по краю лагеря, а рядом — питейные и игорные заведения. Лавки самогонщиков и продавцов зелий радовали широким выбором. Торговали выращенными на навозе блажными грибами, способными унести человека за пределы обычного мира, и жевательными травами, поднимающими настроение и снимающими уста-лость. Этот городок удовольствий и развлечений занимал едва ли не четверть лагеря, всячески ублажая более двухсот пятидесяти тысяч солдат, и приносил немалую выгоду мздоимцам из верхов. Война — хорошая кормилица для тех, кто знает, как её доить и во что вкладываться, чтобы прибыль была многократной.

Ближе к полуночи мы завели к себе парочку мастериц своего дела. До этого наша компания вместе с ними уже изрядно приложилась к выпивке и травкам в питейном заведении, пытаясь изгладить из памяти кошмары прошедшего дня. Помянули Каравая, выпили за скорейшее исцеление Мясоеда, потом за победу Великой Бабиллской империи, затем ещё за что-то совсем уже несуразное... то ли за красоту наших женщин, то ли за благо-родство их профессии. Да без таких возлияний и не обойтись было: Торба отыскал самых дешёвых и далеко не самых привлекательных девиц, к которым, несмотря на дефицит средств, успел уже вчера слазить.

— Зато на выпивку сэкономили, — оправдывался он. — А после неё и эти крокодилы хорошо пойдут.

Насколько субъективно было его суждение, я убедился уже в нашем ша-тре, когда подошла моя очередь любиться с одной из наклоненных подруг. Дурея от выпитого и стараясь не смотреть вниз, я пытался возбудиться руками, прилаживаясь к тощей заднице страхолюдины. И тут меня вывернуло прямо на её голую спину. Осознав, что именно с неё льётся, она резко дёрнулась в сторону, лишив моё тело опоры. Пол вдруг поднялся дыбом и ударил меня в лицо. Хохот нескольких, ещё что-то соображающих товарищей раздавался вокруг каким-то демоническим лаем. Потом я ощутил тупой тычок в рёбра.

— Вот урод! Всю обгадил, скотина! — услышал я, засыпая в собственной блевотине.

* * *

'Зачем мне дальше жить?' — спрашивал я себя, сидя в одиночестве у тела Мэринды.

Её бледное лицо в неверном свете свечей казалось живым, будто она просто спит. Вот сейчас вздрогнут ресницы, откроет она глаза, потянется грациозно под накидкой и счастливо мне улыбнётся.

'Не уследил, не уберёг! — Я то проклинал себя, то яростно стискивал кулаки. — Кто осмелился на такое?!'

Ещё вчера утром мы обсуждали, как вместе пойдём на празднество в храме Единого, какие потом будут гуляния. Но вскоре Мэринда занемогла: её начал колотить озноб, и никакие согревающие средства не помогали. Доктора, тщательно обследовав больную, установили присутствие в крови токсичного вещества. Не помогло даже промывание желудка — слишком много отравы уже всосалось внутрь. Врачи не могли приготовить противоядие, поскольку род яда определить не удавалось. А для тщательного исследования требовалось время, которого не было. Пространство вокруг постели обросло штативами, руки девушки оплели трубки, через которые в вены поступали целебные жидкости. Искали свежую кровь определённого вида для полного переливания.

Вскоре доставили всё необходимое, и операция началась.

Я сидел рядом, держал любимую за руку. Она не хотела умирать, надеялась, что ей помогут, вытянут из тела отраву. И всё время просила, чтобы я был рядом:

'Любимый, прошу тебя, не отлучайся никуда. Мне очень страшно... Не покидай меня, будь всегда рядом'.

'Хорошо, родная, — отвечал я. — Ты только ничего не бойся. Всё обойдётся, всё будет замечательно. Я очень, очень люблю тебя'.

Яд оказался коварным: свежая кровь вскоре начала сворачиваться, образуя гибельные тромбы. Это я потом узнал из заключения медиков.

Мэринда отошла почти без мучений. По лицу вдруг разлилась смертельная бледность, она сильно стиснула мою руку. Испуганные глаза умоляли меня не оставлять, не отпускать её. Потом они закатились, пальцы ослабли, раздался не то всхлип, не то вздох с придыханием, как у ребёнка после долгого плача. И всё...

Я долго не мог поверить в страшную правду, просил врачей сделать хоть что-нибудь. Один из них взглянул на трубки, тянущиеся к венам, легонько тронул шею, вздохнул и развёл руками.

'Как такое могло случиться?!' — в отчаянии воскликнул я.

