Пастырь добрый (Главы 17-25)

— Прекратите, майстер инквизитор, — поморщился тот. — Чем чаще вы это повторяете, тем все более жалко это выглядит; каждым своим словом вы лишь подтверждаете тот факт, что вреда мне не причините. Не хотите же вы опечалить бедняжку Марту; с каким лицом вы скажете несчастной женщине, что убили ее мужа?

— Почему Дитрих?

На миг все же дрогнул голос, и рука, держащая оружие, едва не опустилась; на один короткий миг показалось, что он прав — тот, кто говорил знакомым голосом, кривя в незнакомой снисходительной улыбке знакомое лицо...

— Почему не кто-то из нас? — проговорил Курт тихо, чувствуя, что устал — устал за эти последние полчаса больше, нежели за весь сегодняшний день, устал думать или не позволять себе думать, подозревая в измене любую слишком навязчивую мысль, рождающуюся в сознании, каждый порыв ветра, каждую градину, бьющую по лицу и мешающую держать прицел ровно, чувствуя, что еще немного — и он усомнится в реальности всего мира вокруг себя, и то, что происходит сейчас — последняя капля, могущая переполнить чашу его терпения...

— Все же вы не против побеседовать, майстер инквизитор? — усмехнулся тот, бросив мимолетный взгляд на флейту в своей руке. — И я не возражаю. Может статься, мы придем к соглашению...

— Почему Дитрих? — повторил Курт, стараясь вернуть твердость в голос и уже не понимая, насколько успешен в этой попытке. — Рядом еще трое на выбор, почему он?

— Вы, я думаю, предпочли бы, чтобы я занял вон то тело, которое сейчас пребывает в путах и в полностью вашей власти, чью жизнь вы оборвали бы без малейшего промедления? — уточнил незнакомый человек напротив. — Мне эта мысль в голову не пришла — отчего б это?..

— Два молодых здоровых тела, — перебил он. — Почему не кто-то из нас?

— Напарываетесь на комплимент, майстер инквизитор, — укоризненно вздохнул тот. — Ну, что же, вас можно понять — тщеславие, оно зародилось задолго до человечества, еще в душе самого Создателя... Не могу — вот вам ответ. Вы удовлетворены?

— Почему?

— Ведь вам уже говорили — и не раз — насколько вы устойчивы к воздействиям извне, если я верно истолковываю тот хаос, что царит в голове вашего сослуживца?..

— Эксперт по хаосу, — отметил Курт с кривой, неискренней улыбкой; тот тихо рассмеялся, кивнув:

— Да, вижу, вам известно несколько больше, нежели обыкновенно знают ваши собратья. Полагаю, большинству из них и понятие-то это знакомо лишь в смысле лексико-аллегорическом.

— Ты отстал от жизни, Крюгер, — отозвался Курт мстительно. — Лет на сто.

— Одно осталось неизменным — фанатики на службе Инквизиции, — возразил тот. — Каковым вы, несомненно, и являетесь, как верно заметил ваш растерянный друг; вот еще причина, по которой "не вы". Вот только он не меньший фанатик; он этого не признает, он над этим не задумывается, однако это так. Что хмуритесь, господин помощник следователя? — чуть повысил голос он, обратив взгляд к замершему в молчании Бруно. — Никакого иного имени вашей слепой вере дать нельзя. Вы продолжаете сохранять эту нелогичную привязанность к Богу, отнявшему жизнь у двух невиннейших созданий; не о том ли вы думали, сидя над смертным одром жены и сына? Не закралось ли сомнение в вашу душу — сомнение во всем том, что вы слышали, что вам проповедовали, что вы читали?.. Душа этого человека подобных искушений не вынесла, не стерпела мысли о том, что тот, кому он служит, отнял у него самое дорогое; отчего же ваша душа устояла? Быть может, оттого, что вы не видели воочию опровержения догм вашей Церкви, живым воплощением которого я и являюсь?

