— Разве не видел ты около гавани корабля, уходящего в Библ? Еще до ночной тьмы спешит она предстать перед Владычицей Библа, ибо так повелели боги. Да и разве не начертано о том в письменах?

— Ясен пень, начертано, — только и оставалось мне ответить.

Оба-на!

29.

Двери-ворота распахнулись, пропуская в зал довольно многочисленную, как мне показалось, толпу. Я застыла рядом со львом, прижимая руки к груди и стараясь, чтобы спрятанные за пазуху листки не были видны сквозь тонкое платье. В первый момент вошедшие показались мне грозной толпой, но, приглядевшись, я поняла, что их всего несколько человек.

Во главе процессии шествовал некто, кого я про себя назвала Верховным Жрецом. Высокий статный мужчина, бритоголовый и седобородый, он опирался на изукрашенный резной посох. Одет он был, по нынешним временам, весьма богато, его хламида и плащ поблескивали золотом и пурпуром. Нет, точно, такой человек не мог быть рядовым местным жителем. Либо правитель, либо жрец, может быть, даже то и другое вместе.

На шаг позади него шла женщина с совершенно выбритой головой. Ее наряд и украшения тоже, явно, стоили немало, а царственная осанка свидетельствовала о том, что положение ее в обществе далеко не рядовое.

Замыкали шествие давешняя старуха и пара шаманов рангом поменьше.

Приблизившись к скульптуре голосистой женщины, вся процессия довольно заунывно, но слаженно запела, кланяясь, позванивая какими-то металлическими предметами, судя по всему, спрятанными в складках одежды, и время от времени издавая пронзительные возгласы.

Закончив ритуал, верховный вождь, наконец, соизволил обратить на меня внимание. Мне пришлось напрячь все мои лингвистические способности, чтобы врубиться в его слишком уж высокопарную речь. И не скажу, чтобы услышанное мне понравилось. Выходило, что мерзавец Элибаал принес меня в дар — да что там, продал, словно овцу, жрецам этого храма, посвященного великой и грозной богине Ашторет. "Аштор... Иштар... Астарта!" — догадка долбанула меня по темечку, но чем именно отличалась сия богиня от прочих, я с перепугу никак не могла вспомнить. Вроде, что-то там про секс было... Ага, мне сейчас в самый раз! В глубине души я понадеялась, что я снова все на свете путаю, но увы, намеки предводителя были достаточно прозрачны. Собственно, даже и не намеки.

Похоже, в этих краях сохранилась легенда о Вестнице Богов, белокожей и относительно светловолосой, к тому же обладавшей уникальной тягой к представителям противоположного пола. Те, кто удостаивались ее благосклонности, считались отмеченными особой благодатью и везением во всех делах.

Проще говоря, Жюли была слаба на передок, судя по ее запискам. А это как раз по ведомству Иштар. И если меня приняли за нее, или за такую же как она, то... всё выстраивалось довольно логично. А мой внешний вид и постоянные претензии на роль Вестницы только укрепили этот народ в их подозрениях.

Что ж, стало быть, местным мужикам переспать со мной и приятно, и почетно, и для бизнеса выгодно получается, на такое никаких денег не жалко. Вот скотина Элибаал и расплатился за что-то с храмом — непосредственно мной. Таким образом, участники сделки все удовлетворены, я поступаю в распоряжение жрецов храма на должность штатной блудницы, благодаря чему храмовая казна должна неминуемо отяжелеть в кратчайшее сроки. В общем, все довольны, все смеются... кроме меня.

— Подождите, — весьма невежливо прервала я цветистую речь жреца. — А мое мнение вы, случайно, узнать не пожелали? Что, если эта ваша задумка мне не по душе?

