Очень часто нам приходилось сопровождать конвои — поскольку гарнизоны, разбросанные по большой территории, надо было кормить и снабжать. И вывозить урожай риса — наши солдаты питались со своей кухни, но оставался еще Сайгон, Дананг и множество других городов, "наш", свободный Вьетнам, который мы защищали. Оттого, кстати, сорвалась затея со "стратегическими деревнями" — можно вывести население из партизанской зоны, собрать весь нелояльный элемент за колючей проволокой, но как перенести рисовые поля — или заботу о пропитании освобожденного Вьетнама придется повесить на американскую казну. И по вьетнамским дорогам ползли... видели бы вы, на чем мы там ездили! Представьте армейский стандартный пятитонный грузовик, на который вместо кузова водрузили бронекоробку (с отрезанной мордой) от подбитого бронетранспортера, и воткнули восемь пулеметов, в том числе четыре "браунинга" 50го калибра. Этот монстр был уникален и носил даже собственное имя, "Бешеный Джо" — но и самые обычные грузовики подвергались переделке, иначе ездить по вьетнамским дорогам было смертельно опасно. На кабину и кузов ставили защиту из любого железа, оказавшегося под рукой, в ход шли даже кроватные сетки (могущие спасти от гранат русских базук РПГ), и конечно, пулеметы, пусть не как у "Бешеного Джо", но минимум два, обязательно. Машины, перегруженные оружием, защитой, боеприпасами, расчетами в кузовах (к каждому пулемету надо ведь одного, а лучше двоих парней посадить) даже при езде в сухой сезон часто выходили из строя, ломались моторы, подвеска, к бешенству ремонтников, ездить же на этих "гантраках" (как их прозвали) по грязной дороге было проклятием — но это было лучше, чем не доехать вообще. Хорошо было, когда удавалось получить охрану еще и от танкистов. Они этого очень не любили — поскольку вьетконговцы отчего-то считали танки приоритетными целями, в которые надо первым же залпом из засады влепить гранаты РПГ, после чего и начинался весь базар. Ну а нашей тактикой в ответ было, как мы называли, "работать газонокосилкой", то есть поливать джунгли по площадям, не жалея патронов. Самым страшным было, когда коммунисты подрывали "гирлянду" — сразу несколько зарядов, поставленных как немецкие "шпринг-мины", взрывающиеся после подскока на пару метров. Тут спасение было, успеть упасть на дно кузова, в надежде что тебя прикроет броня бортов. Я видел, как рядовому Скиннеру, который не успел, осколком снесло голову, как гильотиной. За неполных три месяца такой работы — которой, по идее, должно заниматься какое-нибудь подразделение по охране тыла, а не мы, элитные морпехи — наш батальон потерял больше сотни парней убитыми и ранеными. И что еще хуже, на их место приходило пополнение.