— Довольно, — оборвал Курт резко, шагнув на всякий случай в сторону, чтобы видеть обоих; Ланц вновь перекривился в незнакомой усмешке, кивнув:

— Да, теперь вы должны сказать "не слушай его"; так вы сохраняете свое положение, господа из Инквизиции — простым "не слушай". Не смотри... не думай... Вы полагаете, что здесь есть чем гордиться, господин Хоффмайер? На первый взгляд — да, ведь ваше слепое упование не позволило мне проникнуть в ваш разум, однако стоит ли одно другого? Стены тюрьмы не пропустят к вам никого извне, однако и вы за этими стенами столь же не свободны...

— Довольно, — повторил Курт, и тот изогнул бровь в наигранном удивлении:

— Отчего же? Ведь вам предоставляется уникальный случай, майстер инквизитор — допрос, на котором еретик и малефик говорит сам, откровенно и ничего от вас не утаивая, искренне и полно отвечая на каждый вопрос... А их у вас уйма, убежден. Задайте любой — и я отвечу. Вообразите только, сколько всего мне известно; у вас не идет голова кругом, майстер инквизитор, при мысли о том, что я мог бы дать вам, какое знание вы могли бы обрести с моей помощью? На вашем месте я бы недолго размышлял — что может быть ценнее знания? Настоящего знания? Поверьте, я могу рассказать такое, что вы будете слушать, как откровение.

— Затаив дыхание? — уточнил Курт, и тот укоризненно качнул головой, бросив короткий взгляд в сторону разверстой могилы:

— Ай-ай, майстер инквизитор, как это мелко.

— Не сказал бы; едва отрыли вдвоем.

— Но, — кивнул тот, — я не обидчив и готов продолжить наш торг; ведь вы понимаете, что я подхожу к главному — как нам обоим остаться при своем?

— Чего ты хочешь? — спросил Курт обессилено, чувствуя, что руки вот-вот опустятся, что усталость почти достигла предела, что близок момент, когда надо будет решаться на что-то, решаться на то, о чем не хотелось даже думать...

— Жить, — отозвался тот просто, пожав плечами. — Того же, чего хотят и все. Я возвратился в этот мир не по своей воле, однако не скажу, что горю желанием его снова оставить; уж коли я здесь, я хочу здесь и остаться. Вы не позволили этим людям заполучить мою флейту — и это на пользу нам обоим; вы — не дали вашим противникам обзавестись опасным орудием, каковым я мог бы стать, я — в выигрыше, ибо они не обрели надо мною власти. Наверное, я должен бы вас поблагодарить, майстер инквизитор; спасибо.

— Свою благодарность оставь при себе, — оборвал Курт, и тот вскинул руки:

— Как скажете; я никого не желал задеть, и мои слова вполне искренни. Однако, если вас от них так коробит — я миную эту тему... Перейду сразу к главному. Чего вы от меня хотите, майстер инквизитор? Чтобы я отдал флейту вам? Я это сделаю. Можете сейчас же швырнуть ее в огонь; я не стану возражать...

— Потому что не в ней сила, — снова перебил Курт. — Верно ведь? В твоем распоряжении останется тело, резервов которого вполне хватит на то, чтобы за остаток его жизни восстановить прежнюю форму, припомнить старые навыки... Теперь, когда ты фактически во плоти, эта дудка уже не так важна. Я верно все говорю, или в чем-то я ошибся?

— Все верно, майстер инквизитор, все верно.

— Вот только с чего ты взял, что меня можно на это уговорить? Замечу, ты не в самом выгодном положении, — чуть шевельнув рукой с арбалетом, отозвался Курт; тот удивленно округлил глаза, демонстративно оглядев себя со всех сторон, и качнул головой:

— Неверно, майстер инквизитор. У меня есть кое-что в ответ на ваши стрелы — ведь, строго говоря, и убивать-то вы собрались не меня; вы изрешетите своего сослуживца... Только к чему вам это? Ведь он еще здесь... — рука поднялась, коснувшись лба ладонью, — где-то. И я все еще могу его отпустить — целого и невредимого. Вам решать, хотите ли вы, чтобы он вернулся домой, и вам не пришлось бы объясняться с его бедной вдовою...

