"Аниматроник: Князья Хаоса"

«На хер! — думаю. — На хер пошел!»

Но везение продолжается недолго.

Хриплый стон вырывается из моей груди, когда выбегаю на опушку рощи. Впереди — склон без единой травинки и деревца!

«Мне конец…»

«Беги, сука! — ору я мысленно. — Не о себе думай! Думай об Алине! Беги, мать твою, Форест гребанный, беги!»

И я бегу.

Внизу, в долине, вдруг замечают непонятное сооружение. То ли дом, то ли пароход, то ли черт знает что. Одно точно — в окнах там горит свет! И это почему-то внушает надежду. Я воспрянул, заработал ногами резвее.

На секунду я обернулся.

Лучник замер на опушке. Один глаз закрыт, второй непрерывно следит за мной…

А-а-а-ай!!!

По большому пальцу на ноге что-то больно бьет, и я лечу кувырком. Несколько раз земля меняется с желтым небом, а потом в спину ударяет с такой силой, что внутренности превращаются в камень. Я качусь по склону, расшибая в кровь локти и колени, царапая лицо. В рот набилось пыли.

По инерции меня перевернуло еще несколько раз, но, наконец, я перекатываюсь на бок и вскакиваю. Получается из рук вон плохо, вновь плюхаюсь на задницу. Сердце колотится, руки трясутся, ноги стали ватными.

Но я не понимаю, почему лучник так и не выпустил стрелу. Он до сих пор держит меня на мушке, но…

За спиной мощно гремит выстрел. Я машинально падаю на брюхо и закрываю затылок руками.

— Не стреляйте! — ору. — Я безоружен.

На мгновение я будто увидел хищнический оскал стрелка. После такого всегда стреляют. И пуля пробьет мне спину, расколотив позвоночник. Накрутятся на раскаленный кусочек свинца внутренности, хлынет пузырящаяся кровь. Так я и сдохну, лежа мордой в пыли…

Но выстрелов больше нет.

Пару минут я так и лежу, едва переводя дух. Потом осмеливаюсь поднять взгляд.

Лучника на опушке нет. Чертов маньяк исчез.

Зато позади меня слышится уверенная поступь.

— Не стреляйте! — кричу опять. — Я безоружен!

— Расслабься, парень, — раздается хриплый голос. — Сегодня тебе везет, ночь встретишь живым. Хотя, неизвестно, к добру ли это…

Глава 3. Форпост

Подняться я решаюсь не сразу. Смысл слов доходит с трудом. Сердце все еще бьется по-заячьи, в висках пульсирует кровь.

— Ты можешь встать? — слышу хриплый голос. — У тебя кровь течет.

Я мысленно перевожу дух и приподнимаюсь на локтях.

— Пара царапин, ничего серьезного.

Слова даются с трудом. Приходится их буквально выталкивать. Да еще и следить, чтобы не заикаться.

Я оборачиваюсь.

Передо мной стоит, широко расставив ноги, нечто среднее между престарелым Клинтом Иствудом и Риддиком. Мужик в кожаных штанах, кое-как заправленных в сапоги. На пятках нечто вроде шпор. У мужика широкая грудь, мышцы видны даже под просторной байковой клетчатой рубахой и кожаным жилетом. Длинные русые волосы, свалявшиеся, грязные, покрытые пылью, ковбой связал в конский хвост. Одно глаза не хватало. На его месте расплавленная монета, скрывающая глазницу. Зато второй глядит внимательно и оценивающе. Руки мужик скрестил на груди, но я понимаю, что это всего лишь жест. Мой новый знакомый не производит впечатления легкомысленного человека. Наверное, это из-за двух невероятно огромных револьверов на его поясе.

— Ты кто? — спрашиваю.

Почему-то мой неуклюжий вопрос расслабляет «ковбоя». На квадратном лице, наполовину заросшем неровно подрезанной щетиной, мелькает бесшабашная улыбка:

— Я тот, кто, возможно только что спас твою душу. Ангелом-хранителем можешь не называть, но вот кружку пива поставить обязан. Хотя бы за трату патрона. Зря я, что ли, формпойнты на него тратил.

