Манящая корона часть2

Гермах снова повернулся к кровати, на которой лежала покойница, освещенная трепещущим пламенем толстой восковой свечи, вложенной ей в ладони. Лицо эсанки, худенькое и заострившееся, казалось по-детски невинным, умиротворенным, будто она перед смертью успела завершить все свои земные дела и уже ни о чем не сожалела.

-Эта женщина когда-то много значила для меня... — медленно сказал барон, и Эйрис сама чуть не заплакала, увидев, как по его обветренной щеке скатилась слеза. — Клянусь, если бы я только... Если бы она пришла ко мне, или хотя бы прислала письмо, дала знать, что ей нужна помощь! — он сокрушенно махнул рукой, потом резко повернулся к священнику: — Почему вы сразу не сказали, кто она?

-Да откуда же я знал? — сбивчиво пролепетал перепуганный отец Дик. — Она не назвала своего имени!

-Хотя что теперь говорить... — Гигант медленно покачал головой. — Уже ничего не поправишь. По крайней мере, спасибо вам, святой отец, что не бросили ее умирать на дороге, как собаку. И тебе спасибо, добрая душа, за то, что облегчила ее последний вздох, — он положил широкую жесткую ладонь на плечо Эйрис с такой деликатной осторожностью, какой трудно было ожидать от огромного силача. — Боги наградят тебя в жизни вечной, а я... — Гермах понимающе обведя глазами убогую обстановку, понизив голос, договорил: — а я позабочусь, чтобы вы больше не нуждались. Даю тебе слово дворянина.

При других обстоятельствах служанка испытала бы ликование и невыразимое облегчение, узнав, что унизительная нищета останется позади, что не придется с оголтелой самоотверженностью экономить каждый медный ронг. Но сейчас, торопясь использовать удобный момент, она выпалила:

-Сударь, а как же с ребеночком-то?!

Словно тень пробежала по посуровевшему лицу Гермаха.

-Я не сержусь на эту несчастную за ее ложь. Наверное, она бредила.

-Сударь, клянусь вам, она оставалась в здравом рассудке! Если бы вы были здесь, если бы сами все видели и слышали... Бедняжка не лгала, она говорила правду!

Барон после небольшой паузы — Эйрис смотрела на него, затаив дыхание и всем сердцем надеясь, что он сейчас скажет: "Покажи мне моего ребенка!" — снова покачал головой:

-Не беспокойся о девочке, я устрою ее в приют. Или отдам на воспитание своему управителю, у него трое сыновей, а единственная дочка померла в этом году, не прожив и месяца. Уж как они с женой горевали, убивались! Полюбят, как родную...

-Но это ваш ребенок! — упрямо повторила Эйрис.

-Не смей спорить с дворянином, мерзавка! — раздался негодующий визг хозяйки. — Что за манеры!

-Это невозможно! — нахмурился барон.

-Но почему?!

-В самом деле, сын мой, — набравшись храбрости, вступил в разговор отец Дик. — Ведь вы признали, что были... э-э-э... близки с этой несчастной, упокой боги ее душу. Так почему же ваша... э-э-э... связь не могла... — священник, смущенно откашлявшись, выжидательно уставился на Гермаха.

-Вот именно — не могла! — резко ответил тот. — И давайте прекратим этот разговор!

-Сын мой, уж простите за откровенность... Мне странно слышать это, ведь вы известны всей округе, как... — священник, покраснев, отчаянно пытался подобрать нужное слово.

-Как развратник и разрушитель семейных очагов, — с ядовитым смешком договорил барон.

-Ну... Вы очень уж... категоричны... Я бы сказал по-другому, помягче...

-Зачем же помягче? Смысл-то остается прежним... А-а-а, ладно! Видимо, придется объясниться, а то решите, что барон Гермах струсил, не захотел признать свое дитя...

-Так оно и впрямь ваше! — не утерпела Эйрис, в душе которой снова затеплилась надежда.

-Не перебивай меня, женщина! — грозно рыкнул рассерженный гигант, и служанка отшатнулась, сдавленно охнув. — Закрой рот и слушай!

