Союз летящих

А судьба, жизнь — она всегда обыкновенная. Не зависит от общественного строя. Вот и твои ребятишки — поиграли и выросли, выросли самыми обычными людьми. Кому-то повезло, а кому-то — нет. Кто погиб, кто спился, кто штопает детям драные колготки — а кто-то выбился в люди, ездит отдыхать в Турцию, оплачивает уже своим детям занятия в дорогой теперь секции.

Но что, если это неправда? Если — зависит? И действительно, все могло бы быть иначе? Однажды Светлана спросила об этом Игорька — в последний раз, когда он побывал здесь, заросший бородой, с красным носом и тусклым взглядом.

— Игорь, ведь я-то тоже десять лет просидела с больным ребенком. Но ведь можно изменить свою жизнь. Я это сделала. У нас был "Странник". Было же — помнишь — здорово! Что случилось с вами? Разве мы не научили вас бороться? Не сдаваться? Не падать духом? Почему же вы стали такими?

— У тебя была возможность, Света, — ответил он. Они давно уже перешли на "ты", — ты могла это сделать. Мы — не можем. Этого просто больше нет. Это убили.

— Что убили? Что, Игорь? Я не понимаю. Что — сейчас нельзя организовать туристический клуб? Да они даже и существуют. Если не больше, чем раньше. И посмотри, какое теперь оборудование есть, какие палатки, спальники! Сейчас нельзя заниматься с ребятишками? Чем-то увлекаться полезным? Развиваться, куда-то ходить, вести беседы о возвышенном? Жить так, как жили мы — Игорь, ведь у нас тоже были дети, работа, а с бытом ведь намного хуже было, и стиральных этих машин не было, и очереди в магазинах... Почему вы не можете так жить? Почему, я не понимаю?

— Можно, — сказал он, — все можно. И увлекаться, и клуб организовать. И песни петь можно. Только — незачем.

Через полгода Игоря не стало. Светлана в общем-то понимала его. Но с трудом переводила это понимание в слова. "Бороться и искать, найти и не сдаваться" — все это было из другой эпохи, ценно и правильно только для нее. Только в определенных условиях. Бороться — за евроремонт в квартире? Искать — денежную работу? Найти — иномарку за вполне приличную цену? Не сдаваться — в борьбе за место под солнцем, за элитное потребление? Пошлость, гадость. И даже за "семью и детей", в которых нынче многие находили последний и единственный смысл жизни — это не то. Те слова были предназначены для другой жизни и других целей.

Бороться — только за всех людей. Искать — для всех. Не сдаваться — в борьбе за высочайшие цели, выходящие за пределы повседневного существования. Кажущиеся недостижимыми. "Прав лишь горящий, презревший покой, — пели они, — к людям летящий яркой звездой".

Светлана мало думала об этом. Так же, как мысли о Боге, все это скользило по поверхности ее сознания, она просто не позволяла себе вдумываться всерьез.

Когда-то, лет десять назад ей казалось — вот сейчас кто-нибудь позовет на борьбу. Скажет — "вы с ума сошли, народ!" Кончится этот дурной сон, и опять вернется все, что было. Да она бы и на баррикады в своем возрасте пошла ради такого-то.

Но потом стало ясно, что сон — не кончится. И никто никуда не зовет. Зюганов проиграл Ельцину, да если бы и выиграл — ничего бы не изменилось. Наверное, все эти мечты у костра ночью, все эти песни — были блажью. Фантастикой. Эскапизмом. Это надо забыть и жить нормальной, реальной человеческой жизнью. Жить для себя.

Тем более, что и жить осталось уже недолго.

Бэнки, кряхтя, выбрался из палатки. Сел на пенек, задумчиво стягивая шерстяные носки.

Солнце медленно, лениво поднималось над каньоном, продиралось сквозь тягучую пелену утреннего тумана. Интересно, подумал Бэнки, какого дьявола я встал в такую рань...

Все ведь улажено. Можно отдыхать.

