Игра на выживание

Тойя Койо встретил его на пороге дома. Как всегда, одетый в традиционную одежду и держащийся с традиционным же достоинством. Спокойный, внимательный и сдержанный мужчина лет пятидесяти.

Традиционный чай.

Традиционная партия в го.

* * *

— В твоем сердце смятение. Оно отражается на твоей игре.

— Да, Тойя-сама, я знаю.

— Позволю предположить, что причина твоего смятения заключается в моем сыне. И не стоит так удивляться, я, возможно, и отошел от дел, однако наблюдательности, смею надеяться, не утратил. Так что же натворил Акира на этот раз?

-Он терзает себя беспочвенной ревностью, а я не знаю, как убедить его в том, что ревность эта беспочвенна.

— Довольно сложная задача, как мне кажется. И что ты планируешь делать?

— Играть дальше. В конце концов, он должен будет понять, что сделал неверный ход.

— Его дух в смятении. Он может и не понять своей ошибки.

— Тогда я укажу на нее. Хотя и сам не очень отчетливо понимаю ее причины...

— Уверен, что не понимаешь? Ты ведь рассказал ему.

— Да, — всего мгновение боли на лице, но старшему Тойе и этого достаточно. От его внимательного взгляда не ускользает ничего, но он ничего и не спрашивает. — Вы думаете, это потому, что Акира уверен, что я люблю Сая?

— А ты его любишь?

— Н... — теперь пауза более ощутима, и мужчина видит, как дрожит камень в пальцах собеседника. Ему грустно. Потому что на самом деле он ничем не может помочь ни своему единственному сыну, ни его другу и возлюбленному. В этой жизни, как и в го, никто и никогда не сможет подсказать единственного верного хода, не потому, что правила запрещают, какие, к чертям, могут быть правила у жизни?! Просто потому, что единственно верного хода не существует. — Он был мне учителем и другом. Конечно, я любил его.

— Я не об этом спрашиваю, — Тойя Койо слегка укоризненно качает головой и делает ход, разворачивая ситуацию на гобане в свою сторону, но Синдо этого не видит. Не замечает, потому что его взгляд устремлен внутрь собственной души.

— Я знаю, Тойя-сама. Да, я любил его. Любил... и, наверное, всегда буду любить. Но то было детское чувство. Та любовь, что бывает к школьной учительнице в манге или мелодраме. В этой любви было больше восхищения. Да ничего и не могло быть иного, вы сами же понимаете. А ваш сын...

Синдо замолчал, опустив голову. Молчал и его собеседник. А что он мог бы сказать? Да ничего. Иногда лучше хранить молчание и слушать — сердцем слушать плачь другого сердца, разрывающегося от боли и тревоги.

— Ваш сын сражается с призраком, не осознавая, что в этой игре он победил с самого ее начала. И я не знаю, как объяснить ему это. Как доказать. Как еще ему это доказать?!

Тойя по-прежнему молчал. Быть может, он тоже не знал этого. А может, просто считал, что вмешиваться не вправе.

* * *

— Помоги ему, — спустя долгое время нарушил молчание старший мужчина. — Помоги ему осознать свою ошибку. Расскажи ему все, до самого конца.

От этих слов собеседника, простых и почти что спокойных, Хикару буквально тряхнуло. Он вскинул голову, но лицо мужчины было просто немного грустным, как и подобает в подобном разговоре, и не больше. А Синдо... наверное, эти слова просто стали последней каплей. Он никогда не был железным, он многое мог вынести и пережить, и однажды сделав выбор, никогда не уклонялся от ответственности за него. Но сейчас, здесь, в этом традиционном доме за чашкой горячего чая и гобаном... здесь сидел человек, который стал для Хикару подобием отца. Возможно, потому что именно Тойя Койо был ближе всего к Саю... а может, по другой причине. Хикару не знал, он не разбирался в причинах, но здесь и сейчас он позволил себе то, что не позволял долгие годы.

Закрыв лицо руками, Хикару плакал, и слезы текли сквозь ладони. И вздрагивали плечи от беззвучных всхлипов.

Обнаженное горе.

