1917: Трон Империи

Но найти узурпатора в обширных госпитальных залах было ничуть не проще, чем искать иголку в стоге сена, ведь в одном только Николаевском зале было расположено двести коек. И ладно бы просто раненых, но почти поголовно это были раненые мало того, что тяжело, так еще и в основном в голову, шею или позвоночник, а значит их никак нельзя было двигать с места, да и вообще как-то активно шевелить.

— Господин полковник! — Галанина бросилась к Слащеву. — Прикажите немедленно прекратить это безобразие! Это нетранспортабельные тяжелые раненые, их нельзя беспокоить! Здесь госпиталь, а ваши люди грязные и разносят заразу с улицы!

Слащев с отчаянием посмотрел на огромный зал, уставленный кроватями. Нечего было и думать быстро найти здесь спрятавшегося беглеца, а продолжение обыска может привести к взрыву возмущения не только в среде раненых (и черт бы ним с их возмущением), но и в рядах самих финляндцев. Конечно, ему пока удавалось поддерживать относительную дисциплину, но надолго ли? Но и прекратить поиски совершенно невозможно — если Михаил ускользнет и встанет во главе войск, то вероятнее всего сами же финляндцы возьмут под арест самого Слащева и вместе с Крымовым выдадут Царю в обмен на какие-нибудь обещания и гарантии.

Он решительно обернулся к продолжающей что-то говорить Галаниной и сказал:

— Хорошо, допустим. Вы хотите, чтобы мы прекратили? Укажите нам, где находится Великий Князь Михаил Александрович, и мы немедленно покинем госпитальные залы.

Нина Валериановна опешила от такого и замолчала. Великого Князя? А как же присяга, которую они все приносили? И потом — выдать Государя этим мерзавцам? Да они за кого ее принимают? Тем более что нового Императора уже успели полюбить в госпитале. Он, невзирая на крайнюю загруженность, много времени проводил, беседуя с врачами, сестрами и ранеными. Он распорядился увеличить штат ночных смен, распорядившись платить дополнительным сестрам жалование из своих средств, и теперь по ночам дежурили не две сестры милосердия на весь Зимний дворец, а по десять на каждый из залов. Он особо повторял, что раненым нужно не только лечение и уход, но и постоянное внимание, возможность поговорить, излить душу, услышать теплые слова. Да и тысячу тяжелораненых не могли нормально быть под присмотром всего лишь двух сестер милосердия.

А еще Государь запретил хождение по госпиталю всякого рода высоких делегаций, ведь прежде и дня не проходило, чтобы по залам, словно на экскурсии, не ходили табунами всякие напыщенные, важные и часто иностранные гости, вместе с фальшивым сочувствием разнося заразу и множа беспокойство тяжелораненых.

И теперь этот неприятный полковник хочет, чтобы она выдала Императора? Да ни за что! Даже если бы он тут и был.

* * *

ПЕТРОГРАД. КАЗАРМЫ ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКА. 6 марта (19 марта) 1917 года. Ночь.

Весь наличный состав Лейб-Гвардии Преображенского запасного полка был построен. Уже отзвучали приветствия, уже завершился минимально необходимый церемониал встречи Государя Императора, и теперь солдаты молчали, ожидая собственно то, ради чего их построили здесь прямо среди ночи. Ожидали Высочайшее слово.

Конечно, они уже знали об аресте их командира, но в отличие от кадровых частей Лейб-Гвардии, недавно забритым в армию нижним чинам запасных полков командир этого самого полка, где они временно "обучались", вовсе не был таким уж родным отцом-командиром, скорее наоборот, поэтому ожидать каких-то движений и ропота по этому поводу не приходилось. Скорее это заставляло их быть более осторожными, придерживаясь принципа "если уж полковник пошел под трибунал, то очень уж суров Царь-батюшка, остальным нужно поостеречься, не гневить лишний раз и на рожон не лезть".