Он просто не мог больше спать. Виски нестерпимо ломило, а во рту как будто костер развели. Бэнки протянул руку и выпростал из-под брезента бутылочку минералки. Верный ацетаминофен оказался в нагрудном кармане. Бэнки положил на пересохший язык таблетку, с наслаждением, крупными глотками стал хлебать воду. Посидел, задумчиво глядя на каньон, на вялое шевеление меж пестрых палаток. Бэнки употреблял от головной боли самый дешевый ацетаминофен. Еще бы, у него был целый институт маркетологов, которые только и занимались тем, что придумывали все эти новомодные названия для лекарств, хоть того же незамысловатого ненаркотического анальгетика, все эти "Хрупса", "Филенол"... Названия, упаковки, дизайн. Еще хуже Бэнки относился к препаратам комбинированным — нет уж, лучше всего простые, проверенные временем таблетки.

Вода сразу принесла облегчение. Раскаленное железо, стянувшее виски, сменилось нудным неприятным, но терпимым зудением бормашины под черепом. Ветерок ласково охладил кожу. Теперь можно было сидеть, вытянув ноги, отдыхать, любоваться прекрасным видом. Солнце поднималось все выше над склоном, над зелеными зарослями чапараля. Ярко-рыжие откосы взлетали вверх, причудливо извиваясь. И старая секвойя была видна отсюда, и пестрые крыши палаток, флаги колледжей, поднятые кое-где старыми энтузиастами. И серо-голубая сильно усохшая ленточка реки внизу, и Бэнки даже казалось, он слышит голоса ребятишек, с утра пораньше бродящих по колено в холодной воде. Он сам вчера полдня провел с удочкой, и побеседовал в это время как раз с нужными людьми — вчерашним днем он был доволен. Поймал с полдесятка форелей.

Вот только перебрал лишнего — но иначе было нельзя.

Чьи-то дети действительно кричали внизу звонкими голосами. Бэнки сморщился. Не понимал он этой манеры являться на тусовку с детьми и женами. С семьей нужно отдыхать отдельно. У него все организовано иначе. Глэдис умотала в Нью-Йорк на какой-то конгресс пролайферов. Дети... собственно, трое старших домой являются теперь только на каникулы, дома живет только младшенькая, тринадцатилетняя Лу, и она сейчас занята своим школьным театром. Потом можно будет съездить куда-нибудь... Скажем, в Акапулько. Или даже в Европу — почему бы и нет? Хотя в Европу с ребенком нужно ехать основательно, хотя бы на неделю, с хорошей культурной программой.

Бэнки полюбовался еще прямыми, как стрелы, сосновыми стволами с западной стороны каньона. Натянул ботинки. Швырнул носки в душное нутро палатки. И потихоньку двинулся к Белому Дому.

Неподалеку от огромной снежно-белой палатки организаторов тусняка, на Пятачке уже толпился народ, гремя жестяными кружками с утренним кофе. Бэнки присоединился, нацедив и себе ароматного, непроницаемо-черного из гигантского термоса. Надо же, и какой-то оратор уже вылез с утра пораньше к микрофону. Его никто не слушал толком, но видно, в другое время парнишка никак не мог пробиться.

Бэнки прислушался. В речи то и дело всплывали какие-то арабы, а проблемы Ближнего Востока ему были безразличны. Бэнки пригляделся к оратору, точно, это был израильтянин, довольно молодой, да ранний, на тусняке, видно, первый раз, но Бэнки уже это лицо намелькалось. Еще было странно, что парень напялил шмотки от Пола Смита. Парнишка явно волновался. Может, ему казалось, что он прямо сейчас решает судьбы человечества? По крайней мере, своей Нации?

— Привет...э-э...

— Чарли, — помог Бэнки собеседнику, — просто Чарли.

Очень приятно, Стив, — рукопожатие Стива было крепким, и Бэнки ощутил себя неожиданно польщенным. Это был известнейший голливудский режиссер. Властитель дум, дирижер общественного мнения... Вообще-то странно, что он попал на тусняк, но с другой стороны, каждому приятно пообщаться с таким человеком. А ведь режиссер, скорее всего, даже и не поймет, что здесь происходит. Тусовка. Экономические и политические боссы — так ведь большую часть из них он даже и не знает, кто нынче любит мелькать в светской хронике? Или засвечиваться в открытой политике? Рыбалка, песни у костра, пьянка, разговоры на пьяную голову о мировых проблемах...