Молчаливый Бруно, за все время этого противоестественного, невозможного разговора, которого наяву и быть-то не могло, лишь сейчас шевельнулся, обернувшись к нему; Курт не ответил на его взгляд, понимая, что подопечный сейчас припомнил. "Моим сослуживцем нельзя прикрыться, приставив ему нож к горлу"... Как все это было просто, когда оставалось лишь словами...

— Ведь я предлагаю вам хороший выход, майстер инквизитор, — продолжил тот вкрадчиво. — Чего вы сможете добиться, уничтожив мою флейту? Лишь того, что в теле вашего приятеля я останусь навсегда; нужно вам это?.. Я же даю слово, что отпущу вашего сослуживца на волю, как только подберу себе иное обиталище, где-нибудь в весьма людном месте, дабы у вас не возникло желания немедленно пристрелить моего носителя — полагаю, направленная на незнакомого, постороннего для вас человека, ваша рука не дрогнет... Посему — мы доберемся до города; хоть бы и до Хамельна, коль уж он поблизости. Я получу новое тело, вы получите флейту; можете ее торжественно сжечь, если угодно...

— ... или убить тебя, — тихо договорил Курт. — Прямо сейчас. Если носителя истребить вместе с флейтой, ты возвратишься туда, откуда пришел.

— Увы, — согласно кивнул тот, — моих сил еще не достаточно, должно быть хоть что-то, или тело, или флейта. Разумеется, я бы предпочел сохранить и то, и другое, но — тут уж как сложится, а я не привередлив. К моему великому сожалению, вам все это известно... И приходится исходить из этого. Исход же такой: моя жизнь в ваших руках так же, как жизнь вашего сослуживца — в моих, майстер инквизитор; давайте меняться. Уж раз вы столь неплохо осведомлены о некоторых деталях, будем говорить открыто. Вы можете прекратить все это в любой момент, а именно разрушить это тело, из коего мне будет некуда деваться, ибо занять вон то — бессмысленно, ваши же — невозможно. Точнее, я мог бы попробовать, ибо теперь я могу не скрывать своих попыток, теперь мне не надо действовать исподволь, и рано или поздно одного из вас я бы одолел, но ведь за это время вы успеете уничтожить артефакт, связывающий меня с этим миром. Мне этого не хочется; вам, убежден, не хочется убивать вашего приятеля. Вам известно, что без флейты я много слабее, посему — поймите, я предлагаю разумный выход, мировую сделку. Вы получите назад своего сослуживца, я — просто возможность жить. Это справедливо для всех, и никто не будет обижен.

— Кроме кельнских детей, — возразил Курт еще тише; тот покривился:

— Ай, бросьте вы, майстер инквизитор; вам что дороже? Ваш друг или месть за чьих-то отпрысков? Учитывая, что детей вы в принципе терпеть не можете, решать тут и вовсе нечего.

— Иными словами, — медленно проговорил он, — ты предлагаешь мне отпустить тебя — преступника, фактически взявшего в заложники инквизитора при исполнении...

— Есть и другой выход, — пожал тот плечами. — Впустите меня вы, майстер инквизитор. Мы вполне сможем сосуществовать; поверьте, я не шутил и не преувеличивал, когда говорил, что могу одарить вас великим знанием. Хотите сделать головокружительную карьеру, какая и не снилась следователю ваших лет? Или, быть может, вы вовсе захотите пересмотреть свою принадлежность к вашему сообществу, узнав то, что известно мне — а я поделюсь с вами всеми своими знаниями. Если вы не боитесь их, разумеется...

— Сожительствовать с ведьмой мне приходилось, — косо улыбнулся Курт, чувствуя, как взмокла, несмотря на холод, ладонь, держащая арбалет. — Но с мертвым малефиком — чересчур, даже для меня.

