Манящая корона

Наверное, он потом долго и витиевато ругался, проклиная конкурента, который переманил такого искусного мастера — так объяснил свой внезапный уход Трюкач... Просто исчезнуть, не попрощавшись, было рискованно: пропажа двух акробатов подряд наверняка вызвала бы ненужные сплетни.

Получив подробный отчет и еще раз хорошенько все обдумав, Барон связался с Четырьмя Семействами и сообщил, что берется за исполнение приговора, вынесенного Хольгу.

И с этого момента пути назад уже не было. "Сказал — отвечай за сказанное" — этот закон в преступном мире Империи соблюдался свято...

— — — — — — — — — — — — — — —

Правитель долго не мог заснуть, нервно размышляя о причинах столь неприятного сюрприза.

Неужели это первый признак надвигающейся старости? Но ведь ему всего сорок пять! Вот дед даже в весьма почтенных годах...

Милостивые боги, ну зачем все время сравнивать себя с дедом, вечный ему покой и светлая память! Наверное, просто накопилась усталость, да еще пришлось так сильно понервничать на последнем заседании Тайного Совета...

Проклятый Леман! Неужели он обречен постоянно видеть его наглую, глумливую физиономию и слышать противный голос... О боги, явите милость, сделайте так, чтобы мерзкого толстяка хватил апоплексический удар от обжорства!

Конечно, желать зла человеку и собрату по вере — грешно. Но подлый южанин сам виноват, он вывел бы из себя даже святого.

Кажется, лейб-медик когда-то говорил о долгом воздержании. Дескать, это вредно с лекарской точки зрения... Так, может быть, причина именно в этом? Хоть и неловко, а делать нечего, придется его расспросить. Конечно, не напрямую, как-нибудь деликатно, иносказательно...

— — — — — — — — — — — — — — —

Выбранное дерево было прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки. Трюкач нащупал сначала толстый шершавый ствол, затем — высоко расположенную крепкую ветку, которая спокойно выдержала бы вес сразу нескольких людей, подобных ему. Он взялся за нее, прикидывая, как бы половчее подтянуться.

В следующую секунду перед глазами словно вспыхнул сноп ярких зеленоватых искр.

Последнее, что уловило угасающее сознание — мучительную боль в голове чуть выше левого уха.

— — — — — — — — — — — — — —

Да, он ненавидел эту женщину, в этом не могло быть сомнений. А сейчас точно с такой же силой ненавидел ее, Эргу, потому, что в его глазах они были единым целым.

Поведение клиента внезапно и пугающе переменилось, движения стали еще резче и грубее, он яростно захрипел, в спертом воздухе пахнуло его кисловатым, удушливым потом.

А потом ее лицо вдруг обожгла такая пощечина, что она громко вскрикнула от боли. В следующую секунду он, перестав опираться на руки, упал на нее всей тяжестью своего крупного, безжалостного тела.

Мужчина буквально вдавливал Эргу в плотную перину, словно хотел расплющить. Он наверняка видел и чувствовал, что женщине страшно и больно, что она задыхается, и это словно подстегивало его, придавая все новые силы. Яростные, могучие толчки следовали непрерывно, один за другим, он вгонял свое орудие на всю глубину, злобно рыча, действуя с остервенением, с бешеной, неукротимой настойчивостью, будто пытался пронзить ее насквозь, разорвать, причинить как можно больше страданий.

Эрга не имела понятия, сколько уже длился этот кошмар. Она давно потеряла счет времени, у нее хватало сил только на то, чтобы инстинктивно глотнуть воздуха, когда давление на грудь хоть немного ослабевало.

Чувствуя, что вот-вот лишится сознания от удушья, она из последних сил взмолилась о пощаде.

-Заткнись, сука!!! — раздался бешеный рык, в котором смешались ярость, беспредельное страдание и ликующее торжество. — Не смей жаловаться, сама виновата!

В следующую секунду голова Эрги мотнулась набок от второй пощечины, еще более увесистой, и почти сразу же крепкие пальцы сомкнулись на ее горле.

