Свинцом и фосфором: Страж империи

— Это как если бы вы ждали поединка двух чемпионов мира, — добавил Зарецки, — в день боя отпросились с работы пораньше, сели с пивом у телевизора — и в первом же раунде один свалил другого первым же ударом. Что вы почувствуете? Горькое разочарование. Бой будет очень коротким, более того, произойдет в закрытом хранилище, где нашлемная камера Александера может не работать. Значит, надо сделать шоу из всего остального.

Маттиас потер виски.

— Ладно. Раз у нас есть крутой герой — надо показать его крутость с первого же момента... ладно, смотрите. Вот тут останавливается машина, выходят Александер и госпожа Ковач. У Александера в зубах недокуренная сигара...

— Фу! Я не превращаю губы в дымоход, а деньги — в пепел!

— Ну, разочек надо бы. Это архетип такой. В любом крутом военном боевике обязательно найдется как минимум второстепенный крутой парень, ну там амбал-огнеметчик, к примеру, с сигарой в зубах, а иногда это и сам главный герой. Вы выходите с сигарой — ага, вот на сцене появился крутыш. В толпе репортеров нужна пара 'своих', которые зададут нужные вопросы, если их не задаст кто-то другой. Например, он спросит что-то вроде 'ах, вы курите в столь юном возрасте?', а вы ему отвечаете: 'если курение хочет меня убить — пусть записывается в очередь'. И неплохо бы метким щелчком пульнуть окурок в отдаленную урну. Можно натренироваться. А если промах — реплика 'опять промазал... ладно, урна — не одержимый, промах не смертелен'.

— Интересный ход, — одобрила Скарлетт.

— И я так думаю, — улыбнулся Маттиас.

Постановка была продумана очень тщательно, до мелочей и секунд. Например, чтобы я мог докурить сигару и перекинуться словечком с репортерами, министр должен позвонить командиру, старшему в оцеплении, за десять секунд до нашего прибытия и удержать его у телефона, пока я играю на камеру.

На роли 'бойцов С.И.О.' мы взяли взвод кадетов одного военного училища, в котором готовят офицеров спецназа, выбрав из нескольких тот, в котором все кадеты обладали третьим-четвертым уровнем дара. После того, как они дали подписку о неразглашении, мы с Зарецки детально растолковали, что от них требуется.

Староста — крепкий рослый блондин примерно моих габаритов по имени Аристарх — довольно быстро озвучил вполне ожидаемый вопрос, легко читающийся на лицах всего отряда.

— Ваша светлость, а для чего нам имитировать секретное подразделение? — спросил он министра.

— Потому что оно пока не существует как таковое, — ответил граф.

— И, отвечая на еще не заданный вопрос 'зачем имитировать несуществующее подразделение?', — вставил я, — чтобы оно начало существовать. 'Начальник спецучебки' — звучит не очень солидно, если сама учебка не существует и у меня — ноль учеников. Ваш маскарад дополнит общую картину и позволит на первых порах скрыть тот факт, что сверхсекретное элитное подразделение состоит всего из одного бойца.

Аристарх едва заметно улыбнулся:

— Обман рано или поздно вскроется, и что тогда?

— А почему он должен вскрыться? Пара зачисток — и у нас не будет отбоя от желающих стать суперэлитными бойцами вроде меня. А дальше — дело техники.

Кадеты начали ухмыляться.

— Мне кажется, у вашего плана есть одно слабое место — и оно отнюдь не в отсутствии курсантов в несуществующей школе, — сказал Аристарх.

— И в чем же оно? — спокойно спросил я.

— В том, что так называемый 'начальник спецшколы' будет выглядеть не старше своих курсантов. Непременно возникнут вопросы — а совершеннолетний ли этот 'начальник' и чему он сможет научить своих учеников?

Я улыбнулся.

— Говорят, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Завтра я покажу, на что способен, а вы будете сидеть в первом ряду на этом шоу и все увидите своими глазами. А теперь давайте еще раз повторим, кто что должен делать.