— — — — — — — — — — — — — — — — — —

То, что произошло в спальне графского наследника, на следующий день обсуждалось на всех углах Кольруда, передаваясь из уст в уста с невероятной быстротой.

Слухи носились по улицам и переулкам, обрастая все новыми и новыми подробностями, как снежный ком. Через считанные часы после рассвета каждая городская кумушка знала, что молодой граф Хольг находился при смерти, что лучшие столичные лекари во главе с ректором медицинской академии, признав свое бессилие и объявив горестную весть графу-отцу, в последний раз сошлись у изголовья умирающего. И тут распахнулась дверь, и в опочивальню вошел сотник Гумар... точнее, не вошел, а был внесен, поскольку еще не оправился от тяжелой раны.

Далее следовали самые невероятные и разнообразные версии. Одни утверждали, что умирающий мальчик тотчас же открыл глаза и, соскочив с кровати, с радостным криком кинулся на шею Гумару, а высокоученые медики застыли в изумлении, с открытыми ртами. Другие клялись всеми святыми, что ребенок даже не шевельнулся, и Гумару пришлось приблизиться вплотную и взять его за руку, тогда-то и свершилось волшебное исцеление, ввергшее врачей в вышеописанный столбняк. Третьи рассказывали, что сотник и не думал касаться руки мальчика, а стал громко читать какую-то странную молитву, обращенную неизвестно к каким богам. И будто бы ректор медицинской академии, возмущенный таким святотатством, обратился к графу-отцу с просьбой прекратить это безобразие, но Хольг так глянул на почтенного медика, что тот чуть не помер от испуга на месте. А ребенок выздоровел сразу после молитвы...

Слушатели вели себя по-разному: кто с испуганным аханьем хватался за голову, кто с ликованием спешил в ближайший храм, чтобы поставить свечку во здравие графского наследника, кто несся в трактир, спеша обсудить эту невероятную новость с друзьями за кружкой пива...

На самом деле все было так:

Гумара внесли в опочивальню мальчика вместе с кроватью, на которой он лежал, поскольку встать и пойти раненый, естественно, не смог, а носилок не нашлось во всей усадьбе. Старший десятник Трюкач, временно по должности ставший начальником стражи, предложил графу выбор: либо послать верховых в город, чтобы они позаимствовали носилки в ближайшей лечебнице, а при необходимости просто забрали их силой, либо изготовить что-то подобное из жердей и досок. Но Хольг, опасаясь потери драгоценного времени, распорядился по-другому.

Трюкач тут же отобрал восьмерых крепких стражников примерно одного роста, которые по команде: "Раз-два!", поднатужившись, оторвали кровать от пола и понесли, стараясь ступать в ногу: граф строго-настрого приказал нести раненого плавно, без резких толчков. Через четверть часа лежащий Гумар оказался рядом с мальчиком.

Врачи, повинуясь жесту графа, отошли в сторону. Их вид красноречиво выражал, что именно они думают, но свои мысли они держали при себе.

Сотник молча всматривался в исхудавшее, красное от жара лицо ребенка. Потом медленно, с трудом вытянув руку, положил ладонь на лоб мальчику и тихо позвал:

-Молодой господин!

Граф, затаив дыхание, впился глазами в сына. Он готов был поклясться, что веки ребенка дрогнули... или ему это только привиделось?

-Молодой господин! Прошу вас, очнитесь! — настаивал Гумар, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал достаточно громко. По изможденному лицу сотника ручьем катился пот, орошая бороду, глаза лихорадочно сверкали.

Веки мальчика, дрогнув, слегка приоткрылись. Граф прижал ладони ко рту, силясь унять рвущийся крик.

-Ваше сиятельство! — не выдержал ректор академии. — Я не могу... я считаю своим долгом... Вы же убьете этого человека!

Хольг стремительно обернулся, и его глаза полыхнули таким дьявольским огнем, что ректор тут же испуганно забормотал:

-Молчу, молчу... Делайте, что хотите...

-Гумар! — взмолился граф. — Попробуй еще!