"Идиоты Уилсона" — по имени нашего министра обороны, который додумался до такого (прим.авт. — в нашей истории, "идиоты Макнамары"). Считалось, что это будет шанс для парней с самого низа, отслужив Америке, стать уважаемыми людьми. В реальности же — казалось их брали исключительно из тюрем и приютов для умственно отсталых. Они были зачастую настолько тупы, что не могли понять, что от них хотят, среди них встречались настолько малограмотные, что даже инструкцию не могли прочесть. И вели себя соответственно — я сам видел, как один такой, как только вьетконговцы открыли огонь, стал бесприцельно стрелять во все стороны, не разбирая своих и чужих, просто чудо, что ни в кого не попал, а когда кончились патроны, не знал как сменить магазин, страшно представить, что было, если бы ему выдали еще и гранаты. Еще они не гнушались крысячить у своих же — и после искренне не понимали, за что их бьют всем взводом. Наш лейтенант после писал рапорт, что рядовой такой-то "неудачно упал и ушибся — в госпиталь" и надеялся что пришлют кого-то нормального. Но присылали еще более тупого. Сам слышал, как капитан в канцелярии орал в телефон — пусть лучше рота будет с некомплектом, не надо слать дебилов. Но с каждым новым пополнением "идиотов" становилось все больше. И это в морской пехоте — куда всегда отбирали лучших по сравнению с армией, в славные времена Тедди Рузвельта рекруты совали вербовщикам взятки, чтобы быть зачисленными в ряды! Эти кретины из-за своей тупости не годились даже на то, чтобы прислуживать нам, как денщики офицерам — разве лишь кулаки почесать об их морды, успокаивая нервы. Да, мы были постоянно "на взводе" из-за того, что даже в гарнизоне нельзя было чувствовать себя в безопасности, вьетконговское подполье устраивало диверсии даже в Сайгоне, первый раз это было в феврале пятьдесят четвертого, в театре, на варьете "только для Армии США", когда в зале взорвалась мощная бомба, убив полсотни наших парней и еще больше покалечив — и оттого, регулярно снимали нервное напряжение опиумом. Но "идиоты", быстро обнаружив этот источник удовольствий, находились под наркотой постоянно, или бродя как зомби из фильмов ужасов, или отсыпаясь после дозы, без разницы, в сайгонской подворотне или в сарае посреди лесной деревни. Одному господу известно, сколько таких уродов убили или похитили вьетконговцы — и мне их, если честно, нисколько не жаль. Но обидно, что именно благодаря им на американского солдата стали смотреть как на подонка, наркомана и тупицу — и не только во Вьетнаме или в Европе, но и дома, в Штатах!
А мы, даже те, кто был нормален, зверели. Очень трудно не сойти с ума, когда ты боишься, что любой гражданский вьетнамец, даже женщина, старик или ребенок, может тебя убить — а ты не должен стрелять первым, пока он не покажет себя как враг. Зато в боевых операциях мы срывались с цепи, стреляя во все, что шевелится — и зная, что командование нас не обвинит ни в чем. Как называли ту деревню, из-за которой был шум с вонью по всему миру — господи, только у моей роты и за один год во Вьетнаме таких деревень было три! Вся разница в том, что в той деревне наши пожалели убить священника, белого, француза — а он оказался авторитетным свидетелем. Там же, где были одни желтые, о случившемся помнят лишь джунгли. И вьетконговцы, которые отвечали нам полной взаимностью — страшно представить, что они делали с теми из нас, кто имел глупость попасть к ним в плен. А таких было много — я уже сказал про "идиотов", которым ничего не стоило в одиночку и без оружия отправиться в соседнюю деревню, "чтоб опиум добыть дешевле". Иногда после мы находили их — по частям. Но чаще — не находили вовсе.
В июне пятьдесят четвертого нас снова бросили в лес — "большое наступление". Это было похоже, как гоняться за крысами с ружьем. Обычно вьетконговцев уже не было там, где мы рассчитывали — зато они находили нас всегда. Нападали, когда мы не были готовы, наносили нам потери и исчезали в лесу. Рассказывали, что однажды они напали даже на базу наших крутых рейнджеров, "зеленых беретов" — перебили там всех и ушли, не оставив на поле боя ни одного своего трупа. Что позволяло нам писать в донесениях об громадных потерях красных, ну а что тел нет, так успели унести. И нельзя было надеяться на авиацию, если только нам не удавалось зажать вьетконговцев возле хорошо видимого с воздуха ориентира — горы или поворота реки. В противном же случае под зеленым ковром джунглей наши бомбы и напалм были одинаково опасны и для вьетнамцев и для нас. Наша техническая мощь оказалась бесполезной, мы завидовали танкистам, которых лишь изредка привлекали к охране колонн. Отчего изредка — а вы представляете, как это, вытягивать сорокатонный М48, застрявший в грязи по самую башню? Не говоря уже о том, что танки размалывали вьетнамские дороги до совершенно непотребного состояния, а расход их моторесурса и топлива был слишком дорог даже для американской казны. Так что "паттоны" обычно не покидали Сайгона и Дананга, при угрозе красных беспорядков работали пугалами, выдвигаясь на перекрестки улиц. А мы, уходя в лес, заранее знали, что вернемся не все — и там останется кто-то из парней, не считая "идиотов", которых не жалко. Я помню троих своих взводных, убитых вьетнамскими снайперами. Последнего, лейтенанта Геррика, убили в том самом бою 24 июня. Это было действительно серьезное дело, наш батальон перебросили в долину Иа-Дранг. Тогда-то на нас и напало, казалось, целое полчище этих узкоглазых мерзавцев.