-Зачем ты это сделала?! — ревел мужчина прямо ей в ухо. — Чего тебе не хватало, тварь?! Я готов был положить к твоим ногам весь мир! Боготворил тебя, а ты... Гадина... Ехидна ядовитая... А-а-а-о-оооо...

Она дико хрипела, тщетно пытаясь позвать на помощь, когда невидимый безумец с протяжным мучительным стоном извергал в нее свое семя. Потом оборвались и хрипы: его пальцы начали сжиматься с неумолимостью стального механизма.

Задыхаясь, теряя сознание, Эрга не слышала ни приближающихся шагов и шума за стеной, ни перепуганного, дрожащего голоса, умолявшего: "...ради всех святых, к нему сейчас нельзя, ты нас погубишь!" А если бы и услышала, то ни за что не узнала бы голоса незнакомца в черной бархатной маске, который растрогал ее до слез своей деликатностью, столь несвойственной покупателям живого товара...

Но вот грохочущие удары в дверь она расслышала отчетливо, несмотря на панический, животный ужас. И разобрала каждое слово, произнесенное громким, уверенным голосом:

-Ваше сиятельство, извольте немедленно выйти! Чрезвычайное происшествие!

Яростный рев голодного хищника, у которого из-под носа утащили добычу, чуть не оглушил ее, затем в освобожденное горло обжигающей струей хлынул воздух, а нестерпимая тяжесть, вдавившая в перину, вдруг исчезла.

Было слышно, как мужчина, изрыгая самую ужасную ругань, торопливо одевается и натягивает сапоги. Потом дверь громко хлопнула, за нею послышались возбужденные голоса и чьи-то крики.

Эрга беззвучно всхлипывала, трясясь и стуча зубами, как в лихорадке. Слезы катились ручьем, насквозь промочив черную повязку, закрывавшую ей глаза.

Она была настолько перепугана, раздавлена и опустошена, что не решилась ее снять, не посмела прикоснуться к саднящему горлу, не догадалась сдвинуть ноги, по-прежнему широко раскинутые и согнутые в коленях.

До нее даже не дошло, что она минуту назад чудом избежала смерти.

Глава II.

Граф Хольг, самый богатый человек в Империи, кавалер ее высших орденов и член Тайного Совета, чувствовал, как в нем клокочет страшная, на грани безумия, ярость.

Его привычный мир, где всему было отведено свое место, все подчинялось строгому и неукоснительному распорядку, разлетелся вдребезги. И это произошло из-за двух олухов, жалкие жизни которых он мог отобрать в любой момент: по закону, дворянин, имевший титул графа, мог не только награждать людей низших сословий, но и вершить над ними суд и расправу, вплоть до смертной казни, ни у кого не спрашивая дозволения.

И они знали это — не могли не знать! Но все-таки осмелились, безумцы, ничтожества...

-Ваше сиятельство, я не мог остановить его! — пролепетал, еле шевеля посеревшими губами, дворецкий Ральф, когда взбешенный хозяин, грозивший нарушителям своего покоя самыми лютыми пытками, умолк, чтобы перевести дух. — Я пытался помешать, боги свидетели! Он ворвался сюда и просто отшвырнул меня, проклятый бугай, невежа...

Трясущиеся пальцы дворецкого теребили рваный кусок черного бархата, в котором нелегко было опознать аккуратную маску.

Глаза графа, налитые кровью, впились в виновника.

Если бы немолодой чернобородый стражник взмолился о пощаде, тоже начал лепетать что-то в свое оправдание, или просто испугался, Хольг с бешеным ревом вцепился бы ему в горло, и не нашлось бы в мире силы, способной разжать его пальцы. Но он смотрел на господина по-прежнему спокойным и даже суровым взглядом. И это было настолько необычно, что первый, самый сильный и страшный приступ ярости графа потихоньку стал ослабевать, и в помутненном сознании мелькнула мысль: во имя всех святых и всех демонов, что это означает?!