'Тут нет нашей вины, ваше величество, — испуганно отвечали мне доктора. — Сделали всё по канонам медицинской науки. Мы ведь не первый раз переливаем кровь. Она была совместимой. Учли всё до последней мелочи. По-видимому, отрава распространилась по всем сосудам и дала такую специфическую реакцию на свежую кровь. Яд был составлен очень искусно, будто специально для её организма. Но мы обязательно установим, что это за вещество. Дайте нам только время'.

'У вас его теперь более чем достаточно', — устало отмахнулся я.

Отравить девушку могли только на праздничном пиршестве. Я велел учинить тщательное расследование. Наши приборы убрали со стола, едва мы вышли из зала. Узнать, были ли на них следы яда, уже не представлялось возможным. С пристрастием допросили всех, кто хотя бы подходил к посуде. Однако главного повара королевской кухни допросить не удалось: он то ли сам принял быстродействующий яд, то ли его кто-то отравил. В конце концов, следствие так на нём и замкнулось. Ведь именно через его руки прошли все блюда и напитки, что подавались на пиру. Непонятным осталось, почему он это сделал. Или по чьему наущению.

Но разве это имело значение? Даже если бы я нашёл отравителя и разде-лался с ним, это не вернуло бы мне любимую. Ту, ради которой я жил в по-следнее время. А теперь всё стало бессмысленным, как будто передо мной вдруг разверзлась бездонная пропасть безысходности.

Я сидел возле Мэринды до самого рассвета. Вспоминал наши счастливые дни, пока тусклый, безрадостный свет не просочился в окна огромного помещения. Затем две бессонные ночи дали себя знать: глаза закрылись сами собой, и я забылся.

* * *

Утром следующего дня мы выбрались из шатра едва живые, с красными глазами. Хуже всех выглядел Слон: оказывается, они с Дубарём всю ночь со-стязались, кто кого перепьёт. Выползти наружу он ещё кое-как смог, а вот встать не сумел, так в снегу и сидел. Дубарь по сравнению с ним выглядел просто огурчиком, хоть и лопал чуть не до утра. На командира же было жалко смотреть. С позеленевшим лицом он вышел из-за шатра и пожа-ловался:

— Ну, и дрянь же эти грибы! Чуть все кишки не выдрало. А в мозгах муть какая-то...

Я как раз вскрыл пакет с сухим пайком. Проблевался я ещё перед сном, выспался хорошо, так что аппетит меня не оставил.

— Ты после всего этого ещё и жрать можешь? — изумился Сморчок.

— Надо же восстановить силы после вчерашнего, — промычал я, пытаясь разжевать снедь с неограниченным сроком хранения.

— Да-а... подкрепиться, пожалуй, не помешает, — согласился он. — Но я сперва хлебну чуток, а то башка разламывается...

От дороги, что шла мимо нашего шатра к полевой технической базе, по-слышался лязг. Мы обернулись и увидели механического таракана. Цифры под гербом ясно подтверждали, что это прибыла наша машина. Невдалеке от нас она глубоко присела, почти коснувшись брюхом земли и высоко задрав суставы своих паучьих лап. Голова, до того торчавшая в люке верхней башенки, исчезла. Затем в корпусе что-то заскрежетало, застучало, словно изнутри лупили кувалдой. В стальном боку отверзся люк, и из него выпрыгнул весьма чумазый молодец. На груди у него красовались знаки имперского офицера. Он с удовольствием потянулся, попрыгал на месте, разминаясь, и бодрым шагом направился в нашу сторону.

— Эй, пьянь! — весело крикнул молодчик. — Это не вы ли, случаем, наши сопровождающие?

— Случаем мы, — угрюмо отозвался десятник.

— Я так понимаю, что ты здесь за главного, — кивнул он на нашивки нашего командира.

— Точно так! — ветеран, наконец, соизволил встать перед ним. — Я командир вверенной мне боевой единицы, причисленной к шестьсот шестьдесят шестому номеру, унтер-офицер третьей центурии девятого полка.

— Хороша же у тебя единица, ничего не скажешь! — хохотнул офицер. — А я — командир вашего самохода.

Тут он заметил выползающих из шатра полуодетых баб. Растрёпанные, с бодуна, да при дневном свете они казались ещё страшнее. Мойса даже застонал, прикрыв ладонью глаза.

— Ба! Да вы ко всему прочему ещё и полные извращенцы, — скалясь, приговорил лейтенант. — Надо же! Таких ведь специально долго искать надо — одна другой краше. Как говорится, пьём всё, что в глотку льётся; дерём всё, что в руки даётся. Интересно, в вашей конуре ещё много таких?