Они вели бешеный огонь — у всех вьетконговцев, кого я видел мертвыми и с оружием, были русские автоматы ППС. Пули летели так низко над землей, что почти никто из моего взвода не смог воспользоваться лопатками и окопаться. Но и мы тоже старались дать им достойный ответ. Я видел, как сержант Сэвидж стрелял и убил шестерых вьетконговцев. Наш лейтенант лежал в грязи, как все мы, пуля попала ему в бедро, прошла через все тело и вышла из правого плеча — он истекал кровью, но продолжал руководить обороной. Мы уже хорошо усвоили, что самый верный способ самоубийства в бою, это вести себя как командир, пытаться отдавать приказы, размахивать руками и пистолетом, даже просто внешне быть похожим на офицера — тогда на тебя обязательно обратит внимание вьетконговский снайпер. Потом лейтенант передал книжку с инструкциями по использованию средств связи старшему сержанту, взводному Карлу Палмеру, приказав сжечь ее, если будет грозить плен. И еще велел перераспределить оставшиеся боеприпасы, вызвать огонь артиллерии и при первой же возможности прорываться. Однако Палмер и сам тогда уже был ранен, а через минуту убили и его. Командование взводом принял на себя Сэвидж, он связался с артиллерией и вызвал прицельный огонь. Взрывы снарядов ложились в опасной близости от нас, но напугали вьетконговцев и заставили их отойти. Когда нашего взвода уже не было — шестнадцать погибших, девять раненых, только я и Сэвидж каким-то чудом были целы.
Знакомый писарь сказал, что в том бою наш батальон потерял двести человек только убитыми — зато вьетконговцам это обошлось в тысячу двести трупов, так написали в донесении, отправленном в штаб дивизии. Я не видел такой кучи дохлых красных и втайне думаю, штабные просто умножили число наших потерь на число вьетконговцев, застреленных Сэвиджем. Но ведь на самом деле далеко не все из нас были так удачливы, как он, многие вовсе погибли раньше, чем смогли уложить хотя бы одного вьетконговца! Однако я молчу — поскольку мы были объявлены героями, получив по "Серебрянной Звезде", медали за храбрость. И батальон был выведен с фронта в Сайгон, сейчас мы ждем когда придет пополнение — господи, только бы не "идиоты"! Мне страшно представить часть, где эти кретины составляют большинство. Их всех перебьют в первом же бою, а с ними и нас, последних верных солдат Америки! И вы, сэр, расскажите там, дома — как мы тут исполняем свой долг!