Я стоял на возвышении и смотрел на них. Смотрел твердо, но открыто. С ними не стоит разводить политесы, не та публика. За мной они пойдут отнюдь не ради красивых слов. Если пойдут.

— Я не стану взывать к вашему патриотизму или верноподданническим чувствам. Уверен — это излишне. Вы все приносили мне присягу верности, как своему законному Государю Императору. И вы все люди от земли, люди практического склада, четко понимающие в чем ваш личный интерес. Землю и прочее я обещал всем, а под пули идти вам. Не скрою, вы мне нужны, иначе зачем бы я к вам пришел? Только что мятежники штурмом взяли военный госпиталь в Зимнем дворце. Идет бой на Дворцовой площади. Но сил у мятежников мало. Их расчет строился на внезапности, но они уже проиграли. Только что на Николаевском вокзале началась разгрузка Дикой дивизии. Той самой Дикой дивизии, которой я командовал всю войну, и той самой дивизии, о свирепости которой ходят легенды по обе стороны фронта. К утру у меня будет достаточно войск, но зараза мятежа расползается по столице. Вы слышали стрельбу, но вы и слышали фабричные гудки. Утром прольются реки крови, если толпы выйдут на улицы, если из казарм хлынут многочисленные бузотеры. Я не хочу резни в городе. Я знаю, вы не хотите на фронт. Что ж, докажите, что вы полезны мне в Петрограде. Здесь тоже фронт. Я даю шанс каждому из вас. Только что я повелел сформировать 1-ю Отдельную дивизию особого назначения войск Внутренней Стражи. Ее задачей будет восстановление и поддержание порядка и законности в тылу и в крупных городах Империи. Докажите мне, что вы достойны чести служить в этой элитной дивизии.

Обвожу жестким взглядом это горе-воинство.

— Желающие служить во Внутренней Страже три шага вперед!

Слитные шаги бывшего Преображенского запасного полка прозвучали на плацу. Как теперь именуется этот полк и полк ли это? Потом разберемся.

* * *

ПЕТРОГРАД. КАЗАРМЫ ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКА. 6 марта (19 марта) 1917 года. Ночь.

— Князь, вы меня очень обяжете, если прекратите запирательство и со всей возможной откровенностью расскажете мне о заговоре и о своем участии в нем.

Я холодно смотрел на полковника князя Аргутинского-Долгорукова, который под моим взглядом окончательно поник и как-то даже сжался, словно кролик, завидевший удава. И рад бы стремглав бежать, но понимает, что все пропало, вариантов нет, а есть только гибель. Понимает, но хорохорится из последних сил, пытаясь убедить себя, что если сделать вид, что все хорошо, если закрыть очи и спрятаться под одеялом, то минует его беда, отведет свои страшные гипнотизирующие глаза удав, и снова он станет скакать по зеленой лужайке и будет все чудесно.

Не будет.

— Вы заставляете меня ждать?

Аргутинский-Долгоруков верноподданнически выпятил глаза и заблеял:

— Ваше Императорское Величество, не знаю я ничего! Оговорили меня враги и завистники, а я, Ваше Императорское Величество, всегда был, есть и буду, верным слугой Престола Всероссийского, и я, и предки, и дети мои, всегда и во всем...

Князь продолжал горячо лепетать, но я его уже не слушал. Его оправдания меня не интересовали, а делиться информацией он явно не спешил, очевидно, полагая, что еще не все потеряно и позапиравшись некоторое время, а, возможно, даже посидев немного в какой-нибудь Петропавловской крепости, он выйдет сухим из воды при любом раскладе, кто бы ни оказался на Престоле в результате. Именно такую стратегию поведения на допросе он выбрал и четко ее придерживался, что называется, включив дурачка и уйдя в несознанку.