И сидящий рядом мужчина, обнимающий его за плечи, позволяющий выплакаться хотя бы здесь и сейчас, чтобы потом и дальше быть сильным, веселым и светлым. А когда Хикару постепенно успокоился, то начал говорить, и Тойя-старший слушал, внимательно и горько, как и тогда, несколько лет назад, он слушал несколько бессвязный рассказ Синдо о своем учителе.

— Я не могу доказать... рассказать... Он же был. Он. Го его, ничье другое не могло быть. Значит, он вернулся. Понимаете, Тойя-сама? Он вернулся, а я ведь даже не вижу его теперь. Почему, почему так?! Зачем? А он играл, и он хотел выиграть, я же видел. Тогда почему не убил? Почему? Акиру хотел убить? Зачем выкуп тогда? ничего не понимаю... Но почему, почему просто не пришел? Как я искал, как долго ждал его, и — вернулся, но с другим теперь. И это больно. Я же люблю Акиру, так почему мне так больно?

Тойя Койо мог лишь слушать, предоставляя возможность высказаться, выплакаться, и тихонько поглаживая плечи и спину Синдо. Он тоже не мог бы ответить на эти вопросы, как не мог бы ответить на них никто иной. Похищение произошло не ради денег, значит, у преступников были иные мотивы. Какие они могли быть, кто мог сказать, кроме них самих? А теперь парень его сына плакал от боли потому, что его давно мертвая любовь воскресла и... ушла.

— Простите, Тойя-сама. Я не должен был позволять себе подобного.

— Не важно. Тебе лучше?

— Да, благодарю вас. Наверное, мне стоит уйти.

— Я думаю, что тебе стоит остаться еще ненадолго и выпить чаю. И умыться.

— Благодарю вас, Тойя-сама.

— Пустое. Идем, я провожу тебя.

Из особняка семьи Тойя Хикару вышел спустя почти два часа, со слегка припухшими глазами, но вполне спокойный, и даже с улыбкой. И долго бродил по городу, снова и снова возвращаясь к местам старых встреч, прошлых побед и поражений, горестей и радостей.

Да, это был его выбор, и он готов был нести тяжесть этого выбора. Потому что он действительно любил Акиру, а любить двоих нельзя. Любимый, как и соперник на противоположной стороне гобана, может быть лишь один. И в душе у Синдо жила вина, огромная, как небо над головой. Потому что он едва не проиграл самую важную в своей жизни партию — партию за жизнь любимого человека. Потому что он едва не проиграл, поддавшись чувствам. Так больно было признавать, но эта была реальность. О реальности нельзя бегать. Никогда.

Тот ход рассказал Хикару слишком много из того, чего он предпочел бы не знать никогда. Вообще, вся та игра была книгой, которую Синдо не хотел бы читать. А может, и хотел, но по-другому. Иначе. Не так.

Внутри все крутило от боли, но Хикару улыбался ночному небу. Впервые за долгое время ему не хотелось возвращаться домой, но он все же поймал такси и отправился туда. Потому что нельзя бегать от реальности.

Никогда.

* * *

А дома был Акира, и темные круги под встревоженными глазами. И страх в самой глубине их. Страх, который поселился там, казалось, навсегда. Иногда Хикару тоже так казалось. Порой он думал, насколько было бы легче, если бы его любимый не держал все в себе, а высказывал — тогда можно было бы либо успокоить его, либо уйти, хлопнув дверью. Не навсегда — Синдо никогда не смог бы оставить этого странного и до безумия любимого парня навсегда — но на время, необходимое для того, чтобы успокоиться. Пусть это и заняло бы годы. Хикару научился ждать, просто не любил.

Жизнь никогда не спрашивает, нравятся ли нам ее бесконечные сюрпризы.

Он не знал, как начать этот разговор, но этого и не потребовалось, Акира все сделал за него. Видимо, было что-то в лице Хикару, что заметил внимательный взгляд профессионального тактика и игрока. Заметить-то заметил, да вот истолковал, видимо, совершенно неправильно. Потому что после ужина, когда они сидели в гостиной, и Синдо размышлял, с чего бы начать, именно Тойя подошел к нему осторожно, и сел рядом, но все равно на расстоянии, и в глазах его стояло какое-то обреченное, загнанное выражение, заставившее Синдо задохнуться.