— Как вам здесь, Стив? Нравится? Вы ведь впервые у нас?

— Да, приятно. Напоминает масонскую ложу, — брякнул режиссер и отхлебнул свой кофе. Он пил со сливками. Бэнки рассмеялся.

— Это почему же масонскую? Вроде тайных ритуалов не наблюдается. Да и как видите, у нас все открыто, обстановка самая простая. Просто старые знакомые. Ну, конечно, все из известных кругов. Да, по сути вы здесь видите элиту Америки. И не только Америки... Да, сэр, все мы кое-чего добились в жизни. Но по сути все мы просто старые друзья, привыкшие раз в год выбираться вместе на рыбалку в каньон.

— Так и масоны, по сути, неформальное объединение представителей элиты. А что до обстановки... посмотрите, эти сосны, каньон, эти костры, палатки, гигантская секвойя в центре — все это образует отличный фон, на котором я бы снимал мировые заговоры, тайные совещания планетарной элиты.

— О-о, Стив, я вижу, вы ко всему относитесь профессионально!

Они посмеялись, потом замолчали. Бэнки вслушался в страстную речь израильтянина. Смысл ее сводился к тому, что палестинцев не следует рассматривать как локальную проблему. Это — проблема глобальная. Удерживать арабов в узде становится все сложнее. Мы все знаем, что договариваться с этими людьми невозможно. Согласитесь, ни одного мусульманина здесь...

Бэнки зевнул. Парень крупно ошибался. У него лично было уже трое друзей, принявших ислам. Религия как религия, ничего особенного. Бэнки, правда, предпочитал придерживаться веры предков и регулярно подкармливал методистов. Но ислам довольно удобен. Другое дело — арабы. Понятно, что израильтянам эта проблема надоела. Никто не любит свою работу... тем более — грязную. Но кто-то же должен ее выполнять. А задумывался ли парень, что собственно, Израиль никогда не жил без этого противостояния, и что получится — во всех смыслах — если это противостояние будет убрано?

Убрать-то его можно, конечно.

Бэнки повернулся к режиссеру.

— Стив, ваша последняя картина — мои комплименты! А это не будет слишком нагло, если я спрошу, чем вы собираетесь дальше заниматься? Или... немного отдохнуть? Вы много работаете в последнее время.

— Работа у меня творческая. Что ж, вам могу сказать, тем более, это и журналюги уже разнесли — хочу снять фильм о Сьерра-Бланке.

Сердце Бэнки медленно стукнуло и опустилось.

— Вот как?

— Да. Вы знаете, это интереснейшая тема... кока, партизаны, национальная гвардия, теология освобождения. Живописные места, красивые девушки...

— Да, Латинская Америка — всегда благодатная тема для режиссера, — дежурно согласился Бэнки. Ему хотелось придушить звезду Голливуда, — а когда вы планируете начать съемки?

— Да в общем-то, они уже начинаются.

— Ну что ж, желаю, чтобы вас там не пристрелили. Не будет ли разумнее снимать, скажем, в Колумбии? Все практически идентично, зато не так опасно.

— В Колумбии ведь тоже есть партизаны.

— Верно. Но в Сьерра-Бланке они сейчас... э-э... активизировались. Я не шучу, Стив. Я немного в курсе этой проблемы, это может стать опасным.

Режиссер отшутился. Бэнки еще раз пожал ему руку, бросил свою кружку в чан с грязной посудой и отошел подальше от толпы. Сдвинул микрофончик из-за уха, набрал номер на телефоне-браслете.

— Лаки, ты? У меня новости. Насчет вчерашнего я уже говорил. Теперь вот что. План один полностью отодвигаем. Да. Никакого наступления. И вообще — помягче. Даже с заключенными пусть проследят. И никаких эксцессов в деревнях и вообще. В Бланку едут киношники, будут снимать блокбастер. Ты понял? Пусть проследят. Вопрос будем решать потом, очевидно. После кино. Что? Ладно, если это стоящий план... поговорим об этом завтра — не горит.