Словно уловив этот момент, чернобородый произнес:

-Ваше сиятельство, потом можете сделать со мной все, что угодно. Но сейчас, если вам дорога жизнь, извольте меня выслушать.

— — — — — — — — — — — — — — — —

Человек, сидевший возле небольшого, аккуратно разложенного на каменном полу костра, уверенными, точно рассчитанными движениями водил оселком по лезвию кинжала.

Это было излишне: его оружие могло рассечь падающий шелковый платок или перерезать свободно свисающий волос. Но требовалось хоть чем-то занять себя.

Хуже некуда, если не только твоя репутация, но и сама жизнь в руках другого, а от тебя совершенно ничего не зависит, остается только тупо сидеть и ждать, надеясь на лучшее. Такого не пожелаешь даже врагу. А если еще при этом надо выглядеть спокойным и уверенным в себе, как и подобает главарю, на которого устремлены десятки глаз...

Чтобы не тронуться умом, необходимо было найти какое-то дело.

Он уже несколько раз проверял посты, напоминая дозорным, чтобы не теряли бдительности. Потом съел то ли очень поздний ужин, то ли очень ранний завтрак, стараясь как можно дольше пережевывать пищу. Немного подумав, устроил разнос тому, кто занимался стряпней, пригрозив выдернуть неумелые кривые ручки и засунуть в то место, откуда растут еще более кривые ноги... Еще раз проверил дозорных, вернулся в пещеру, прошел в дальний угол, задернутый плотным занавесом, присел к костерку и несколько минут смотрел на трепещущие язычки пламени. Это зрелище всегда его успокаивало...

Всегда, но только не сейчас.

О боги, удалось ли Трюкачу перебраться через стену?

Ну, и чем еще можно себя занять? Перечитать при свете огня какую-нибудь книгу? Так все они вызубрены наизусть, он может процитировать на спор любой отрывок с любого места...

Если бы было, с кем спорить. Его люди книжками сроду не интересовались, что возьмешь с неграмотных мужланов!

Чтобы хоть как-то отвлечься, Барон снова взялся за заточку и без того острейшего кинжала.

Вообще-то он зря обругал незадачливого повара, еда была вполне сносной, но надо же успокоить нервы, перетянутые и дрожащие, будто струны под пальцами музыканта. А лучшего способа, чем придраться к нерадивому подчиненному и сорвать на нем злость, еще не придумали.

Ладно, когда дойдет до дележа добычи, он немного прибавит к его доле, чтобы не обижался понапрасну... Если только будет, что делить, и кому делить... На кон поставлено все, Четыре Семейства не любят неудачников и не прощают оплошностей.

Надо надеяться, что Трюкач не подведет. И ждать, ждать, ... чувствуя, что медленно сходишь с ума.

Хотя, конечно, есть еще способ для успокоения, очень даже хороший, который нравится и ему, и Малютке. Но они совсем недавно уже прибегли к нему, как только Малютка вернулась в их лесное убежище — слава богам, живая и невредимая. Пережитое волнение всегда действовало на нее возбуждающе, вот и теперь она без лишних слов, с покрасневшим лицом и горящими глазами, быстро увлекла его за полог. Несколько разбойников тут же, будто по команде, уставились им вслед, Барон чувствовал, как их завистливые и ненавидящие взгляды буквально прожигают ему спину.

Хорошо, что хоть Трюкача среди них не было!

Повторно прибегать к этому способу не хотелось. Тут нужна мера, не то на время станешь ленивым и умиротворенным, опять же реакция замедлится, а сейчас это категорически недопустимо. Вот потом, если, дай боги, все пройдет, как задумано!... Люди шепчутся, что в Кольруде появилась книга, которую святые отцы проклинают прямо во время богослужений, поскольку она просто напичкана картинками, изображающими мужчину и женщину в процессе соития. Причем если хоть половина из того, что об этих самых картинках говорят, правда, то... Святые угодники!!! Наверное, даже такой ловкий человек, как Трюкач, и тот призадумался бы, сумеет ли пристроиться к даме, приняв столь заковыристую позу.

Хотя будь на месте дамы Малютка — наверняка сумел бы, можно не сомневаться...

