Вьюга

Я прянул внутрь, вытянул патрон из берендейки, откусил бумажную закрутку — м-мать, руки дрожат, едва не просыпал порох мимо дула, аккуратнее надо! Засунул пулю, придавил пальцем, потом шомполом загнал. Так, теперь капсюль еще, рассыпал их на пол из коробочки, прямо в пыль, наживил один и снова в окошко вывалился. А, черт, метет-то как — ни зги не видать! И не чую ни хрена, даже пожалел, что твари жуть на меня не наводят — хоть стало бы понятно, закончились они или есть еще.

Тишина, только снег с шорохом сыпет. Может, две и было всего?

И тут на меня под многоголосый вой обвалилась крыша, а следом и тварь черная, едва успел карабин подставить. Ударила — даже не понял, как — ружье в сторону отшвырнуло, руки осушило. Прокатило меня по доскам до самой печной трубы, приложило о кирпичи — черт, голову расшиб, по лицу горячим брызнуло.

Тварь, такое ощущение, даже не развернулась, а этак перетекла, оборачиваясь — и получила в рожу полудюймовую пулю. Или что там у нее вместо рожи было? Задрал ствол, выбрасывая капсюль, потянул спуск, целясь в дымную хмарь — бам! Еще и уши заложило — ни черта не слышу, только пульс колотит и звон стоит. Возится там еще кто или все, конец программы?

Прокрутил барабан, взвел курок, смаргивая слезы — дым глаза ел немилосердно. Ну? Похоже, все.

Подождал, пока чуть дыма вытянет да пыль уляжется, поднялся. Ага, вот оно, так и валяется под проломом в крыше, и смрад идет жуткий просто. От башки, считай, и не осталось ничего, разбрызгало кусками по полу и скатам. Зато лапы вот прекрасно видны — и правда, что-то от паука есть. Толи мхом черным покрыты, толи шерстью какой-то, и вместо пальцев черные крючья когтей — нечисть, ей руками делать и не нужно ничего, только рвать. Повезло нам, и здорово повезло — точно эти уроды больше на страх рассчитывали, чем на клыки и когти. Если бы сразу втроем насели — хрена с два бы отбился. Прав был цверг, кстати — действительно, это когда-то человеком было. А может, и альвом, или еще кем — там из признаков только ошметки кожаной сбруи и остались, остальное сгнило все к чертовой матери, поди тут разбери.

— Пан рыцарь, ты живой там?

— Живой вроде, пан цверг, — ух как в голове звенит, не упасть бы, — сейчас спущусь!

Пока карабин искал — уже внизу, в избе, затопали. Мелькнул фонарь. Спрыгнул — ну точно, вся компания в сборе.

— Великая Мать, кровищи-то! Куда вас, пан Сергий?

— Да хорошо все, пан Хевдар, лоб рассек маленько.

— А ну, дай посмотрю! Да руки убери, что там у тебя? — ну куда же без альвы, тут как тут. И фляжку в руках тоже узнаю.

— Я пока того, тушу со двора выброшу, — цверг вдруг смутился почему-то и бочком так из избы потянулся, — лошадка-то волнуется с них, панове, с нечистой, значит, силы…

И пана из Тунава за собой потянул тоже — пойдем, мол, дела есть.

— У меня к тебе, кстати, вопросов накопилось, — я попридержал Киру, уже было нацелившуюся мне лоб перевязывать.

— Что, до утра не потерпит? — альва поморщилась, блеснула клыками

— Кто знает, когда еще поговорить выйдет?

— Давай так, — она вздохнула и снова потянулась к фляжке, — Я твоей башкой глупой займусь, а ты говори. Может быть, даже отвечу.

— Кто вы такие, Киру? — черт, щиплет, аж глаза прищурил.

— А, точно, ты же снова головой стукнулся! Ну, ты не переживай, — белобрысая состроила этакую сострадающую гримасу, — Я еще раз повторю. Мы альвы. Из Подуевэ. Сбежали из нелюдского поселения. Потом одного безумного алмазалима нашли, оборванного такого, совсем паршивого…

— То, что я потерял память, не значит, что я дурак, Киру. Или — не Киру?