Но, к несчастью для князя, это был не допрос, а я был не следователь, и доказывать мне никому ничего не нужно было. Собственно, желание побеседовать с Аргутинским-Долгоруковым возникло у меня ввиду некоторой организационной паузы, когда мое личное вмешательство лишь мешало бы процессу. Кутепов полным ходом взялся руководить военным округом, двигая войска, организовывая подкрепления и отдавая различные приказы с распоряжениями. Генерал Маннергейм спешно формировал хотя бы видимость дивизии из разрозненных рот Преображенского и Павловского запасных полков Лейб-гвардии, готовясь выдвинуться на помощь осажденному Главному Штабу. И в этих вопросах вовсе не требовалось Высочайшего присутствия и глубокомысленного многозначительного надувания щек.

Не желая быть пятым колесом в телеге, которым обычно и является любое высокое начальство среди занятых реальным делом людей, я, в то же самое время, не страдал той щепетильностью, которая, вероятно, полагалась бы мне по происхождению и положению. Впрочем, тот же Петр Первый ярко продемонстрировал, что и Императоры вполне могут себе позволить Высочайший допрос с дыбой, да головы мятежникам могут при необходимости рубануть собственноручно.

Именно поэтому я затребовал от штабс-капитана Брауна доставить пред мои ясны очи князя Аргутинского-Долгорукова, рассчитывая некоторым образом повторить мои прошлые душеспасительные беседы, которые ранее вернули верноподданнические чувства Лукомскому и тому же добрейшему моему дядюшке Сергею Александровичу. Да и вообще возникло острое желание препарировать данный экземпляр, раз уж представилась такая возможность. Высочайше препарировать, не отдавая все на откуп всяким трибуналам и следователям. И пусть дыба не входила в мои планы беседы (оставим этот чудный инструмент моим царственным предшественниками типа Петра Великого), но не входила она в мои планы, как я уже сказал, вовсе не из-за моей цивилизованности и прочего гуманизма. Просто не верил я в эффективность такого метода в данной ситуации. Да и методов экспресс-допроса я знаю поболе, чем просто дыба.

Например, доброе слово.

Дождавшись паузы в нескончаемом потоке верноподданнических причитаний и жалоб, я, наконец, двинул вперед свое "доброе слово".

— Князь, вы отнимаете мое время.

Аргутинский-Долгоруков, сбившись на полуслове, замолк и часто заморгал, явно не зная как поступить в такой ситуации. Что ж, внесем ясность.

— Возможно, вы, князь, еще не осознали, что собственно происходит. Это не допрос, и я не следователь. При отстранении вас от командования, вам было выдвинуто ряд тяжелых обвинений. Но, возможно, возможно, — повторил я, подчеркивая это слово, — я не совсем разобрался в ситуации и не понял двигавших вами мотивов. Вывод о вашем участии в заговоре, возможно, строится на неверном предположении, что вы, князь, являетесь активным заговорщиком, замыслившим мятеж против своего Государя...

Полковник усиленно замотал головой, не решаясь, впрочем, перебивать Императора словами.

— ...но ведь, могло и так случиться, что вы лишь втирались в доверие к мятежникам, собираясь, как и положено верному подданному, сообщить о заговоре и заговорщиках своему Государю. А в этом случае, ваша вина лишь в том, что вы не донесли о мятеже вовремя. Но ведь вы хотели, не так ли князь?

Тот замер, не решаясь сделать следующий шаг, и тоска в его глазах говорила без слов о том, что он прекрасно понимает всю отчаянность сложившегося положения. Придется замершую фигуру подтолкнуть, ибо некогда мне церемонии разводить. В конце концов, я тут не психоаналитик и оплата у меня не почасовая.

— Впрочем, вероятно, я зря трачу на вас дорогое время. Так что удешевим процесс, ведь целая бригада следователей и прочих мастеров развязывать языки явно обойдется России значительно дешевле. Посему, прощайте, князь. Приятного вам допроса.

Я встал, но тут Аргутинский-Долгоруков буквально сполз на колени и затараторил, выпучив от ужаса глаза:

— Государь! Я все, все скажу, Государь! Ваше Императорское Величество, не велите казнить, я все что знаю — расскажу, никакую вину не утаю, все как есть скажу!