Я не все понимаю, но время вопросов еще не настало. «Ковбой» бросает взгляд на опушку леса, кивает:

— Пойдем, потеряшка. Кажется, твой друг кентавр сбежал, но расслабляться не стоит. Да и подлатать тебя надо.

Я только киваю и пылю вслед за спасителем.

Постепенно сердце перестает выпрыгивать из груди, в голове проясняется. И я замечаю, куда меня ведут.

Более всего это напоминает классическую «хрущевку», из которой, как поганки из пня, растут три высокие башни. Круглые, покосившиеся, с зубцами наверху.

«Ковбой» перехватывает мой взгляд и смеется:

— Строили как умели. Не для эстетов, конечно, но даже на это потратили формпойнтов столько, что вспомнить страшно. Зато теперь мы здесь настоящие хозяева.

Я благоразумно решаю не вспоминать лучника.

Мы подходим к единственному подъезду «хрущевки». Это настоящие двустворчатые ворота: толстые доски, обитые листовым железом.

— Открывай, Славон! — кричит «ковбой». — Гостя привел.

За дверью гремят замки и цепи, что-то скрежещет. Наконец, одна створка двери со скрипом отворяется.

Перед тем, как войти, я все же оглядываюсь. Но в свете заходящего солнца лучника не видно.

Внутри странное здание уже ничем не напоминает привычный дом. Сразу за воротами большой холл, забитый ящиками, лавками и мешками. На меня с подозрением косятся два дозорных: оба качки, в коже и с револьверами в кобурах. Я мельком отмечаю, что оружие какое-то слишком уж древнее и массивное.

— Пойдем, — кивает мой спаситель, — к врачу отведу.

Я вновь иду следом.

Полутемный холл выводит нас то ли в салун, то ли в бар. Стойка из грубо оструганных досок, вместо стульев — ящики. Столов мало, но и те необычные: кривые, сбитые из досок, опирающиеся на пеньки. На стенах развешены жестяные лампы, в них, плавая в масле, чадят фитили.

В баре человек десять. Разговоров почти не слышно. Кто-то глушит пиво, трое бросают кости. Один, у самой стойки, ловит взгляд бармена и оборачивается. В миг оценивает мою одежду, поднимает рюмку с каким-то пойлом и каркает:

— Добро пожаловать в ад, грешник!

На его слова никто не обращает внимания.

Мы выходим из бара и двигаемся по коридору. Минуем несколько дверей. Везде полутьма. Пахнет пылью, сырым деревом и дегтем. Редкие масляные лампы почти не дают света, зато от дыма свербит в горле.

— Эскулап! — бьет кулачищем в одну из дверей «ковбой». — Ты еще не сдох?

За дверью слышатся шаркающие шаги, щелкает замок. Я с трудом давлю в себе крик.

На пороге сгорбленный старик с вытянутой собачьей головой, покрытой свалявшейся седой шерстью и крошками. Глаза у старика человеческие, желтые, с сетью полопавшихся сосудов.

— Я буду жить, Тамерлан, — хрипит старик, — когда твои кости уже сгниют в земле.

Тамерлан громко и весело ржет. Его широкая ладонь хлопает меня по спине, едва не сбивая с ног.

— Гляди, старый псих, я тебе пациента привел. Только не преврати его в жабу.

Глаза старика обращаются ко мне, во взгляде брезгливость. Но врач молчит. Он отступает в сторону, делая приглашающий жест.

Я прохожу в кабинет. Сильно воняет горелым воском от двух плавящихся свечей, сушеными травами и спиртом. На столе толстый, сантиметров в двадцать, фолиант. Желтые страницы из неуклюже выделанной кожи исписаны мелким почерком. На одной стене ряды полок, заставленных банками, мензурками и прочей алхимией. В некоторых плавают мерзкие твари.