Что говорите, будет снят фильм — как храбрые американские парни истребляют тысячи вьетнамцев? И моя внешность показалась вам подходящей для образа крутого главного героя? Так это все Эбола, сэр, волосы как выпали, так и не отросли больше. Бабы нос воротят, боятся что сифилис — не показывать же им каждый раз медицинский документ! А я, спасшись в мясорубке Иа-Дранг, едва не погиб тут, в Сайгоне, когда эти красные ублюдки взорвали гостиницу для сержантского состава, повезло мне выйти оттуда за пять минут до того. Вьетконг пишет в своих листовках, что у нас "земля будет гореть под ногами". И, проклятье, кажется, они были правы, во всем Вьетнаме нет ни одного места, где мы были бы в безопасности! Только не верьте карте, которую вам показывали, "территория под нашим контролем". Вьетконговцы никогда не удерживают территорию, им это абсолютно не надо. Потому что когда мы входим в любую деревню, где они были недавно, их там нет, но все местные жители уверены, что они вернутся, считают именно их хозяевами этой земли, волю которых надо исполнять — ну а мы и Зьем, это что-то временное, чего завтра не будет. Это бесило — но, проклятье, это была правда! Стоило нам уйти, как Вьетконг возвращался в эту деревню. За чертой городов тут все за Вьетконг, кроме очень немногих отщепенцев — по крайней мере, я там ни к одному вьетнамцу не повернусь спиной. В городах, считается, что большинство за нас — вот только зачем тогда Зьему тайная полиция, числом превосходящая его же армию раз в десять? И простите, но этот "наш сукин сын" не больший любитель демократии, чем средний уроженец штата Алабама, сторонник равноправия ниггеров! Вы ведь знаете, как здесь несколько буддийских монахов — просто сумасшедшие — вышли на главную площадь, где по-настоящему подожгли себя и сгорели заживо! Все это видело множество людей. Это было какое-то безумие — но еще большим безумием были устроенные зьемовской полицией ответные погромы в буддийских монастырях. Черт побери, мы что, кормим этого сукина сына в надежде, что он вечно будет сидеть на наших штыках? И нам до скончания времен слать в Штаты гробы? Между прочим, совершенно не заметно, что увеличение зьемовского террора против своих же избирателей как-то уменьшает частоту и интенсивность диверсий Вьетконга против нас. Сукин сын Зьем больше всего озабочен, удержаться у власти — но какого черта мы должны оплачивать этот его счет своей кровью?
Мой персональный счет, сэр. Ведь мой контракт должен был завершиться месяц назад. Но "во время, когда Соединенные Штаты ведут войну", вы ж знаете этот параграф, сэр. И чтобы получить мои, кровно заработанные доллары, мне придется рисковать головой еще черт знает сколько времени. Пока Вьетконг не капитулирует — а он этого не сделает, пока ему с севера идет помощь оружием и людьми, и там под крылом "дяди Хо" у красных безопасный тыл. Так пусть наш Президент прикажет сбросить атомную бомбу на Ханой — по-настоящему, а не как французам грозил в Париже. Пусть хоть заполирует все эти проклятые джунгли до ровности автостоянки, пусть не останется ни одного живого вьетнамца, как у нас в Калифорнии пятьдесят лет назад умер последний местный индеец, доживавший в качестве учебного пособия в университете Сан-Франциско. Но только бы я вернулся наконец домой!
Проклятые коммунисты — стройте свой грабительский порядок у себя, но не лезьте к нам! Оставьте нам, людям "свободного мира" жить так, как нам хочется — без ваших "колхозов" и справедливости!
Лючия Смоленцева.
Ты уж прости — но разжалую тебя в любимые жены. Ну еще в актрисы, в довесок.
Это сказал мне мой муж, мой рыцарь — когда по моей оплошности погибла Ганна Полищук (прим.авт. — см.Красные камни). Ее лицо осталось в фильме, что мы тогда сняли — "девушка с котом", жительница города Дрогобыча пятнадцатого века, служанка "пани Анны". В титрах в конце ее имя названо в числе "памяти членов съемочной группы, убитых бандитами ОУН". Мы знаем, что Линник и его "птенчики" к бандеровцам отношения не имели — но поскольку делу была дана широкая огласка и освещение в газетах, то чтобы советские люди не усомнились в истинности коммунистической идеи, банде Странника приписали связь с ОУН-УПА "в рамках заговора с целью ревизии Советской Власти". Так решили на самом верху (кто — Пономаренко или сам Сталин?) и не нам обсуждать. И "какая разница фашистским мерзавцам, заслуживающим стенки, за что конкретно их исполнят", слова Вали Кунцевича. А мне осталось замечание от моего мужа — о котором он сам, возможно, уже забыл. А я — нет. Хотя ни разу ему о том не напомнила.
