Особые гости. Ушастые милашки в платьях горничных. Вспомнился сосущий бычок клерк без подбородка. Аврора… Череп прострелило болью. Ред оперся на стол, положив лоб на ладонь.

— Босс, я не могу. Он накидал Вилли Палтусу, — хохотнул, опершийся о перила одноглазый.

— Проводнику? — поперхнулся Айзек. Даже его брат отвлекся от разработки нового танца и глянул на Реда, как и Мур.

— Вы неплохо держитесь для ходячего трупа, юноша, — заметил маркиз.

— Это он неплохо держался, а эта штука ему против меня не поможет, я тоже, в некотором роде, в культе, — Редрик достал из кармана медальон на толстой цепи. Опять прострел в виске.

— Он его развел, отблефовал так, что я с таким катать не сяду, босс. Жаль, что у того этих яиц хоть жопой жуй.

— Хватит, Харя, у парня сейчас мозг закипит, — ударил кулаком по столу Север. — Подробностей не надо, это уже правильный поступок.

— Извиняюсь, просто этот жирофуфел мне нос оторвал, — опять прострел боли. — Прости-прости, — булькающий смех. — Босс, паренек ему щеку оторвал… и сиську. Дуплет. Два пива, молодому человеку! — крикнул Харя, перегнувшись через перила.

— Вы его знаете? — спросил Ред.

— Все большие люди друг друга знают, Медный, — ответил Север. — Даже те, кто просто большие суки. Даже не знаю, кто большая мразота Палтус или Биба.

Север затянулся и тяжело выдохнул.

— Я встретил этого упыря во время второй ходки в лагерь на прииске. Он там в яме дрался, но не с людьми, а орками и зверолюдами. Я не знаю, как ты выжил после партера с этой тушей. Он как-то раздавил голову минотавру, сидя на другом минотавре.

— Он оказался мягкотелым, — Ред достал дукале и согнул монетку пальцами. Айзек присвистнул.

— Я бы его сам по ноздри в землю вбил. Мы оба воруем, но он — мразь. С того, кому все должны от рождения — не спросишь, я не знаю на кой ляд Странник подымает по баблу этих вшей. А эта падла обдирает самых беззащитных — сирот. И сидит у себя безвылазно, безнаказанный.

Официант принес напитки. Реду досталось два пива, парень глотком осушил треть бокала. Север тоже пил пиво, но из бутылки.

— Тут — где я нахожусь, я за это в ответе, чтоб беспредела не было. Кому левый залетный на рынке руку сломает и бабло стрясет, тот идет ко мне. Говорит, мол, бать, так-то, так-то. Вижу, что человека не за что разули. Я могу того найти и спросить — со мной он так поступить сможет или нет. Не сможет, ведь видит, что получит такой отпор, что захлебнется.

Север закашлялся. Но затем продолжил:

— Не можешь, значит — возвращай все взад. А не вернешь, то посмотрю кто тебя гулять искать будет по городу красивого. Деньги только на лекарства теперь понадобятся. А этот урод Палтус спрятался за ментов.

— Как он вообще в культ попал? — спросил Ред, тоже закурив.

— Да сделал то, после чего ему нельзя показывать свою жирную задницу из каменных палат. Когда я еще не был доном, город держал Бриллиант. Самый достойный человек, после Луковицы…

Он и Симона знал.

— Когда был этот путч, Бриллиант организовывал людей в городе, чтоб прятали шахтеров, но его загребли и сразу на зону, да с таким откупом, что в казне имперской столько нет. А там, походу сам Ауринк…

Ред глянул на герольда, тот не подавал признаков заинтересованности.

—… заказал его. Но никто не осмеливался поднять руку, на такого человека, кроме Палтуса. У этой суки нет ничего людского. Перебил всех сокамерников в хате на двенадцать рыл и задушил человека, что ему в отцы годился. Да он нам всем, как отец был. За это сучару, как-то пропихнули в иерархи. Что-что, а культы всегда подконтрольны государству. Там его не достать. Сразу, чуть что — порталы открыты. Пес-зассыха.