* * *

Как говаривал самый ненавидимый нами инструктор, 'если у тебя что-то может не получиться — оно и не получится'. Ненавидели мы его, впрочем, не за эту фразу, а совсем-совсем за другое.

В общем-то, я опасался, что по плану может пойти не все: слишком много человеческого фактора задействовано во всей этой операции. Слишком много актеров, не знающих, что они актеры.

Начали мы утром, чтобы материал появился не только в экстренных выпусках новостей, но и в обеденных газетах. Наш кортеж — пять солидных черных внедорожников с тонированными стеклами — подкатил к месту так, чтобы мы со Скарлетт вышли из машины возле самого ограждения, за которым столпились репортеры.

Вначале из четырех джипов высадились курсанты и быстро, без команды двинулись занимать ключевые точки оцепления, демонстрируя таким образом высокий уровень подготовки состава, которому не требуются постоянные указания офицеров. Как только журналисты проводили их объективами камер, Скарлетт выбралась со своего места рядом с водителем и открыла заднюю дверцу.

— Сэр, мы на месте.

И я неторопливо полез наружу, стараясь не задеть ничего своими наплечниками.

Этот момент тоже продумал Маттиас. Со стороны все смотрится следующим образом: большая машина, эффектная брюнетка в военной форме в роли адъютанта — а затем появляется главный герой в солидных доспехах, со шлемом под мышкой и с сигарой в зубах. Кроме того, я не надел защитную куртку под нагрудник, чтобы в кадр попали мои бицепсы. Должно быть, выглядит это круто — но заценить смогу только когда все закончится.

Я выпрямился в полный рост, огляделся по сторонам с видом полководца, осматривающего поле боя, и затянулся сигарой. Ну и мерзость, однако... Зачем люди это курят? Гробят свое здоровье за свои же деньги? Радует одно: для дела потерпеть надо, но вот эта сигара — первая в моей жизни и последняя. В следующий раз пусть мне Маттиас другую геройскую черту придумает.

И тут началось. Журналисты, смекнув, что я не занят ничем важным, а просто стою и курю, моментально обрушили на меня лавину вопросом.

Я выставил вперед ладонь в останавливающем жесте:

— Леди и джентльмены, еще капельку терпения. Вы все тут давно торчите — еще немного осталось. Десять минут — и все закончится, а вы побежите писать материал, монтировать там или что вы делаете.

— Что значит аббревиатура 'С.И.О.' у ваших солдат? — выкрикнул какой-то репортер.

— 'Специальный истребительный отряд'.

Вопросы посыпались пуще прежнего, я просто не успевал отвечать на все, потому неважные решил игнорировать. Кто такие? Пока секрет. Почему секрет? Это тоже секрет. Наше предназначение? Сейчас увидите. Почему все бойцы так молоды, практически дети? Так курсанты же.

Разумеется, вопрос 'почему вы сами не старше их?' просто не мог не последовать.

— Потому что когда вы играли в игрушки — я учился истреблять одержимых. Когда вы в школе учили литературу и историю — я учился истреблять одержимых. Когда вы дома делали уроки — я учился истреблять одержимых. Когда вы бегали за девочками, играли в футбол, клеили бумажные кораблики — я учился истреблять одержимых. Вам интересно, как я могу быть начальником специального училища в моем-то возрасте? Сейчас у меня больше двадцати лично уничтоженных одержимых, Порчу просто не считал. Знаете кого-нибудь, кто понимает в этом больше меня? С радостью уступлю должность кому-то, более опытному, и поучусь у него. Есть у вас на примете такой человек? Нет? Вот то-то и оно.

— Скажите, а какой у вас уровень дара? Если не секрет? — спросила круглолицая девица и протянула мне микрофон.

— Я не маг.

По толпе прокатился удивленный гомон, но тут появился командир сил быстрого реагирования.

Мы с ним обменялись приветствиями, вида, что удивлен моим возрастом, он не подал.