Усаживаюсь в кресло и устало гляжу на молящего полковника.

— Что ж, князь, вот вы и отняли еще минуту у самого занятого человека в России. Но я вам даю кредит еще на пять минут, за которые вы должны доказать, что ваши показания будут достаточно ценны, для того, чтобы я не пожалел о потраченном на вас времени...

ГЛАВА IV. НОВЫЙ ЦАРЬ

ПЕТРОГРАД. ГЛАВНЫЙ ШТАБ. 6 марта (19 марта) 1917 года. Ночь.

Бой вокруг Главного Штаба продолжался. Атакующие довольно быстро отошли от шока первых минут схватки и предприняли обходные маневры, атакуя здание с разных сторон. Они небольшими отрядами нащупывали бреши в обороне верных Михаилу войск, умело использовали особенности столичной застройки и применяли соседние улицы для переброски сил с одного участка противостояния на другой, благо сражение не имело сплошной линии фронта и представляло собой лишь сочетание отдельных перестрелок местного значения.

Собственно, удержать весь гигантский комплекс, с его десятками сообщающихся зданий, кучей внутренних дворов и переходов, силами одной роты было делом практически невозможным, и Ходнев прекрасно осознавал, что будь у нападавших больше сил, то подчиненным генерала пришлось бы туго. Впрочем, все и так было довольно кисло и без прибытия к противнику дополнительной поддержки.

Так мятежники, практически не встретив сопротивления, заняли министерскую половину комплекса и теперь строения, относящиеся к Министерству иностранных дел и Министерству финансов, были в их руках. Впрочем, оборонять их наличными силами Ходнев и не пытался, приказав оставить ту часть комплекса и защищать только собственно сам Главный Штаб.

Но и здесь положение было довольно неприятным. Оборона почти трехсотметровой стены вдоль Невского проспекта сама по себе была делом не шуточным, а с учетом того, что пулеметные команды "Льюисов", установленных напротив выходов к зданию улиц Гоголя и Морской, постоянно находились под прицельным обстрелом из окон и чердаков домов, расположенных по другую сторону проспекта, так и вовсе архисложным. Естественно, особо яростным обстрел становился в те минуты, когда мятежники предпринимали очередную попытку пробежать три-четыре десятка метров до стены Главного Штаба для того, чтобы закидать окна гранатами. И уже пару раз им такая операция удавалась, и обороняющимся стоило немалых усилий восстановить контроль над этими участками здания.

Ходнев не сомневался в том, что стоит мятежникам получить подкрепление, и положение осажденных станет практически безнадежным, поскольку захват хотя бы одной части здания станет лишь вопросом времени. А дальше все перейдет в стадию боев в коридорах и переходах, перестрелок из-за углов, и кровавой свалки рукопашных схваток. При таком развитии событий надежно удерживать внешний периметр будет практически невозможно.

В паузах между штурмами мятежники пытались распропагандировать обороняющихся, заявляя о том, что "узурпатор" Михаил низложен и трон перешел законному Императору Алексею Николаевичу. Ходневу пока удавалось удерживать дисциплину, но если Михаил Второй не объявится в самое ближайшее время, то наверняка можно утверждать, что комендантская рота предпочтет сложить оружие в обмен на какие-то гарантии со стороны "новых властей".

Лишь одно вселяло надежду — план переворота явно строился на внезапности, а не опирался на большие силы. А значит, у мятежников сил явно немного и удерживать Зимний дворец, Адмиралтейство, Министерства иностранных дел и финансов, да еще и вести осаду Главного Штаба им все же непросто. Кроме того, генерал не сомневался в том, что даже если другие запасные полки вновь примутся бузить, то они вряд ли кинутся на штурм, а, скорее всего, предпочтут "бороться за свободу" в другом, значительно более безопасном месте.