На переднем крае

Моя практика подходит к концу. Всего через несколько дней я снова буду дома.

Читаю последние новости из России. Главой Центробанка назначен Геращенко. Он уже был раньше на этом посту, но его уволили во время предыдущего финансового кризиса. Теперь оказалось, что он, все-таки, лучший специалист в России.

— Что за говнюк? — спрашивает немецкий коллега, глядя мне через плечо на портрет нового старого главы Центробанка.

— Откуда ты знаешь Геращенко? — спрашиваю я.

— Я его не знаю. Просто внешность у него очень уж характерная.

Я, наконец, получил зарплату. У меня снова много денег. Как мне их не хватало весь этот месяц! В бухгалтерии мне сообщают, что сейчас мне заплатят не все, а только часть. Остальные деньги я получу через месяц. Как я их получу? Находясь в России, я не могу снять деньги со счета в Германии.

— Сожалею, но таков порядок, — говорят мне. — Вас предупредили об этом, и вы ничего не ответили.

— Когда вы меня предупреждали?

— В самом начале вашей практики мы послали вам письмо.

— Я ничего не получал.

— Этого не может быть. Это же ваш адрес?

Я смотрю на адрес, потом на чиновника, пытаюсь понять, не шутит ли он. Но его лицо серьезно.

— Вы действительно думаете, что сейчас я живу в Петербурге? Вы думаете, я каждый день летаю на работу в Мюнхен?

— Этого я не знаю. Я не интересуюсь вашими личными обстоятельствами. Вам послали письмо, вы ничего не ответили, а теперь предъявляете претензии. Если у вас проблемы с получением денег, то обращайтесь в банк, а не к нам.

Шуберт выслушивает мою историю с сочувствием. "В банк обращаться нет смысла, — говорит он. — Деньги в Россию сейчас не перевести. Нам сейчас надо платить за участие в выставке в Петербурге. Сегодня посылаем человека с деньгами. Он получит в кассе наличные и повезет их в Россию. Старый добрый дедовский способ. Другие сейчас не действуют. Хорошо еще, что платить надо долларами. Где бы мы тут рубли достали?"

Грустно слышать такие новости. В России, кажется, все разладилось, а мне на днях туда возвращаться. Что же там на самом деле? Звоню в Петербург, к себе на работу.

— Как у вас там?

— Да, вроде бы, все как обычно.

— Говорят, у вас кризис.

— А, ты об этом... Ну, да. Это не кризис, собственно. Тут другое слово больше подходит. Бакс в несколько раз подскочил. Цены растут. Все импортное подорожало.

— А отечественное?

— Ты о чем? А, да. Икра пока не подорожала. По сравнению со всем остальным она стала довольно дешевая. Сигареты подорожали пока не сильно. Но дорожают. А рубль уже совсем ничего не стоит.

— Это ничего. У меня ведь валюта.

— Засунь ее себе знаешь куда? Ты ее нигде не обменяешь. Все обменники закрылись.

— Если рубли больше ничего не стоят, а валюту не поменять, то как же вы покупаете?

— Ты всего месяц в Германии, а вопросы задаешь, будто никогда в России не жил.

Вот это новости! У меня полные карманы валюты, до отъезда осталось всего несколько дней, а мне предлагают засунуть деньги...

Срочно иду по магазинам. Как назло, мне сейчас ничего не нужно. Что покупать? Как потратить столько денег? Наконец, покупаю себе видеокамеру.

"Возьмете еще что-нибудь?" — вежливо спрашивает продавец. К камере надо бы купить пленок и сумку. Но, потратив уже столько денег, становлюсь жадным. Беру только пленки. "Это подарок от фирмы", — говорит продавец. Почему же он это сразу не сказал? Если б я знал, то взял бы и сумку. Впрочем, возможно, в этом случае пришлось бы платить и за пленку. Кто знает, до какой суммы они делают подарки.

Иду на Октоберфест, снимаю город. Деньги еще остались, но их уже не много.