— Вы пытаетесь отгородиться от реальности, майстер инквизитор, своими довольно плоскими шуточками; это выдает ваше смятение, но это простительно. Вы просто боитесь задуматься над этим... А как насчет вас, господин помощник следователя? Вы возводите знание и вовсе на престол — не желаете обрести его? Знать даже и больше, нежели известно вашему другу? Вы нигде не прочтете и не услышите того, что сможете узнать с моей помощью... Кроме того, позволю себе заметить — так, как обличаете Инквизицию вы, может это делать только тот, кто проникся и сам ее идеями и желает воцарения справедливости в этом мире. Понятия о справедливости у нас с вами, не скрою, различные, однако — подумайте; вы можете принести пользу вашему делу. Смерти вашего сослуживца вам не хочется — вы думаете о его жене (верно, господин помощник?..), рисковать рассудком вашего друга тоже — ведь вам отлично известно, насколько он ценен и в своем роде уникален; а что можете дать вашей Конгрегации вы? Ведь вы ощущаете собственную неполноценность и бесполезность в деле, служить которому взялись, ведь так? Из жизни вашей давно ушло то, что было ее смыслом, а ведь жить просто так, ни для чего — вы не умеете... Принесите себя на алтарь вашей веры. Станьте вместилищем знания, живым справочником тайн мироздания. Покушаться на вашу личность я не стану, увидите — я вполне приемлемый сосед. Сейчас вы никто, никто и ничто, и вы сами это отлично понимаете; задумайтесь еще раз над тем, что из всех присутствующих именно в вас — наименьшая ценность, и согласитесь, что мое предложение взаимовыгодно...

— Только попробуй, — негромко оборвал Курт, увидя, как подопечный опустил взгляд, поджав губы, — только попытайся шевельнуть мозгом в этом направлении. Убью на месте.

— Это вряд ли, — еще шире улыбнулся тот. — Слишком долго вы думаете, майстер инквизитор; и решимость ваша тает с каждой минутой, с каждым мигом... Тает, как мое терпение. Вы, в конце концов, начинаете меня раздражать; я уже склоняюсь к мысли о том, что следует попытаться взять самому все то, что я до сих пор старался честно попросить. Если, конечно, кто-то из вас не передумает. Господин помощник следователя, я вижу, уже сомневается, настолько ли уж он прав в своем упорстве; ощущение своей бесполезности — это самое страшное, ведь вы со мной согласны, майстер инквизитор? Ваш друг согласен. Полагаю, он думает о том, что мог бы, предоставив мне себя, спасти жизнь тому, в кого вы сейчас уже так неуверенно целитесь, что его собственная жизнь в сравнении с прочими ничего не стоит. Еще минута, и он поймет мою правоту...

В тот момент показалось — палец сжался сам, и тяжелый цельностальной снаряд сорвался сам собою, ударив в стоящего напротив человека и отбросив его далеко назад, во взбитую ногами и копытами грязь.

— Черт... — проронил Бруно чуть слышно, на миг замерев, и сорвался с места, бросившись вперед; он перехватил подопечного за плечо онемевшими пальцами, не чувствуя их, и лишь по тому, как тот покривился и зашипел, понял, что сжал слишком сильно...

— Стоять, — пояснил Курт тихо и четко, не отрывая взгляда от судорожно скорчившегося тела на земле. — Костер гаснет; займись.

— Понял... — отозвался подопечный растерянно, попятившись и едва не споткнувшись о связанного чародея; взмахнул руками, удержав равновесие, и бросился к затухающему пламени бегом.

К Ланцу Курт приблизился осторожно, не опуская взведенного арбалета; сияющий малиново-серебристым стальной штырь засел в правом подреберье, с трудом пропуская сквозь прижатые к телу пальцы темно-красный ручеек, убегающий в мокрую траву.

— Выстрелил... — болезненно проронил тот, на миг прикрыв глаза и воззрившись на Курта с удивлением. — Надо же...

Он не ответил; подойдя еще на шаг, присел, не отводя от него взгляда и прицела, на ощупь нашел выпавшую из пальцев флейту и отступил назад.

— Бруно? — поторопил Курт, не оборачиваясь. — Огня. Быстро.

Над головой громыхнуло, и поредевший было дождь зачастил сильнее, смешиваясь с острым крупным градом; подопечный чертыхнулся, и краем глаза увиделась яркая вспышка — тот плеснул на угли и ветви из фляжки. Тело Ланца содрогнулось, пытаясь приподняться, когда он, широко размахнувшись, перебросил флейту Бруно, и, вскрикнув, упало обратно, стискивая рану ладонями.