— Снимай футболку, — командует старик. — Да поживее!

Я подчиняюсь. Сердце екает, когда старый хрыч подходит ближе и шумно втягивает собачьим носом воздух.

— Отравы нет, — резюмирует. — Раны не глубокие, лихорадки тоже нет. Тамерлан, на хрена ты его привел? На нем пара царапин — само заживет.

«Ковбой» пожимает плечами.

— Ну, а вдруг…

— Вдруг, — заявляет старик назидательно, — это когда твой папа маме сообщил, что у него кондом лопнул, а мама от аборта отказалась. Вот это — вдруг.

Тамерлан громко, как конь, ржет. А врач хватает меня за руку и вкладывает в ладонь что-то холодное.

— Лист подорожника, — страшно ухмыляется его звериная пасть. — Промоешь рану чистой водой, приложишь подорожник. Если к утру не помрешь — жить будешь.

— Хороший у вас врач, — говорю я, когда за нами захлопывается дверь. — Душевный.

— Он такой, — кивает Тамерлан. — Слышь, потеряшка, ты пиво пьешь?

— Ага. Особенно — за чужой счет.

— Сволочь. За чужой выпьет даже Иисус. Ну, ладно, пошли в бар. Хочу выслушать твою историю.

Пиво оказывается кислым и очень крепким. Буквально после пары глотков в голове сладко плывет.

Мы сидим на ящиках. Бармен со словами «в первый вечер — за счет заведения» поставил предо мной побитую алюминиевую миску с томатный супом с бобами и мясом и толстостенную стеклянную кружку пива. Свою Тамерлан уже успел ополовинить.

Желающих выслушать меня набралось человек пять. Остальные разошлись по своим делам. А игроки в кости на меня вообще внимания не обратили.

Каждый из местных одет в странные наряды. Вроде бы все нормально: джинсы, кожа, рубахи. Но все равно остается нечто неуловимо особенное, будто одежду эти парни шили сами. Ощущение усиливается и видом непривычного оружия. Почти у всех на поясе ствол, но револьверы, хоть и громоздкие и неуклюжие, только у Тамерлана. У других это безумная смесь пистолей и самострелов. Таких, как если бы эти самострелы делали в двадцать первом веке.

Черпая деревянной ложкой суп, закусывая черным хлебом, я вкратце пересказываю свою историю. Конечно, не упоминая ни отдел аниматроников, ни Тимура Сулеймановича.

— Ну ты, брат, и редкостный кретин, — уважительно говорит бармен — высокий, тощий грузин с пышными, блестящими от жира волосами, зачесанными назад. Плюет в стакан, который после этого долго трет грязной тряпицей. — Какой дурак сам в Пропасть лезет?

Остальные поддакивают, глядя на меня со странной смесью жалости и брезгливости, будто на юродивого. Лишь Тамерлан тяжело вздыхает, будто вот-вот помрет.

— Сами вы кретины, — говорит. — Не видите, у парня — любовь…

— У парня с мозгами проблемы, — лениво парирует бармен.

Тамерлан долго глядит на меня, потом переводит взгляд на бармена. Спрашивает сипло:

— Вот скажите, а за кем из вас родные полезли в Пропасть? Что молчите? То-то же… а он — не сдрейфил, телку свою не бросил. Молодец, Виджилант, хоть ты и дурак.

На секунду мне кажется, что все чего-то ждут.

Я поднимаю взгляд, гляжу на бармена. Тот локтем тычет Тамерлану в бок. Ковбой кряхтит, но спрашивает:

— Итак, Видж, парень ты, вроде, нормальный, хоть и долбанутый на всю голову, но… Кто ты на самом деле? Я имею в виду: кто ты по профессии?

Даже игроки в кости затихают. Слышно, как в холле кашляют стражники. У меня мурашки бегут по спине при виде страстной надежды в глазах собравшихся.

— Вы будто съесть меня хотите, — говорю.