Алейн отключила свой третий канал от тусовки в каньоне. Сьерра-Бланка, маленькая, ничем не выдающаяся нищая страна. Но ведь и Куба когда-то была никому не известной. Революционеров, желающих свергнуть местный режим -много, они есть везде. Но они везде разные, по названию, направленности, составу, интересам. И вот именно в Сьерра-Бланке... Алейн поставила себе задачу на завтра: проследить за ситуацией. О чем Бэнки будет говорить со своим непосредственным помощником?

Алейн перебрала в памяти прошлые известные ей ситуации. Сколько уже гремело взрывов, сколько убийств, нападений — совершенных вот так же, по команде даже не директора ЦРУ или там Моссада, или ФСБ, а по телефонному звонку какого-то малоизвестного, хотя и крайне хорошо обеспеченного фармацевта или, допустим, форекс-брокера.

Правда, кроме нее, об этом на Земле практически никто и не знал.

Алейн-Аманда раскрыла зеркальные дверцы гардероба и стала выбирать костюм для прогулки по лесу.

Сат неторопливо бежал рядом с хозяйкой по аллее. Тайри любовалась нежной зеленой листвой, вдыхала лесные запахи, аллея, к счастью, была почти безлюдной.

"Я ведь забыла поводок, Сат. Встретится полиция..."

"Да ладно уж!", обиженно протелепатировал кэриен.

"Веди себя хоть прилично. Охота была разборки устраивать".

"Обязательно укушу полицая за ногу". Сат предался кровожадным фантазиям о том, что он сделает с блюстителями порядка, если таковые встретятся. Потом уловил течение мыслей в основном потоке Алейн и тихо спросил.

"Почему ты так переживаешь из-за этого Бэнки? Ты неравнодушна к Сьерра-Бланке?"

"Я ко всему неравнодушна. Я знаю, в это трудно поверить, но это так. Но я не принимаю решений, исходя из собственных чувств".

"А что такого особенного в Сьерра-Бланке?"

"Новое, Сат. Я это чувствую. Новое, хорошее, настоящее. И это хотят убить, причем убить не только и не столько физически. А вон идет Мартин. Сат, извини. Действуем, как договорились".

"Ладно. Я вынужден актерствовать, изображая собаку, но учти, я делаю это только ради тебя".

* * *

Текучка, как всегда, грозила затопить с головой, едва разгребешься немного — наваливаются новые дела. Лисицын уже недели две не посещал спортзал, но теперь решил выбраться. Пусть два часа свободных, их надо потратить с толком.

Он думал о том, что программу с пацаном надо начинать. Содержание Сергея не дешево, средства уходят, а средств, между прочим, у него совсем не много. Начальство смотрит на эту затею более, чем косо. Скажем так, если бы это был не Лисицын... не его авторитет "непобедимого и безошибочного" (в некоторых кругах, полковник знал, его называли " "нашим Штирлицем"), никогда бы ему не получить средства и отдел под такое сомнительное дело. Свое прямое назначение — наблюдение за гражданским настроем — отдел, впрочем, тоже выполнял.

К тому же меняется и настроение пацана. А вдруг это неуловимое, то, что в нем, эта чудесная штука, не захочет работать? Вот возьмет и не захочет...

Пока Лисицын сумел объяснить мальчику, что, зачем и почему. Кстати, отчасти он и сам в это верил. Может, совесть не позволяла видеть в мальчишке только средство... манок... А может, и на самом деле очень уж заманчивая картина рисовалась. Сверхлюди, прекрасное будущее. Россия как сверхдержава. Всех победить, наладить жизнь лучше, чем в Европе и вырваться в Космос. Вот только где-то все это Лисицын уже читал.

Но все равно — если основное не получится, может, из этого опыта выйдет что-то? Ну не сверхчеловек, конечно. Но какие-то небольшие способности... толчок. Мало ли что?