Теплыми безоблачными вечерами вечерняя жизнь из гостиничного ресторана перемещается во двор. Столики стоят на свежем воздухе, на травке, под деревьями.

— Столик не обслуживается, — на ходу говорит Тони семье за соседним от меня столом.

— Как не обслуживается? — не понимают они. — Зачем он тогда тут стоит?

— Поставили, вот и стоит. Сидеть за ним можно, но обслуживать вас тут не будут.

У посетителей растерянные лица. Видимо, они в первый раз с таким сталкиваются. Подумав несколько секунд, отец семейства спрашивает, свободно ли за моим столиком. "Свободно", — отвечаю я.

— А мы тогда здесь сядем! — торжествующе заявляет отец.

— Ну вот, видите, как все просто решается, — говорит Тони, подскакивая к столику. — Чем могу служить?

Они заказывают. Мы знакомимся. Завязывается разговор.

У них семейная встреча. Они приехали из разных городов. Делятся впечатлениями, рассказывают про свою жизнь. Выясняется, что они все часто ходят в театр, так же, как и я, любят пьесы Брехта. Расспрашивают меня про Россию, интересуются, не нужна ли ей какая-нибудь помощь. Они считают, что нехорошо так вот сидеть в уютном ресторанчике и кушать огромные порции, запивая свежим пшеничным пивом, зная, что где-то людям не хватает на жизнь. Надо делиться, и они готовы это сделать, но не знают, как.

Я этого тоже не знаю. России нужны не продукты и не деньги. А что? Трудно сказать. Наверное, россияне могут только сами себе помочь.

За разговором вечер проходит быстро. Тони снова и снова приносит пиво, ставя все новые черточки на картонных подкладках. Вставая из-за стола, понимаю, что перебрал. С этим замечательным пивом легко промахнуться и выпить пару литров сверх своей нормы.

Я, наконец, дописал свой отчет.

— Отчет должен проверить начальник отдела, — говорит мне секретарша.

— Разве он понимает по-русски?

— Он вообще все понимает. В любом случае, он должен это посмотреть. Его кабинет тут рядом, налево по коридору.

Выйдя в коридор, поворачиваю направо и действительно через несколько шагов оказываюсь перед кабинетом начальника отдела.

Начальник листает мои бумаги, рассматривает картинки и ищет знакомые слова.

— Что это? — спрашивает он, показывая на единственное слово на странице, написанное латинскими буквами.

— Это название канадской фирмы, разработавшей описываемое оборудование, — рапортую я.

— Не слепой. Как это название тут оказалось? К чему оно упомянуто? Что ты про них пишешь?

— Что они разработали оборудование, — растерянно отвечаю я.

Начальник пристально смотрит на меня, видимо, подбирая слова, достойные моей тупости.

— Ты какими деньгами получаешь зарплату? — наконец выдавливает из себя он.

— Немецкими марками...

— Вот. Когда ты будешь получать ее канадскими долларами, тогда и будешь упоминать в своих отчетах эту фирму сколько угодно. Мы не для того тебя пригласили, чтоб ты за наш счет рекламировал кого попало. Ты в нашей фирме работаешь, так что изволь писать о ней.

Иногда я сам поражаюсь своей глупости.

Последние выходные своей замечательной практики на переднем крае науки и техники я провожу не в Мюнхене. Меня пригласил к себе в гости мой старый знакомый Миша, с которым мы познакомились во время моих предыдущих практик. Он, правда, живет уже не в той деревне под Гейдельбергом, где я навещал его раньше. Он окончил институт и сейчас работает в Лейпциге. Именно туда мне и надо доехать.

Конечно, проще всего ехать по железной дороге, но я не ищу простых путей. Мне нужно экономить.

Немцы любят путешествовать. Способы для этого придуманы самые разные. Не у каждого есть машина и деньги на железнодорожный билет, но даже для таких не богатых людей как я есть возможность доехать из Мюнхена до Лейпцига, не разорившись.