Она замерла, помолчала.

— Киру. Это настоящее имя, — продолжила уже совсем другим тоном.

— А как целиком будет?

— Уймись, это не мой секрет. И не твое дело, кстати.

— И все же?

— Да какая тебе разница!? — белобрысая раздраженно топнула ногой, — доведешь нас до Тунава — и все, там у нас свои дела, а у тебя — свои.

— Вот как оно, Киру?

— Вот так оно, зверь! Мы тебе не друзья, ясно? А если ты насчет потрахаться передумал — так и скажи, я от своих слов не отказываюсь!

— Дура.

— Да пошел ты!

Отлично, вот и поговорили. Альва швырнула флягу об пол так, что та жалобно зазвенела по доскам, а сама вылетела во двор — только дверь хлопнула.

Твою же мать, ну правда — дура? Я сплюнул в угол, подобрал фляжку, плюхнулся на лавку. Если бы устал поменьше — то, наверное, все это меня бы здорово вздернуло, а так — только отупение какое-то и все, ни единой мысли. Разве что выпить хочется. И поспать молитв сто, не меньше.

Тут цверг в дверь заглянул, поцокал языком.

— Что, пан, плохо вышло?

— А хрен его знает, пан Хевдар, что тут хорошо, а что плохо, — я мотнул головой.

— Ты это, пан, не горюй, сладится еще, — цверг замялся, — Панна вообще здорово того, переживала, особенно когда стрельба стихла. Думала, сожрала тебя эта нечисть ихняя, и еще тебя дураком называла. И нас с паном рыцарем тоже называла по-всякому, да мы не в обиде, понятно…

— А, ладно, пан цверг, кто их разберет? Тут себя-то не всегда понимаешь. Сливовки не осталось у тебя?

— Да есть, как не быть — он все топтался в дверях, — от этих панночек известно, только сливовкой и спасаешься… У меня самого четыре сестры. И сварливая мать — я может потому и из Лотхейма ушел, устал их пререкания слушать. Только вот что, пойдем уже в избу, пан, а? Что тут, на холоде, высиживать? Да и больно хреново выглядишь, если меня спросить.

В общем, до избы мы с цвергом не дошли. Завернули на конюшню, где вместе с Подбийпятой и упились изрядно, благо запас сливовки в санях был. Потихоньку так накидались, размеренно, чтобы на ногах устоять — потихоньку, но по бутылке раздавили под чесночную колбасу из запасов Луковецкого старосты. Заодно и про Тунав выспросил, и про Ворцальское княжество, не сильно и скрываясь — что тут уже скрывать, оба кладоискателя и так многое поняли, если не все. Надо же было выяснить, что мне в том Тунаве делать, раз у альв там свои дела появляются? Ну вот и выяснил, вроде как. Потом за рыцарское братство пили и за Великую Мать, за славный Тунав и за не менее славный Лотхейм, за соборную рать, что амманам точно по жопам надает, и еще за что-то, бог знает за что.

Как в дом завалился — помню уже смутно, а друзья-кладоискатели и вовсе приняли до такой степени, что решили по-походному спать, завернувшись в попону прямо в той конюшне, у лошади под боком.

В себя пришел только когда альва под тулуп влезла, ткнулась головой в плечо.

— Слушай, Киру…

— Заткнись. От тебя несет, как из бочки, знаешь? Что вы там пили? Обними меня лучше.

— Тут не так уж и холодно… Что ты делаешь?

— Ты такой здоровый и такой тупой, зверь? Как это расстегнуть… ага!

— Киру!

— Что? Хочешь на четвереньках?

— Нет. Так хорошо… тоже, похотливая ты нечисть.

— Тебя просили заткнуться и наслаждаться. Поэтому… заткнись и наслаждайся.