Сотник, испустив сквозь крепко сцепленные зубы мучительный стон, нечеловеческим усилием приподнялся, навис над мальчиком, опершись на локоть, и стиснув обеими руками его крохотную ладошку.

-Сынок, очнись... — разнесся в наступившей мертвой тишине всхлипывающий, рвущий душу голос. — Прости меня, дурака! Открой глаза! Ну, пожалуйста... Умоляю тебя, сынок...

Через секунду, закричав, Хольг метнулся к ребенку.

Глаза мальчика, широко открытые, безмерно уставшие, но без следа лихорадочного блеска, озирали комнату. Когда он увидел лицо Гумара, его губы дрогнули, растянулись в улыбке:

-Это ты! Ты живой!

Онемевшие от изумления медики застыли на месте.

Граф, заливаясь счастливыми слезами, подхватил сына на руки, крепко прижал к себе, обнимая исхудавшее тельце.

В это мгновение сотник лишился чувств. Медленно качнувшись, он завалился набок, на кровать мальчика, и уткнулся щекой в подушку. Нагрудная повязка, насквозь пропитавшаяся кровью, испачкала белоснежную расшитую простынь.

-Гумар!!! — отчаянно закричал ребенок.

-Не бойся, сынок! — торопливо стал успокаивать его граф. — Гумар просто устал, ему сейчас помогут, сменят повязку... Ну, что же вы стоите?! — сердито набросился он на медиков. — Займитесь им, быстро!

Чтобы лишний раз не тревожить раненого, его, с согласия Хольга, оставили лежать на кровати графского наследника. Мальчика хотели перенести в другую комнату, но он яростно запротестовал:

-Нет, папочка! Я хочу быть рядом с Гумаром! Ведь он спас меня.

В голосе ребенка была такая мольба, что отец не решился возразить. Молодого графа разместили на кровати сотника, предварительно застелив ее другим бельем.

Утомленный этой вспышкой, мальчик очень быстро заснул. Хольг, прислушавшись к его ровному, чистому дыханию и осторожно коснувшись губами лобика — теперь, благодарение богам, холодного и сухого — облегченно вздохнул: опасность миновала.

Медики, оказав помощь раненому, поочередно осмотрели ребенка, и с видом людей, переставших верить не только себе, но и всему окружающему миру, развели руками:

-Это необъяснимо, ваше сиятельство! Это чудо, самое настоящее чудо!

— — — — — — — — — — — — — — — — — —

Отец Дик, озадаченно хмыкнув, почесал в затылке:

-Ну и ну! Никогда бы не подумал... Вот, оказывается, в чем дело...

-Боги свидетели, я очень жалею, что недостойно поступил с той бедной девчонкой, — вздохнул барон. — В свое оправдание могу лишь сказать, что это случилось, когда я был совсем молодым и легкомысленным. Мне и в голову не могло прийти, что она так к этому отнесется! Если бы каждая простолюдинка, которую дворянин взял силой, накладывала на себя руки, в Империи почти не осталось бы женщин.

-Эх, мужики! — не сдержавшись, укоризненно воскликнула Эйрис. — Вас бы хоть разок изнасиловать, по-другому бы запели!

-Дочь моя!!! — ахнул священник.

-Что ты мелешь, сумасшедшая?! — возопила хозяйка. — Сударь, не слушайте ее, она давно не в своем уме!

-Да уж, конечно! — негромко проворчала Эйрис. — Кто бы говорил...

Барон, нахмурившись, погрозил служанке пальцем:

-Женщина, не путай божий дар с яичницей! Как говорится, каждому свое... Вскоре после этого я женился, тут-то и сбылось ее проклятие: "пусть у него не будет детей, пусть пресечется его род!" За все годы нашего брака жена ни разу не понесла! Ни разу!!! Я обращался и к святым отцам, и к лекарям, — никто не смог помочь! Молился, постился, заказывал поминальные службы за упокой ее души, делал щедрые дары храмам, больницам, приютам, — без толку! Пять лет назад объявился какой-то высокоученый медик, посоветовал перебраться в ваши края: мол, климат тут особенный, благоприятствует зачатию... Я догадывался, конечно, что это чушь, но утопающий-то хватается за соломинку: а вдруг повезет?! Увы, не повезло, ребенка как не было, так и нет.