В глаза ему Акира не смотрел.

— Синдо... ты уходишь, да?

— С чего ты решил? — С голосом справиться было сложно, самообладание вообще никогда не было коньком Хикару, он предпочитал действовать, и даже его го было достаточно агрессивным, нападающим. А здесь от него требовалось совершенно иное.

— Ты не думай, я все понимаю, — Акира словно и не слышал вопроса. А может, просто решил проигнорировать, потому что вопрос этот не вписывался в его картину мира. — Сколько можно так жить? А я вот не могу, не получается иначе. Все время боюсь, что ты уйдешь. Что я больше тебя не увижу. Что ты к тому человеку уйдешь. Думаешь, я не понял ничего? Сложно было не понять...

Синдо задохнулся второй раз. Он и не думал, что Акира мог понять, с кем именно играл Синдо ту, самую последнюю, игру. Он совсем забыл, что младший Тойя тоже не раз играл с Саем и видел достаточно его партий, чтобы узнать игрока такого уровня. А он еще мучился, как рассказать об этом любимому? А тот тоже хорош: столько молчал, так себя измучил... И все беспокойство, вся боль Синдо вылилась в едином:

— Придурок!

Хикару вскочил и теперь стоял, тяжело дыша, сжимая кулаки и чувствуя, как сердце колотиться где-то в горле, и именно оно мешает дышать. И было так отчаянно и так паршиво где-то глубоко внутри, потому что Акира молчал, только смотрел своими глубокими, темными сейчас глазами, и словно ждал приговора.

— Какой же ты придурок, Тойя! Да чтоб тебе пусто было! Чтоб тебя со всеми твоими заморочками какая-нибудь черная дыра засосала! Ками, да ты же логик и аналитик, каких поискать! Так какого черта ты не в состоянии сделать правильных выводов?!

Горечь жгла язык, голос срывался, но Хикару было плевать. Только бы докричаться, только бы понял, наконец. Чтобы дошло.

— Ну что мне сделать, чтобы ты понял: я с тобой! Я здесь! Все еще и всегда! Я здесь, чертов ты упрямец! Посмотри же на меня, наконец! Хватит смотреть на Сая, а то ведь я тоже так могу! В эту игру играть можно и вдвоем, Акира-чан...

Хикару отпустил плечи любимого, которые сжимал до того, тряся его при каждом слове, и отвернулся. В душе рождалось нечто, и имя этому нечто было — пустота. А еще почему-то вдруг стало очень холодно. Синдо закрыл глаза и глубоко вздохнул, пытаясь унять дрожь. Да, нервы все еще были ни к черту.

— Синдо...

Хикару не обернулся на этот робкий голос. Наверное, ему просто уже нечего было сказать. Он любил, он выбрал настоящее и будущее, перечеркнул прошлое... И если сейчас это будущее окажется всего лишь тем самым детским секретиком, что ж. Это тоже его выбор.

Молчание, висевшее в комнате, было тяжелым и плотным, и в этом молчании их любовь стояла между ними, беспомощно разводя руками. Синдо по-прежнему не смотрел на любимого, обхватив себя руками за плечи, а Акира... что он мог сказать? Бросится в ноги, просить простить и не уходить? Остатки гордости не позволяли ему этого, но страх — тот самый, отчаянный страх — требовал сделать хотя бы что-то, чтобы задержать, оставить рядом. Но, в конце концов, именно Синдо нарушил молчание, и его тихий голос взрезал тишину, разорвал ее в клочья.

— Давай сыграем, Акира. Просто... давай сыграем.

И они играли, и за гобаном царило безмолвие. И друг на друга они не смотрели. Синдо смотрел на гобан, не отрываясь, словно хотел что-то найти там, за гранью этих пока еще практически пустых клеток. Акира просто не смотрел на Синдо. Потому что не мог. Потому что боялся, отчаянно боялся увидеть на родном лице все те чувства, что, наверняка, испытывал сейчас Хикару. Акире казалось, что они играют друг с другом в последний раз, что дальше — только разлука и ледяная пустота одиночества. Он заслужил ее, но все равно в глубине оставалось отчаянное желание выиграть в этой игре. Выиграть — и тогда все получится, тогда Синдо Хикару обязательно останется рядом...