— И после смерти Бриллианта, вы с Бибой поделили город? А, что с ним?

— А он — последняя тварь, без чести, без чувства меры, дерьмо петушиное он. Я в этом убедился, когда он взял то, что построил твой отец. Взял не свое. Не как вор! И кинул нас всех.

— Кинул?

— Кинул, как сука зарывает грязью дерьмо, только он сам дерьмо, а зарывал золото — труд твоего отца и мой.

— Что же произошло? — Ред занервничал так сильно, что заколотил пяткой.

* * *

Антрацитовый путч, начало которого было предопределено вакуумом, что образовался между простолюдинами и знатью, длился тридцать лет. Но, даже после его “официального” подавления, отголоски гремят до сих пор. Все крупные предприятия принадлежали короне или знати. Простолюдины, что накопили достаточно средств на их приобретение совершали первые попытки приватизации, выкупая рыбные хозяйства, мельницы и прочее. Но когда дело дошло до шахт, Ауринк провел черту.

Начались возмущения — он толкнул черту дальше, отбирая уже приобретенное. Первая демонстрация в столице. Первая бойня. Началась гражданская война, которую запретили так называть. Путч — авантюристическая попытка группы заговорщиков произвести государственный переворот. Восстание врагов уклада. Вот так называть можно.

В северных княжествах все улеглось быстро, но юг всегда был относительно предоставлен самому себе. За порядком, по большей части, там следили дружины местных фюрстов, да и на юге всегда было меньше регулярных войск около городов, так-как легионы стояли вдоль Фронтира.

Там путч смог основательно пустить корни. Множество стычек в городах, целые кварталы обносились баррикадами и становились крепостями. Зрела идея народовластия.

Тогда северные легионы совершили полную перегруппировку. От каждого было взято по когорте, был создан Легион Подавления. По приказу кайзера, первой целью такого легиона стал Аройо-Илаго. Там был самый крупный укрепрайон повстанцев на всем юге. Именно, что целый район, граничащий с окраинами города. А из крупных городов, лишь у Аусбруха были стены.

Легион встал по периметру и взял повстанцев в осаду. Но этого было мало, тогда кайзер сказал свое слово. Если те люди хотят сами принимать решения, связанные с их существованием, пусть так. Пусть тогда попробуют принять следующее. Тот, кто хочет продолжить жить, просто жить, но по-старому, пусть убьет хоть одного, из тех, кто хочет жить по-новому или наоборот. Тогда район накрыло куполом лютого мороза. Ауринк сказал, что узнает, когда внутри все придут к “согласию”. Проголосуют делом.

Полусфера зимы, внутри холод словно на горной вершине в ночную стужу, а по краю — руку засунешь, ее и нет больше. Люди жались по подвалам, жгли все, включая книги. Разбирали оружие, ради кристаллов, для обогрева. Прошло время, которого должно было хватить до начала бойни внутри купола, когда люди стали бы замерзшими животными, но ситуацию изменил человек, что шел к куполу, волоча на себе пять связанных бронированных фургонов для перевозки заключенных.

В таких помещалось до сорока человек, а броня держала выстрел из баллисты, не говоря уже про наличие поглотителя — крупного орихалкового штыря, что словно громоотвод, стягивал на себя магию, выстрелы лучевого оружия в том числе.

Симон шел прямо сквозь военный городок, построенный легионом, к границе купола, что совпадала с окраиной города. Он не реагировал на приказы, угрозы и проклятия. Его не беспокоили ни палатки, ни телеги, ни баррикады, что были у него на пути. Он ломал их грудью и топтал ногами.

Фургоны попытались расцепить, но тщетно. Они были созданы для того, чтоб никто не смог помешать конвою. Пытались зацепить и растащить лошадьми, но сколько бы сил не прикладывали солдаты, Симон был сильнее. Маги не могли помешать из-за поглотителей.