-Но, сын мой... — священник деликатно откашлялся. — Почему вы уверены, что вина лежит на вас? Может быть... э-э-э... бесплодна ваша супруга? Если так, то святая церковь разрешает развод...

-Я бы развелся по одной-единственной причине, — отрезал Гермах. — Если бы хоть одна из моих любовниц забеременела!

-Сын мой!!!

-Святой отец, вы сами вынудили меня на откровенность, так что теперь не взыщите! Да, я все эти годы надеялся, что сумею преодолеть проклятие. Знаете, как при осаде крепости: если долбить таранами стену в разных местах, долго и упорно, где-нибудь да пробьешь!

-Милостивые боги, ну и сравнение!

-Уж какое есть. Но даю вам слово: та злосчастная история так подействовала на меня, что я поклялся никогда больше не прибегать к насилию. И ни разу не нарушил клятвы! Все женщины, с которыми я имел дело, отдавались мне добровольно. Так вот, если бы хоть одна из них оказалась в тягости — женился бы на ней немедленно! То есть, сначала развелся бы, потом женился. Будь она хоть простолюдинкой, хоть дурнушкой, лишь бы подарила мне ребенка!

-А если бы она была замужней? — с неподдельным интересом спросила Эйрис.

-Из замужних у меня были только дворянки, благо в них недостатка нет, — усмехнулся Гермах. — Так что я сначала сделал бы ее вдовой, заколов мужа на дуэли. А потом обвенчался бы с ней, строго по закону.

-Сын мой, но это же убийство! — негодующе вскричал отец Дик.

-На дуэли, святой отец! — наставительно повторил барон. — К тому же, он сам бы меня вызвал: должен же дворянин сразиться за поруганную честь! Так что мне, уклоняться от поединка?

-А если бы не вызвал? Ведь ваша сила и ловкость в обращении с оружием общеизвестны!

-Тогда я сделал бы так, что ему пришлось бы вызвать.

-О боги! И вы так спокойно об этом говорите?!

-Святой отец, вы меня удивляете! Разве в Священной Книге не сказано, что даже слабый непременно одолеет силача, если сражается за правое дело и с истинной верой в сердце?

-Ну... — отец Дик бессильно развел руками.

-Вот именно. Так что, если поединщику не повезло, значит, он сражался не за то дело, или плохо верил. Согласитесь, это уже его проблемы... В общем, я надеялся, вплоть до недавнего времени. Очень надеялся! А теперь... Мне уже сорок пять лет, понимаете? Сорок пять, а ребенка все нет! Дальше ни к чему тешить себя бесплодными надеждами. Проклятие будет действовать вечно... Теперь-то вы понимаете, почему я сразу же сказал, что это не моя дочь?

Гигант, будто сгорбившийся под невидимой тяжестью, договорил:

-Мой род пресечется вместе со мною. Может быть, это справедливо, но очень жестоко... Надеюсь, теперь-то ее душа успокоится...

Из угла комнаты донесся жалобный писк.

-Эйрис, я же велела тебе выгнать кошку! — закричала госпожа Мелона.

-Малышка проснулась! — охнула служанка, доставая из короба пищащий сверток. — О боги, чем же ее кормить, у нас и молока-то нету...

-За ней завтра приедут, я распоряжусь, — сказал Гермах. — Как-нибудь дотерпи до утра, добрая женщина. Мои люди заберут ребенка... — он, осекшись, перевел глаза на покойницу, и докончил дрогнувшим голосом: — и тело.

-И... куда же девочку?..

-Как я говорил: или в приют, или в семью управителя. Не волнуйся, с ней все будет в порядке. Пойдемте, святой отец!

Барон, уже направившись к двери, на полпути обернулся, еще раз посмотрел на умершую.

-Она любила меня по-настоящему... — с болью произнес он. — Нам было хорошо друг с другом, и меня совершенно не заботило, что она — иной веры... Ох, если бы ее дочка действительно была моей!