— Ты сделал неверный ход, Акира.

Сначала Тойя даже не понял, о чем говорит любимый, о каком ходе да еще столь спокойным, почти бесцветным голосом. Этот голос был так не похож на обычный жизнерадостный, веселый или гневный и решительный голос, что Тойя невольно вскинул глаза — и увидел грусть на бледном лице, глубокие морщинки на переносице, тени под глазами, в которых безбрежным океаном плескалась все та же грусть. Увидел — и промолчал. А Хикару продолжил говорить, все также тихо и спокойно.

— Ты сделал неверный ход, и теперь имеешь дело с последствиями. Наверное, так и должно было быть, и стоило сразу рассказать тебе все. Но я не смог. Было слишком больно вспоминать. Понимаешь, Акира, — Синдо опустил голову и на мгновение прикрыл глаза, словно сражаясь с чем-то внутри собственной души. Быть может, это были остатки слез, не нашедшие выхода. Все может быть. — Я узнал его тогда. Я играл с ним за тебя. Но я виноват: когда я узнал его, мое сердце дрогнуло. И потому я едва не проиграл. Мне кажется, он не причинил бы тебе вреда. Как и мне. Просто... я не знаю. Не знаю ни его мотивов, ни его целей. Не знаю, почему он просто не пришел ко мне. Не понимаю, почему я больше не могу его видеть. Почему он выбрал кого-то другого. Но мы с ним оба сделали свой выбор. Я выбрал тебя. А он — того человека. И этого уже не изменить.

Тойя молча слушал, и ему было холодно. Так холодно, словно он сидел голый в центре метели. Он слушал. Просто слушал. Наверное, это было единственным, что он еще мог сделать для любимого человека. Просто выслушать.

— Я, наверное, все еще люблю его. По крайней мере, он всегда будет в моем сердце. Прости, я знаю, что это больно для тебя, но этого тоже уже не изменить. И я знаю, что ты никогда не сможешь с этим смириться. Но и просить прощения за эти чувства к Саю я у тебя тоже не буду. Тогда, — Синдо сглотнул и сделал еще один ход. Они играли без времени, и время не имело сейчас значения для них. Важнее были чувства, мысли и слова. — Тогда я узнал его, но я не проиграл. Я делал все, чтобы выиграть. Я хотел спасти тебя, я играл для тебя, не для него. Весь я, все мое го, вся моя жизнь — она для тебя сейчас. Если этого не достаточно, то я не знаю, что еще могу дать тебе. Я люблю тебя, Акира. Я сделал выбор, и выбрал я тебя. А ты все еще смотришь на Сая, все еще гонишься за его тенью. Ты застрял в прошлом, а я выбрал будущее. И я не думаю, что я выбрал не правильно. Но теперь выбор за тобой.

Тойя сидел, опустив голову, и на его глаза наворачивались слезы. Синдо был прав, абсолютно прав, и Акира впервые, наверное, действительно подумал о чувствах самого Хикару. О боли, что носил в себе этот парень, о его горе — и о его любви. А сам Акира казался себе в этот момент полным ничтожеством, эгоистом и подлецом, и его сердце плакало вместе с сердцем Синдо.

— Твой ход, Акира, — тихий голос любимого вырвал его из омута ненависти и презрения к себе. Зеленые глаза смотрели на него с теплотой и нежностью, и под этим взглядом остальной мир становился неважным. И пальцы опустили на гобан очередной камень. И в глазах цвета морской волны горе мешалось с любовью, бесконечной, как море.

— Синдо, я тоже тебя люблю. Очень люблю, — голос прерывался, но Тойя заставлял себя говорить. Договаривать. — Я так хочу, чтобы ты смотрел только на меня, но между нами стоит тень Сая, словно проклятие. Мне все время кажется, что нас трое: ты, я и этот призрак. Он всегда с тобой, и я ревную, ревную и боюсь.