Оказалось, что Симона знают почти все, и тот, может по мелочи, но помог или самому солдату, или его родителям. Они не хотели по нему стрелять. Когда тот подошел к куполу, то раскрыл дверь первого фургона, набрал ящиков, мешков и тюков с теплой одеждой, а затем просто вошел в стену смертельного холода, а через время вышел, спиной вперед. Так же, не поворачиваясь к солдатам, он подошел к фургону и встал в проеме.

Раздались тихие слова слезной благодарности и детский плач. Он, мало того, что пережил проход сквозь хлад, так еще и пронес под одеждой двух женщин и пятерых детей. Дверь фургона захлопнулась, те были в безопасности.

Офицеры наконец решили вмешаться, показав пример. Когда Симон вынес следующих, его накрыло огнем. Красные лучи били его в спину, но он продолжал боком идти к фургонам. Открыл дверь, запустил замерзших людей. В него полетели арбалетные болты. Все застряли в слоях теплой одежды. Один залетел внутрь. Никого не ранило. Но послышался вой матери, возле ребенка которой упал отскочивший болт.

Тогда Симон с хрустом ломающегося дерева выпрямился, перекрыв собой проход. Он был горбуном, но на ровных ногах и с прямой спиной он был выше трех метров. Он первый раз повернулся к легионерам, не полностью, в пол оборота. Ничего не сказал, у него не было слов для них. Солдаты удостоились лишь взгляда. Разочарование. Вначале это разозлило их, они проклинали его и даже рядовые начали стрелять. Но он продолжал. Спасал и порицал. Молча.

Офицеры приказали размолотить двери фургонов кувалдами. Никто не решался, на такое. Вперед вытолкнули орка штрафника. Тот ударил кувалдой дверь, но затем встретился взглядом с Симоном. Тот произнес единственное слово: “Прекрати”. Он и прекратил… существовать. Следующий удар легионер нанес себе по голове. Он бил себя пока не пробил череп. Умер на месте. Больше Симон не говорил ни с кем.

Когда одежду на его спине сожгло и изрезало, все увидели шрамы и рубцы глубиной в ладонь. Не одной свежей раны. Они не могли причинить ему вред. Мир отказывался давать им это право. Единственное, чего были достойны те, кто пытался остановить этого человека — его разочарование.

Огонь стих. Оружие выпало из ослабевших рук людей. Офицеры организовали тыл и задние ряды, чтобы те стреляли в передних, если те не будут поливать огнем Симона. Они угрожали и проводили казни, дошло до децимации в отдельных ротах. Тогда то, молодой парень, со взглядом, что глядел на тысячу ярдов, развернулся и ночью вошел в палаточный лагерь старших офицеров.

Лоуренс сам всех положил. Затем окопался и вел стрельбу, из штабной палатки. А Симон все спасал и порицал, спасал и порицал. Заполнив фургоны, он утащил их на восток. Когда Лоуренса почти выбили, в палатке открылся портал. Из него вышел Энвин Хир. Эльф сломал тому колено и избил Лоуренса до потери сознания, а затем утащил с собой. В некотором роде — спас.

А Симон вернулся на следующий день. И так каждый день, пока купол не сняли в одном городе, и не поставили в другом. Симон приходил и повторял свои действия. Снова и снова. Месяцами.

Симон получил прозвище “Луковица” не за наряд. Просто все, кто его видел падали и плакали. Семьи спасенных падали ему в ноги и целовали землю. Солдаты же, падали на колени и просили прощения. Но у этого человека, для них его не нашлось. Лишь порицание. Из-за действий Симона дезертировало пол армии.

Начались расправы над офицерами. Практические весь командный состав состоял из дворян, их семьи всполошились. Они надавили на фюрстов все разом. Тогда-то и появился имущественный откуп.