— Нам-то что до того? — пренебрежительно пожал плечами этот доисторический мачо, — Ты — добыча Элибаала, он может распоряжаться тобой по своему усмотрению. Была бы ты настоящей могущественной Вестницей, ты бы давно испепелила его вместе с кораблем. А раз этого не случилось, то никакая ты не настоящая, так, небось, рабынька с Цафона, не более того. А раз так, то чего с тобой церемониться? Твое дело женское молчать и слушаться, поняла?

— Не поняла, — весьма резко парировала я, — Ваш Элибаал поступает противозаконно, он... негодяй, бандит и пират (я понадеялась, что эти международные понятия им уже знакомы). А если вы вступаете с ним в сделку, то и сами, значит, недалеко от него ушли. Делайте со мной что хотите, но в бордель ваш храмовый я идти отказываюсь.

— Что такое пират-бордель? — озадачился вожак. — Впрочем, неважно. Стало быть, ты не желаешь покоряться судьбе? Ну хорошо... В таком случае, у нас есть и более весомые аргументы.

Он хлопнул в ладоши, и из боковой двери показался омерзительного вида громила, за поясом которого торчала внушительных размеров плетка.

— Абдешмун, — обратился к громиле главарь, — эта рабыня Астарты не желает принять волю богини. Богиня будет довольна, если ты проучишь дерзкую. Но смотри, не попорти ей шкуру, она нужна богине целой и здоровой.

— Минуточку-минуточку, — залопотала я русские слова вперемешку с финикийскими, глядя на приближение этого отвратительного типа, который уже достал из-за пояса плетку и начал ласково так ей поигрывать, — мы обязательно обсудим ваше предложение и придем к приемлемому соглашению. Вы знаете, я очень неплохо леплю глиняных верблюдов, и может быть, богине потребуется некоторое их количество...

С этими словами я обхватила, как родного, того самого человекольва, на котором совсем недавно каталась. Где-то я слышала, что если взяться за алтарь, ничего плохого тебе сделать они не вправе. Интересно, здесь это правило работает?

— Знаете, я еще очень хорошо пою и танцую, я могу показать вам прямо сейчас. И вообще, зачем сразу так резко, можно же догово...

Но договорить мне как раз не дали. Грубые руки сгребли меня в охапку, оторвали от спасительного зверя, потащили куда-то к выходу...

— Сечь ее на скотном дворе, хозяин? — лениво спросил громила. К этим делам он явно был привычен куда больше, чем я.

— Прямо тут, и пусть богиня видит! — несколько визгливо отозвался главарь.

Членораздельных звуков во мне уже не осталось — я ругалась, пищала, плакала, пока меня привязывали за руки к какому-то кольцу в стене рядом со светильником, и пока грубые мужские руки хватались за край моей одежды...

Но платье отчего-то осталось на месте, зато послышался резкий окрик:

— Нечиста!

Ой, мамочки, я и вправду совсем забыла с этими событиями о своем состоянии, расслабилась в ванне и голову потеряла окончательно. А теперь все наверняка проявилось самым неприкрытым способом... Первая мысль была: раз так, то не будут меня стегать! По крайней мере, не сейчас, а там что-нибудь придумаю!

А вот вторая мысль была не такой оптимистичной: зато теперь камнями побьют, причем сразу. Отношение местной публики к естественному функционированию женского организма мне уже было слишком хорошо знакомо. А тут, как назло, еще и храм... Наверняка они к своим святыням относятся чрезвычайно трепетно.

Предчувствия меня не обманули. В первый момент вся толпа замерла, во второй, как я увидела краем глаза, предводитель метнулся к человекольву, за которого я держалась, поднес к нему ближе светильник и завопил уже в полном ужасе:

— Кровь! Нечиста, нечиста, нечиста!