На бирже попутчиков, что есть в каждом крупном городе, можно найти водителя, который едет в нужный мне город и может взять меня с собой. Мне нужно оплатить только половину стоимости бензина, который потребуется на дорогу, и услуги биржи. Это получается гораздо дешевле, чем поездом.

Мой водитель — школьник, совсем недавно получивший права. Он учится в Мюнхене и едет домой на выходные на одолженной у друзей машине. То, что я оплачу ему половину расходов, для него большое подспорье. Всю дорогу до Нюрнберга он жалуется, как дорог нынче бензин. Не беря попутчиков, он не смог бы поехать домой. Тут людям денег не хватает, а Россия отказывается платить долги. Это тоже его возмущает, и он очень эмоционально объясняет это мне. Зачем он мне все это рассказывает? Я ведь не видел ни копейки тех кредитов. Нечего было их давать, раз самим деньги нужны.

После Нюрнберга он, видимо, устает разглагольствовать и начинает уделять больше внимания дороге. Собственно, на ней нет ничего интересного: мы едем по скоростному шоссе, перекрестков нет, только указатели. Судя по ним, Франкфурт все ближе.

— Странно, — говорю я, — почему на всех указателях написано про Франкфурт, а про Лейпциг нет ни слова?

— Франкфурт — большой город, — неуверенно отвечает водитель. Он больше Лейпцига.

— Тогда почему мы приближаемся к нему? Мы должны ехать в сторону Берлина.

— Франкфурт, наверное, ближе, — говорит водитель уже совсем не уверенно. — После Франкфурта будут указатели на Берлин.

Интересно, что у него по географии. Видимо, он ее учил. Его начинают мучить сомнения.

— Но я же не мог поехать не туда. Тут и свернуть было негде.

— У Нюрнберга была развилка, — напоминаю я.

Он съезжает на обочину и начинает судорожно рыться в вещах. Находит карту, несколько минут ее рассматривает и, наконец, приходит к ужасному выводу: уже два часа мы едем не в ту сторону. Все его финансовые планы рухнули.

— Ничего, — успокаиваю его я, — сейчас на Франкфурт посмотрим, там шоссе прямо через город проходит.

— Но мне не нужно во Франкфурт! Нам надо ехать обратно.

— Ты знаешь, как развернуться на скоростном шоссе?

Он вынужден смириться со своей судьбой.

Права была мать Митрофанушки: извозчику географию надо знать обязательно, но на практике любая наука учится лучше, чем на уроках. Надеюсь, теперь он на всю жизнь запомнит, где находится Франкфурт на Майне.

В Лейпциг я приезжаю на несколько часов позже, чем планировал. Миша уже начал волноваться.

За то время, пока я его не видел, он совсем остепенился: расплатился с долгами, снял квартиру, обзавелся сотовым телефоном. Анекдот про разницу между сотовым телефоном и вибратором он уже не помнит.

— Я живу в блочном доме, представляешь! — говорит он. — На западе в таких домах живут только лишь отбросы общества, вечером в такие районы опасно заходить. А здесь почти все живут в блочных домах. Там даже ванны не облицованы. Это так практично! Под ванну можно складывать вещи, а если она потечет, это сразу видно, и заменить ее гораздо проще. Впрочем, что я тебе рассказываю — ты же сам с востока.

Отличия Лейпцига от городов в западной Германии, где мне до сих пор доводилось бывать, действительно бросаются в глаза. Сталинская архитектура центра города и блочные дома окраин привычны моему глазу. По улицам ездят Икарусы, а трамваи, такие же как на юге России, ходят по непривычно широким рельсам. Кое-где даже сохранились надписи на русском языке. Сразу начинаю чувствовать себя как дома.

В стороне от главных улиц сквозь асфальт растут одуванчики. Мусор на обочинах, заброшенные заводы и дома с потрескавшимися стенами и выбитыми окнами. Везде объявления о сдаче квартир. Причем цены после Мюнхена кажутся совершенно несерьезными.

Миша показывает мне здание, где судили Димитрова, дом, где жил Вальтер Ульбрихт, дворец культуры, похожий на башню танка Т-34, небоскреб со значком Лейпцигской ярмарки, башню университета, построенную в форме раскрытой книги как здание СЭВ в Москве.