Эльф телепортировал Лоуренса прямо в здание трибунала, где ему определили штраф, а затем отправили в Среднеколымск. В лагерь, где отбывал очередной срок Север.

Срок — неверное слово. Все исправительные колонии Нефраера — трудовые лагеря, за исключением временных изоляторов и каземата под ареной Гранд Цирка. Арестанту начислялся штраф, который можно было оплатить в любой момент. Три дня после вынесения приговора давались на оплату по месту, а дальше заключенного конвоировали в лагерь.

Север, к моменту заезда отца Реда, уже выиграл в карты достаточную сумму, чтоб откупиться и просто ждал пока за ним, приедут подельники из города. Лоуренс, хромающий и побитый, подошел к Северу и спросил про бои в яме.

Тогда на прииске чалился тролль — Кирза. Огромный сукин сын — тогдашний чемпион. Разбой, грабеж, вымогательство. Если Север воровал лишь у тех, кто бы и не заметил, что у них, что-то украли, то Кирза крал у всех, кого не боялся. Подонок.

Лоуренс вызвал его. Учитывая, что человек был хромой и призывал ставить на то, что он оторвет троллю голову, коэффициенты были заоблачные. Север впервые рискнул необходимым ради излишества. Потом дал себе зарок, что не будет так поступать. Лоуренс победил, как и обещал.

Север, на выигранные деньги выкупил себя и Лоуренса. Вместе они отправились в столицу. А там уже и Палтус убил Бриллианта. Была война группировок, мир между которыми держался лишь на авторитете Бриллианта. Город разделили Север и Биба — бывший телохранитель старого вора. Лоуренс же призывал к союзу и совместной работе. Тогда теневой мир и увидел все таланты Черного Канцеляра.

Он научил всех, кого крышевали обе стороны, двойной бухгалтерии такого уровня, что люди вздохнули. Те, кто платил ментам, стали платить ворам. Люди получили защиту.

Если трогали того, кого крышевали менты, то виновника либо сажали, либо просто мочили. Север же разбирался в деле и заставлял компенсировать убыток — пострадавшему, а не короне. Но Лоуренса беспокоила ситуация на юге.

Симон был один. Кайзер же, вдоволь насмотревшись на его борьбу, просто накрыл стужей все южные города разом. Никаких магов бы не хватило на кольцо смерти и тот ледник, что был раньше, но теплые края ждала многолетняя зима. А самое главное — справиться со всем этим сам, Симон не смог.

Бессилие великана и пропаганда Ауринка, подкрепленные личными бедами каждого горожанина, вылились в то, что сколько бы людей не превозносили Симона — еще больше возненавидело его. Винили, что, не дав свершиться казни локальной, тот навлек глобальную. Близорукие невежды. Тогда он ушел.

В городах остались еще, как достойные люди, так и местные воры с группировками, что были на грани. Тогда, пришедшие на то время к консенсусу Север и Биба сели решать эту проблему. Людям нужны были: кристаллы, уголь и прочее необходимое в больших объемах. Достать было негде. Тогда Лоуренс отправился в Вольноград.

Город-государство всегда стоял особняком, но никакой изоляции, кроме странного внутреннего строя, в который сложно влиться извне. Меритократия — власть достойных. Звучит как сказка, у руля которой стоит миф — честно отобранный лучший из людей. Избираемая должность — лучший из граждан города. Такой звался Примархом.

Город стоял в долине Двуречья, что под горой Колхидой. Гора — арка. Сквозь гору вел природный пробой, в котором находилось озеро, куда стекали все осадки, что тормозились горными хребтами. Из него выходили две реки. Одна на север, проложив путь сквозь земли гномов, впадала в море, другая несла свои воды вдоль границ Помпасово и впадала в Илаго — озеро в княжестве Аройо, а оттуда разделялась на две, что шли в Абуль-Арапчуль и Порто Аб`Дудак.