— Министр вам сообщил, что теперь операцией командую я?

— Сообщил.

— Отводите своих людей назад. Дальше мы сами. Мне нужен только человек, который знает, как открывается хранилище.

— Сейчас отдам распоряжения. Две минуты.

Как только он повернулся, из толпы журналистов прилетел логичный и закономерный вопрос:

— А как вы собираетесь сражаться с одержимым, если вы обычный человек?

Я повернулся к репортерам и улыбнулся:

— Я не говорил, что я обычный человек. Я сказал только, что я не маг.

Тут тощий длинный тип, доселе молчавший, заговорил с характерным германским акцентом, не выпуская меня из прицела портативной камеры:

— А можно каверзный вопрос?

— Задавайте, чего уж там.

— Как вы умудряетесь покупать сигары?

— Вы про мой возраст? — С этими словами я эффектно затушил сигару о голую ладонь, пульнул окурок в урну, стряхнул с рук пепел и достал с заднего сидения 'кишкодер': — я хожу за сигарами вот с этой штукой. Хотите верьте, хотите нет — паспорт у меня еще ни разу не спросили.

— Классный трюк с сигарой об ладонь, — заметил тощий и выкинул свой главный козырь: — а скажите, мы сам бой-то увидим? Или вы зайдете с этой громадной дурындой в хранилище, пару раз бабахнете в труп и добавите к своему списку так называемых 'побед' еще одну зарубку?

Вот же сволочь, а? Одним вопросом он перечеркнул все. Действительно, если одержимый выведет из строя мою нашлемную камеру — я не смогу доказать, что противник был жив и боеспособен. Скептический настрой СМИ может угробить мое начинание... с подачи этого проклятого капустника.

Ладно, план придется поменять.

Я подошел к ограждению и стал лицом к лицу с германцем.

— Хотите увидеть бой, герр рейхсрепортер?

— Разумеется, мы с коллегой тут дежурим по двенадцать часов в сутки уже третью неделю только ради этого, — сказал он.

— Сегодня ваш звездный час, — ухмыльнулся я, — вы снимете не просто репортаж с места событий, а репортаж глазами очевидца. Идемте.

— Куда?

— В банк, естественно. Вы хотите увидеть бой и вы его увидите. Собственными глазами, прямо перед собой.

Он попытался отступить назад, но я выбросил руку и схватил его за воротник рубашки:

— Отказ не принимается!

Я потащил его за собой волоком, свалив сегмент ограждения, под крики остальной репортерской братии, на полпути оглянулся и сказал:

— Ваш коллега поставил под сомнение мою репутацию и репутацию подразделения. Бывают в жизни ошибки, которые нельзя исправить словами! Сержант, наручники!

Я втащил сопротивляющегося репортера в здание банка и приковал за руку к поручню у кассы, затем подобрал с пола его камеру, отдал ему и посмотрел в глаза.

— Возможно, этот материал будет последним в вашей жизни, герр рейхсрепортер. Постарайтесь снять его хорошо.

Когда я пошел обратно, то встретился со Скарлетт, которая несла несколько камер.

— Взяла у репортеров, расставлю по залу. Что вы планируете делать и где?

Я кивнул на зал:

— Вот тут. Хотят увидеть бой — увидят.

Скарлетт внимательно посмотрела мне в глаза, напоминая о том, что камеры в ее руках работают:

— Это по плану, сэр?

— Не по плану, — беспечно отозвался я, — но моя работа редко по плану идет. Так что ничего необычного.

Она расставила камеры и мы пошли обратно к машине. Здесь я достал с заднего сидения кацбальгеры и забросил обратно 'кишкодер'.

Репортеры больше не протестовали против произвола и не задавали вопросов: момент истины уже наложил на происходящее свой неизгладимый отпечаток.