Заходим в магазин. На остатки денег покупаю кое-что из одежды.

Пытаюсь поснимать на свою новую видеокамеру, но она не работает. Оказывается, и здесь бракованные вещи продают. Когда вернусь в Мюнхен, надо будет ее обменять.

Обедаем в забегаловке, украшенной баварской символикой. Видимо, Миша считает, что все баварское должно уже вызывать у меня патриотические чувства. Меню, обещающее лучшие традиции баварской кухни, открывается солянкой. Чуть теплая баварская солянка в саксонском исполнении напоминает лучшие традиции советского общепита.

— Я вчера был в кино, — говорит Миша. — Там показывали пропагандистские фильмы времен ГДР. Сколько же глупостей у них про нас рассказывали! Примерно как у нас про них. Из всех, с кем я тут познакомился, никто не хотел сбежать на запад. Мы-то думали, что они только и делают, что копают подкопы под Берлинскую стену и мастерят воздушные шары и дельтапланы, чтоб к нам перелететь. А они, оказывается, совсем другим занимались. Недалеко от моего дома есть улица Комсомола. Мне недавно объяснили, что это такое. Ты там был? Вообще у них все не как у нас. А уж как они говорят! Я могу изобразить любой акцент кроме саксонского. У них все не как у нас. Кстати, на завтра я запланировал велосипедную прогулку. У меня есть лишний велосипед. Поедем в Мюнхен.

— Куда?

— В Мюнхен. Ха-ха, я знаю, что ты подумал. Мюнхены бывают разные. Ты, наверное, знаешь только тот, что в Баварии. До этого села-переростка на велосипеде было бы далеко ехать. Мы поедем в настоящий Мюнхен, саксонский. Это недалеко. Я его совсем недавно нашел на карте.

До вечера гуляем по городу. Миша показывает мне советский павильон на Лейпцигской ярмарке, русскую мемориальную церковь в память солдат, погибших в Наполеоновских войнах, памятник Битве народов — огромное помпезное сооружение из серого гранита.

Уже совсем темно, и мы собираемся идти к Мише, когда к нам подходят двое подвыпивших молодых людей в кожаных куртках и спрашивают на ломаном немецком языке, где тут можно найти женщин за деньги. Миша пытается объяснить, но они его плохо понимают. Я перевожу им на русский. Они радуются встрече с соотечественником. Один из них говорит мне фразу на непонятном языке.

— Нашел чего стесняться! — говорит он мне в ответ на мое недоумение. — Я сам узнал, что я еврей, за месяц до отъезда.

— Я этого до сих пор не знаю, — отвечаю я. — Я тут совсем по другой статье.

— Перестань! Тут все свои.

— Но я точно не еврей. Во те крест!

— Понимаю, сам крещеный.

— Я даже не крещеный. Я комсоргом был.

— Я тоже. Какая разница?

Наконец Мише удается объяснить им дорогу, и они уходят.

— О чем ты с ним разговаривал? — спрашивает Миша.

— Он принял меня за еврея. Меня почему-то все за кого-то принимают: то за еврея, то за француза, то за немца.

— За немца? Ну, это зря, честно говоря. Ты похож на восточноевропейца. А как заговоришь — точно на немца не тянешь. Мог бы уж за столько времени научиться.

Легко ему так говорить. Сам-то до сих пор саксонский не освоил.

На следующий день мы едем в Мюнхен. Дорога занимает несколько часов. Едем, не торопясь, по живописной сельской местности, фотографируемся у дорожных указателей с надписью "Мюнхен".

Последний кадр я делаю у въезда в сам населенный пункт. Саксонский Мюнхен совсем маленький, всего десяток сельских домиков, одна улица. В кадре оказывается и знак "конец населенного пункта". Он так близко, что можно прочитать зачеркнутое знаменитое название.

— Ты не знаешь, кто у нас отвечает за работу в Саудовской Аравии? — спрашивает Шуберта коллега.