Глава седьмая, где много разговоров и откровений, чуть-чуть санной езды по болотам, а так же происходит встреча с гусарами и необычной священницей

— Тебе тут совсем непривычно?

— Тут? Привычно. Знаешь, я уже делал так раньше.

— Старый развратник!

— Ну прости, прости. Не знаю, что сказать. Наверно, привычно. Но как во сне.

— Я никогда не видела снов.

— И сегодня не придется…

— Пусти меня, зверь! Немедленно! Дай лучше я …

Проснулся я поздно, когда приятели-кладоискатели уже вовсю горлопанили во дворе. Киру не видно, но вон, на лавке уже ветчина нарезана и сухари лежат — поди, что-то на улице понадобилось.

Потянулся, сбросил тулуп — удивительное дело, голова после вчерашнего была ясной. Если бы не ссадина на весь лоб — вообще бы хорошо было.

Встал, заскочил в клеть за печкой.

— Ну как ты, рыжая?

— Была бы лучше, не дыши ты на меня, — альва смешливо сморщила нос. Вид бледный, как у привидения, но вроде бы хуже со вчера не стало и то хлеб.

— Сегодня уже в Тунаве будем, — погладил ее по ладони, удивляясь — какая горячая, — Если снова во что-нибудь не влезем, конечно. Там…

Она осторожно прижала мою ладонь, накрывая своей, глянула черными глазищами.

— Сергий, она тебе рассказала что-нибудь?

Черт, да они все помешаны, что ли?

— Милу, знаешь, мне вот кажется…

— То, что там у вас было — не мое дело, знаю. Скажи только — вы о нас разговаривали?

— Нет. Этого достаточно? Или еще что рассказать?

— Прости, — рыжая улыбнулась, — Я боюсь за нее. И за себя тоже. И за тебя. Прости еще раз, Киру бывает безответственной.

— Глупости, — я аккуратно вытянул ладонь, — Глупости, Милу, не о чем тут говорить. Я лучше пойду, собираться надо.

Она кивнула, прикусила губу, словно еще что-то добавить хотела, да удержалась. Ладно, какая моя печаль? Выберемся к цивилизации, а дальше — как там было? Мы не друзья, я в одну сторону, они в другую. Вот и все.

В дверях уже столкнулся с Киру — точно, за водой для чая выходила. Белобрысая ловко увернулась от поцелуя, позволив только чмокнуть в щеку, толкнула меня на двор

— Умойся, пан рыцарь! И друзей своих боевых позови, через молитву завтракать будем.

А я что, я за тем и собирался, вон, даже тряпку какую-то нашел под полотенце. Вышел, вдохнул морозного воздуха — красота, и снег падать перестал, и солнышко вышло. Только черные потеки по крыльцу пасторальный вид портят.

Спросил у Подбийпяты, возившегося у саней, где в деревне колодец, сказал про завтрак, да и двинул вдоль по улице, удивляясь — как такое справное место люди бросили? Вчера ж еще спросить собирался, да какое там.

Колодец тут оказался хороший, глубокий — не промерз, а то бы намучился с ним. Содрал осточертевшую уже куртку алмазалима, вытянул бадейку журавлем да и окатился, вопя всякое нецензурное. А, хорошо! Вода, само собой, ледяная прямо, но все равно хорошо. Едва вторую вылил да вытираться начал — со спины деликатно покашляли.

— Что, пан Хевдар, тоже вымыться решил? — сопение цверга уже ни с чем не спутаю, можно даже не поворачиваться.

— Да поговорить хотел, пан Сергий, — начал цверг как-то смущенно, — только сперва сразу извинюсь лучше, если не в свое дело лезу.

Что за день такой — чуть что каждый норовит извиниться? Или это только у нелюдей так — вон, сначала альва, теперь и цверг туда же?

— Ну, хотел — так говори, — я натянул изрядно потрепанную рубаху, потянулся за курткой, — разговор, так понимаю, приватный?

Тот пожал плечами, полез за трубкой своей — это, видать, надолго затянется.