Шутка повисает в воздухе. Тогда я признаюсь:

— Ну страховой агент, а что…

Это нужно было видеть. Так разочаровываются люди, которым объявили, что они выиграли миллион баксов в лотерею, а потом им сообщили, что победитель — просто однофамилец. Мол, ошиблись, позвонили не тому, не обижайся.

— Гребаный страховой агент, — скрежещет зубами бармен.

В его глазах едва ли не стоят слезы.

— Твою мать, — лаконично реагирует одни из мужиков.

Его товарищ еще проще — харкает на пол и уходит.

Тамерлан глядит в опустевший пивной бокал. Видно, что мысленно он проклинает всех на свете.

Бармен кривится:

— Я же говорил, что в игры серьезные и полезные обществу люди не играют. Только пацанва и офисный планктон. Какой от него здесь будет толк? Слышь, агент, может ты еще и москвич?

Я киваю.

— Охереть подарочек, — качает головой бармен. — Просто зашибись.

Тамерлан, наконец, поднимает взгляд, роняет мрачно:

— Да ладно тебе, Два-по-сто, че прицепился к человеку? Неси лучше еще пива.

— А кто платить будет?

— Конь в пальто! Тащи пиво.

Бармен со странным именем Два-по-сто поднимается из-за стола, забирает тряпицу и стакан. Говорит, косясь на меня:

— Грохнуть бы тебя, страховой агент. Ну куда подевались нормальные мужики? Куда ни плюнь — то педик, то офисный планктон, то москвич. Парадокс!

Остальные мужики тоже расходятся. Игроки в кости теперь болтают камни в деревянном стакане особенно зло.

— Что это все значит? — спрашиваю.

Тамерлан пожимает плечами:

— Это значит, Видж, что тебе придется здесь очень и очень несладко. В нашем форпосте не любят бесполезных людей. Да и в Пропасти вообще они надолго не задерживаются.

— А куда, — спрашиваю, — деваются?

— Мы на них потом охотимся, — сообщает Тамерлан. — Как на мутантов. Чтобы опыт набить.

Глава 4. Жизнь на дне

Два-по-сто с грохотом опускает на стол две кружки, коронованные пенными шапками.

— И рыбки, — просит Тамерлан, — не жрамши с обеда.

— А вашему другу? — елейным голосом осведомляется Два-по-сто. — Карпаччо из лосося или, может быть, пармезану с креветками?

— Пармезан с креветками не едят, — обижаюсь я.

— Не будь жопой, Два-по-сто, — соглашается Тамерлан. — Тащи рыбу и подсаживайся к нам.

Два-по-сто в страхе выставляет мокрые от пива ладони, в голосе появляется грузинский акцент:

— О, нет-нет, мне не нужен страховка! Слушай, зачэм чурка страховка?!

— Да пошел ты, — машет рукой Тамерлан, но морщины на его лбу разглаживаются и на губах мелькает улыбка.

Через пару минут на столе появляется деревянная миска, доверху заполненная какими-то жареными в муке уродцами, которым Тамерлан с хрустом начинает обгрызать плавники. Для себя Два-по-сто приготовил бутылку водки и рюмку.

— Ну, последний романтик на земле, — ядовито говорит Два-по-сто и поднимает рюмку, — ты хоть понимаешь, где очутился?

Вопрос, понятное дело, адресован мне. Я сгребаю со дна миски остатки бобов, отправляю в рот и говорю:

— Понимаю. Но…

— Прожуй, Видж, всех клиентов потеряешь.

— Не перебивай, — дергает плечом Тамерлан, отрывая голову рыбке-уродцу.

Два-по-сто оставляет его выпад без внимания и опрокидывает рюмку в рот.

— Понимаю, — говорю, — но только в общих чертах. Я заглядывал в профиль, но там ни черта не понятно, ни подсказок, ни обучения…

— Обучения?!

Два-по-сто радостно ржет. Тамерлан давится рыбой.

— Пошли вы к черту, — говорю обидчиво и надолго замолкаю, погружая губы в пенную шапку.