Мало этого — упорно шепчутся о чем-то вообще невероятном. Будто бы на этих картинках даже женщины запечатлены в столь немыслимых позах... О, милостивые боги, да что же это такое, куда катится мир?!

Говорят также, что многие почтенные кольрудские матроны словно рехнулись: мечтают хоть одним глазком посмотреть на эти картинки, даже готовы хорошо заплатить за такую возможность. Ясное дело, мечтают в тайне от своих законных мужей, а то им влетело бы по первое число: сами боги назначили женщине быть скромной и не проявлять неуместного любопытства в интимных вопросах. Дай бабам волю, в какую бездну разврата провалится несчастная Империя!

Правда, Малютке он все же даст ее почитать, когда раздобудет — естественно, после того, как сам изучит во всех подробностях. Вот уж за чью нравственность можно не волноваться! Как гласит народная мудрость: что толку запирать двери конюшни, если лошадь уже украли.

А потом они будут долго и усердно проверять, так ли уж трудно воспроизвести эти картинки в жизни...

Отложив оселок, он ласково взъерошил волосы на голове лежавшей рядом женщины, коротко стриженной, маленькой и хрупкой.

-Не надо! — с притворным недовольством оттолкнула она его руку. — Ты уже получил свою порцию. У вас, мужиков, только одно на уме!

Барон, с наигранным равнодушием пожав плечами, отодвинулся.

Но ее глаза, в которых так и мельтешили задорные огоньки, говорили яснее ясного: прояви он деликатную настойчивость, дополнительная порция была бы предоставлена. Малютка всегда охотно предавалась любви, не только отвечая на его желания, но и проявляя инициативу, причем с таким пылом, что ему даже бывало неловко перед своими людьми.

Не потому, что он занимался любовью с совсем молоденькой девчонкой, в сущности, еще ребенком, — в конце концов, знала, на что шла, никто ее силой ни в шайку, ни под одеяло к главарю не тянул! — просто тяжело было видеть бешеную зависть в их глазах и слышать зубовный скрежет... Будь он помоложе и поглупее, лишь пуще возгордился бы и махнул рукой на возможные последствия. Но Барон уже достиг того возраста, когда к сильному мужчине приходит мудрость, и ему было ясно: Малютка не только дарит радость и наслаждение, она также притягивает неприятности, словно железный штырь — молнию в грозу.

Достаточно посмотреть, что она сделала с беднягой Трюкачом. Он хорошо скрывал свои чувства, надо отдать ему должное, но человек не может вечно притворяться, рано или поздно выдаст себя. Вот и потаенные мысли Трюкача теперь видны ему, Барону, так ясно, как если бы он сидел в исповедальне, а Трюкач изливал бы перед ним душу, стоя на коленях.

Этот негодяй страстно, до безумия, хочет завладеть Малюткой, тут нет сомнений. Но пока Барон жив, ему надеяться не на что, следовательно...

Следовательно, его собственный советник превратился в смертельную угрозу. Человек, ослепленный страстью, сходящий от нее с ума, не может считаться надежным. Веры ему уже нет, он способен на все. Тот же, кто сгорает от страсти к женщине своего главаря, опаснее стократно.

А если учесть, что в случае успеха авторитет Трюкача вознесется до небес — ведь план-то придумал именно он! — и у многих членов шайки наверняка возникнут совершенно нежелательные мысли и сомнения...

Допустить этого нельзя ни в коем случае. Поэтому, как ни жаль, но жить Трюкачу осталось меньше суток. Сразу после того, как он откроет им ворота усадьбы Хольга, быстрый и точный удар кинжала отправит его в мир иной. У него твердая рука и меткий глаз, лезвие войдет точно в сердце, Трюкач не будет мучиться, он даже не успеет понять, что произошло. А уж где именно окажется новопреставленный, на небесах или в преисподней, пусть решают боги. Если судить по делам — тогда, конечно, у рогатых демонов, однако насильственная смерть от руки друга приравнивается к мученичеству, а это совсем другой коленкор...