А дальше началось форменное светопреставление. Жрец и жрица, рухнув на колени перед скульптурой, завыли, раздирая на себе одежды и расцарапывая лица и грудь. Злобный Абдешмун с отвращением рванул узел, которым были стянуты мои руки, и тут же отступил на шаг назад. А старая карга вцепилась мне в руку пальцами, больше всего напоминавшими стальные клещи, и с орлиным клекотанием поволокла за собой. Как я ни старалась упираться и тормозить, компания младших жрецов медленно, но верно отжимала нас с бабкой в сторону боковой двери, старательно избегая прикосновений, и вскоре мы оказались в темном, пахнущем мышами узком извилистом проходе.

Старуха, не закрывая рта, отчаянно бранилась, склоняя меня на все корки, и призывая на свою голову милость и прощение всего местного пантеона. Наконец, меня втолкнули в какую-то крошечную клетушку без окон, дверь с грохотом захлопнулась, и я оказалась в кромешной тьме.

Я сидела в своей камере в каком-то тупом оцепенении, без мыслей, без слез, даже без попыток ощупать стены и попытаться найти выход. Слишком много у меня случилось эмоций для одного дня, вот психика и не выдержала — отключилась, чтобы мне совсем уж не двинуться от перегрузок. Кажется, я даже задремала, откинувшись к стене, оказавшейся на удивление теплой и не слишком неровной. Не знаю, сколько прошло времени, наверное, довольно много. Кто-то приоткрывал дверь каморки, ставил на пол кувшин с водой и блюдо с полузасохшими лепешками, кто-то принес тючок ветоши, кто-то — вонючую лохань. Я это подмечала краем сознания, но все словно проходило мимо меня, сознание плыло, как при высокой температуре, и я плохо различала, где явь, а где тяжелые обрывочные сны, в которые я время от времени погружалась.

И Веньки не было... Где же Венька? Неужели не придет на помощь?

Наконец настал момент, когда дверь конуры открылась особенно широко, и грубый голос велел мне выйти наружу. Пошатываясь, я поднялась на ноги и, держась за стену, вышла в узкий проход, освещенный светом факелов в руках каких-то невзрачных личностей, скорее всего, храмовых слуг. Давешний верховный жрец, с выражением суровым и неумолимым, стоял передо мной, пристально глядя прямо в глаза.

— Чужестранка, услышь волю богов! — торжественно начал он. — От века не слышно было такого, что сотворила ты в месте сем! За осквернение священного храма богини Астарты ты подлежишь смерти. И была бы эта смерть мучительной и долгой... — тут он замолк на секунду, внимательно следя за моей реакцией. Но реакции уже никакой не было: я и отбоялась, и отнадеялась, и слушала его слова как близкую грозу. Да, опасно, но от меня ни-че-гошеньки не зависит.

— Скотина Элибаал, — пробормотала я по-русски, не заботясь уже о понимании, — так вот какую ловушку ты мне подстроил. Мало того, что в бордельное рабство продал, так еще не предупредил бабку о моем состоянии. А та меня сразу в храм поволокла, это ж без вариантов с моей стороны смертное преступление по местным порядкам. Ну попадись ты мне, я тебе такую козью морду устрою, век помнить будешь, не будь я Юлька-Йульяту.

Наверное, от таких веселых вестей мне полагалось бы выть, рвать на себе волосы и демонстрировать всякие прочие признаки отчаяния. Но ощущала я только злость на негодяя-коммерсанта, да такую, что не до остального было.

— Но милость богини велика! — продолжил жрец, несколько удивленный моей реакцией, — она готова простить твою вину и отпустить тебя вестницей к Владычице Библа. Там, в ее пределах ты совершишь великое омовение в водах морских и станешь чистой от греха своего, и сможешь предстать пред очами Владычицы. Согласна ли ты на это?

— Согласна, — ответила я без раздумий. Главное, пока не зарезали — и ладушки! А что там будет, пока мы до этого Библа доберемся, еще бабушка надвое сказала. В конце концов, Венька, небось, тоже не спит, не может он меня одну бросить в этакой передряге, права не имеет! В том, что Венька меня найдет и поможет, я почему-то ни капельки не сомневалась. А вдвоем пусть они попробуют с нами справиться, кишка тонка!