Мы переглянулись с мрачными усмешками. В нашей 'конуре' оставался только Сморчок с недопитым кувшином.

— Милости просим, будешь почётным гостем, — подыграл ему Чернявый, широким жестом указывая на полог.

— Нет уж, спаси меня боги! После того, что уже видел, я всерьёз опасаюсь. Кто знает, что вам в голову взбредёт, когда я нагнусь.

Мойса рядом со мной проворчал себе под нос:

— Когда в свою цистерну лезешь, нагибаешься, небось, балагур похаб-ностный.

Из люков упомянутой цистерны несколько грязных физиономий с види-мым любопытством наблюдали эту сцену. Тут одна из девок заинтере-совалась нашим гостем и шагнула к нему.

— А такому вот красавчику я и вовсе бесплатно отдамся, — расщедрилась она и повисла на шее офицера.

— Вот это поворот! — лейтенант несколько опешил. — Что ж, нижайше прошу в нашу карету. Там тоже полно красавчиков. Кстати, если твоя подружка такая же бескорыстная, можно и её прихватить. — Потом он обратился к нам: — А вы поскорее приходите в себя. Скоро дадут сигнал вы-ступать.

И вся троица направилась к самоходу.

— Идите, девочки, идите! — крикнул вслед Дубарь. — Там ваши страшные задницы совсем прочернеют!

Та, которая висла на офицере, повернулась к нему и молча потрясла ки-стью между ног, явно намекая на его мужскую несостоятельность.

— Да, как и у всякого нормального мужика, — отпарировал Дубарь. — Это ведь только у Торбы вскакивает на то, что подешевле.

Мы стали собираться. Привели в чувство вконец раскисшего Слона, проверили оружие, напялили амуницию. Многие из нас по примеру ветеранов приобрели косматые полушубки и обмотали шлемы тряпьём. Хоть и слабая, а надежда, что дрот потеряет в мягком убойную силу.

По слухам, имперские войска уже заняли окраинные кварталы в юго-восточной части города. Но неприятель сопротивляется на диво яростно. Все улицы перекрыты баррикадами, почти каждый дом превращён в крепость. Выбивать же их артиллерией с поля не представлялось возможным из-за расстояния, да и город следовало захватить, а не выжечь. Другими словами, действовать предстояло машинным войскам. Проход в стене уже закончили рыть, и дорога самоходам была открыта.

* * *

Мы ехали, покачиваясь, на спине механического зверя, ощущая под ногами заметную вибрацию. Ехали и держались за ручки массивных откидных щитов. Они располагались двумя рядами наверху самохода и должны были защищать нас под неприятельским обстрелом, а пока помогали не упасть. С ними машина выглядела совсем уж диковинно, напоминая доисторического гребнистого ящера, чьё изображение я видел в одном из музеев Бабиллы.

Наверх мы забрались по наружной лесенке, припаянной к боку самохода. Труднее всего было затащить по ней ещё не очухавшегося Слона, но, слава богам, и с этим справились.

— Привяжите его к щиту ремнём, — посоветовал нам командир машины, высунувшись из башенки. — А то ненароком под ходулю сверзится.

Рядом с ним вынырнула всклокоченная, уже попачканная копотью голова страховидной девки.

— Ох, хороша, бесовка! — осклабился лейтенант. — Я её, пожалуй, в наложницы возьму.

Он резко дёрнул плечом, снизу послышался шлепок. Девка хихикнула, повисла у него на шее и утянула в недра корпуса.

Кроме офицера в экипаже было ещё четыре человека: механик, кочегар, водитель и наводчик-стрелок. Те из них, у кого не было сейчас срочных дел, занимались, надо думать, другой подругой.

От ловушек убереглись около четырёх с половиной сотен самоходов, и все они двинулись на город. Мы быстро миновали проход в земляной стене и сейчас ехали по выжженному за ней пространству. Яркое утреннее солнце освещало множество металлических ручейков на чёрной равнине — несколько колонн техники двигались от вала к уже занятым нашими войсками городским кварталам.

Широкая улица встретила нас тенью от обгоревших домов высотою в пять, шесть, а то и более этажей. Чувствовалось, что защитники пяди не отдали без боя. Пройдя захваченные кварталы, мы остановились. Поворот на другую улицу перегораживали деревянные загородки. По сигналам регулировщиков самоходы стали перестраиваться в две колонны. Невдалеке над городом, перекрывая грохот машин, разносилось тревожное звучание набатов.