Я вошел в зал, стал в пятнадцати метрах перед дверью хранилища и скомандовал Аристарху и еще одному кадету:

— По моей команде поворачиваете вентиль, отходите в боковую дверь и блокируете ее снаружи. Поехали.

Они разблокировали замки, чуть оттянули массивную круглую створку, затем, стоя у выхода, потянули за трос, открывая хранилище настежь, и поспешно покинули здание. Все, мы с одержимым остались один на один, если не считать дрожащего репортера и наблюдающих через окна кадетов.

Могильная, мертвая тишина, я только слышу, как курлыкают за окном голуби. Мир словно замер: я, прячущийся в стальном кубе одержимый, курсанты за окнами. И вместе с нами замерли десятки, а то и сотни тысяч зрителей, наблюдающих за происходящим в прямом эфире.

Прошло секунд двадцать, и тут я увидел глаз на тонком стебельке, высунувшийся в дверь хранилища: разумеется, у твари было три недели на подготовку к штурму, и я уверен, что одержимый припас, помимо глаза для выглядывания за угол, и другие сюрпризы.

— Я тут и жду тебя, мерзость приблудная, — громко и четко произнес я. — Хватит прятаться, вылезай. Один на один.

Репортер буквально перестал дышать — я уже не слышу его испуганного частого сопения. Если сердце бедняги остановилось от ужаса — жаль, будут неприятности... Хотя, с другой стороны, получится очень даже показательный контраст между мною, вышедшим на поединок лишь с парой кацбальгеров, и умершим от страха репортером.

Несколько секунд одержимый обозревал окружение, а затем решился.

Он выпрыгнул из-за стены прямо в проем с проворством, странным для того, кто провел без воды и еды три недели. В его руках — по тонкой пластине, третью такую он 'держит' перед собой. Наверняка дверцы от банковских ячеек.

Ну, пошла жара.

И я шагнул вперед, сосредоточившись на висящем перед одержимым импровизированном метательном снаряде. Дверца от ячейки прямо между нами — ему и целиться не нужно.

Одержимый, располагая тремя 'выстрелами', не заставил себя ждать с первым. Вращаясь, пластина полетела в меня, постоянно наращивая и без того большую скорость.

Как только она оказалась примерно на полпути между нами, я 'поймал' ее и отклонил немного в сторону. Одержимый, занятый ее разгоном до скорости, на которой уже не спасает никакая броня, не смог вернуть свой снаряд на линию прицеливания, при том, что с каждой миллисекундой дверца приближалась ко мне, упрощая манипуляцию мне и усложняя — одержимому. Закон рычага работает даже на такие эфемерные и неуловимые обычному глазу штуки, как психокинез.

И когда стальная пластина уже почти пролетела мимо, мне осталось лишь подставить под нее клинок кацбальгера. Звон удара, рывок рукояти в руке — и дверца улетает в окно.

Разумеется, со стороны это выглядело так, словно я с огромной скоростью отбил несущийся в меня снаряд.

А затем я побежал перед. Второй 'выстрел' одержимого — поспешный, на глазок, без точного прицела — я отклонил в другую сторону и отбил вообще не напрягаясь.

И вот тут, когда я уже ждал третьего выстрела, одержимый меня удивил. Грязный пиджак на плече начал топорщиться и лопнул, а из прорехи стремительно появилась конечность наподобие тонкой паучьей ноги. Для чего — я понял сразу, еще до того, как на конце 'ноги' появилась длинная, невидимая для всех, кроме меня эфирная струна. Кажется, репортеру капут.

Одержимые, которые пытались меня разрезать своей 'струной', обычно выпускали ее из пальца, иногда из нескольких сразу, но их радиус поражения редко превышал два метра. Затем в центре Зоны мне попался образец, отрастивший себе указательный палец длиной в тридцать сантиметров, и ему удалось меня удивить: выпущенная из этого пальца струна хлестала на добрых три с половиной метра. Если длина струны зависит от длины части тела, из которой выпущена... Думаю, 'паучья нога' хлестнет метров на десять, а то и больше.