— Но ты никому ни слова не должна отныне говорить о том, что произошло с тобой в этом храме, — продолжил он, — если ты кому-то расскажешь об этом, прогневается наша богиня, прогневается Владычица Библа, и тебя обрекут на долгую, мучительную казнь. Тебе сначала отрежут болтливый язык и выколют дерзкие глаза, а затем Абдешмун...

— Короче, я согласна молчать, не дурочка, — ответила я, — ведите, куда положено. Буду я этой... посланницей, раз уж я Вестница! И молчать при этом буду.

Идиоты какие-то они тут, все поголовно. В охватившем меня приступе холодной злости я была готова разнести все здешнее царство вдребезги и пополам. Не на такую напали, чтобы дать себя покорно зарезать или как там еще прикончить, фигушки!

— Хорошо же, и помни мои слова.

Но уходить он не торопился. Он пожевал губами и добавил скорее утвердительно, чем вопросительно:

— Ты взяла те Письмена, которые хранились перед богиней. Верни их нам.

— Зачем? — ответила я, — вы все равно не можете их прочесть. Ни единой буквы. А я могу, я ведь Вестница.

— Верни их затем, чтобы нам не пришлось обыскивать тебя и звать Абдешмуна, — привел жрец довольно убедительный аргумент.

— Да забирайте, — ответила я, вынимая из-за пазухи листочки, — неужели вам совсем не интересно, что там написано?

— Женщина, которая в кровях своих оскорбляет богиню, скажет ли правду ее служителю? — спросил жрец.

— Если служитель хочет — скажет, — отрезала я, — Только при одном условии: ты покажешь мне и другие письмена, если они у тебя есть.

— Хорошо, сиди здесь, — буркнул жрец, — Тебе сейчас принесут переодеться.

Я заодно потребовала воды и чистой ветоши, чтобы совершить хотя бы минимальный туалет. Жрец поворчал, но в итоге согласился. Бабка намеревалась присутствовать при моем переодевании, но я настолько грозно гаркнула на нее, что та сочла за лучшее убраться за дверь и ждать, пока я соизволю сменить одежды и помыться. Минимально приведя себя в порядок, я натянула принесенную льняную хламиду, порядком заношенную, но чистую, перетянула ее на талии веревкой и стала ждать возвращения жреца.

Он пришел довольно скоро, неся в руках продолжение повествования — точно, там же было два человекольва, а я проверяла только одного! И я погрузилась в чтение.

"Нет, ну какой все-таки дикой ерундой занят наш зануда. То псалмы с аборигенами поет, то порнуху рисует. Как у него крышу не сорвало от такой раздвоенности? Это ж шизофрения натуральная — уместить в одной черепушке и то, и другое. И зачем он морочит людям голову своими байками про Единого? Или это просто очередной коммерческий ход, чтобы от них чего-то добиться? Не понимаю я его..."

"Эх... А все-таки хочется домой... Я хоть и стараюсь об этом не то, что говорить — не думать, чтобы не разнюниться, а иногда как накатит что-то такое, и прям как под ложечку ударит. У нас зима сейчас, холодно... Так на каток хочется, а где его тут возьмешь? Сегодня выпал снег — ну прямо как дома. Пыталась рассказать им про настоящую зиму, про коньки и всё такое — поняли, но по-своему. Решили, что я точно с горы Цапану, раз у меня зимой много снега.

Смешные они, доверчивые, как дети. И мышление у них тоже детское совсем, сказочное...."

"Что-то здорово меня вчера прижало, так, что я даже не выдержала, подкатила к длинному под бочок. Зануда-то он зануда, но хоть свой... по крайней мере, не доисторический. У него мозги хотя и забиты глупостями всякими, но зато хоть можно мозги не ломать: как это по-угаритски сказать будет?