— Вы ж сильно не местный, пан Сергий, — цверг смотрел в сторону, уминая табак в чашке, но я все равно кивнул — глупо скрывать, — слышал о таком от стариков, сам вот не видал, врать не буду. Да и не моего ума дела, только вот что скажу…

Пыхнул, потянуло дымком. Я уже куртку напялил, показал глазами — пойдем, мол, что стоять?

— Первое — ты, как в Тунав дойдем, сразу в храм ступай, — цверг нахмурился, — И не спорь! Я сам из тех, кто Великую Мать поминает больше как прижмет, вот как вчера. Но если кто тебе помочь может — так только священницы. Да они и все одно узнают, лучше сам иди.

Я спорить и не собирался, своих мыслей об этом все равно не было.

— Второе, что скажу, куртку свою, да и вообще все это — сменяй. Вот как придем — так сменяй, у Рыгора точно штаны, хе-хе, про запас есть. Может, оно не точно по тебе будет, но, думаю, все одно лучше. Побасенка-то, про селение нелюдское, смешная — да сдается мне, граничный патруль смеяться не будет. И ты тоже не будешь.

Тут я согласен целиком, сам хотел предложить, но надо уточнить один момент.

— Вы-то меня за куртку эту вешать не потащили?

— А мы, может, сразу не разглядели, а? — цверг зыркнул этак с хитрецой, — Приперло нас, пан, что сказать. Мы бы тогда и от настоящего аммана, да что аммана, от черта лесного бы не отказались. Да и настоящий амман бы тех альв сам сперва кончил, а потом бы из топей выходил.

Помолчал чуть, сопя да пыхая дымком, продолжил.

— Теперь про альв еще скажу — тут еще раз прощения просим, если что не так, бо вопрос такой, не шибко рыцарский, пан. Много ты о них знаешь?

— Почти ничего, пан цверг.

Тот кивнул, словно так и думал.

— Альвы, пан Сергий, у нас наособицу живут. Чужих им не надо, сами… тоже вот этих самых дел с остальными не имеют. А если имеют… Учти, альва — она почти вечная, если, скажем, пулей ей кто не повредит, или саблей не порубит. Человек для нее, или, там, цверг — дело несерьезное, жизнь она с ним жить не будет, да и свои не поймут. Если мужики еще ихние, бывает, от большой любви за человечку идут, или там за цвергу — то бабы строго промеж альвов себе ищут.

— Где-то так и думал, пан Хевдар, — да черта с два я так думал, но теперь кое-что становится яснее, что уж там.

— Мало думал! — цверг аж ногой притопнул, — Ты знай пан, если тебе альв обещает чего — то это вроде как ты бы собаке пообещал, понял? Выполнит, если вдруг так карта ляжет, а нет — горевать не будет. А твои панночки…

— Что ж с ними?

— Ты сам, понятно, в нелюдских поселениях не был. Но видел может хотя бы? Ага, так вот что скажу — хрена лысого оттуда сбежишь. Я насмотрелся — не в Чеккае, правда, в Марке. Значит, что?

— Значит, или они не в поселении были, или вообще амманы им — лучшие друзья.

— Вот и думай, пан Сергий, что с этими альвами не так. По мне — много чего.

За этим разговором и дошли до избы, сменялся я с Подбийпятой вещами, а там и за завтрак сели. Ели быстро, не забыв от души нахлестаться горячим чаем — теперь до самого Тунава без остановок пойдем, костер не разожжешь.

Пока доели, пока вещи оставшиеся в сани загрузили да соорудили место для Милу — в общем из Тыновки вышли молитв через десять, а может и больше.

Впереди Рыгор по целине сапожищами снег месит, за ним сани с цвергом на облучке, а мы с белобрысой вроде как арьергард. Оно и удобнее — за дорогой следить не надо, знай себе старайся с колеи не сойти, чтобы снега за голенища не набрать. Ну еще изредка поглядывать по сторонам надо — мало ли, но ельник быстро сошел на нет, а на открытом поди еще подберись. Молитв двадцать спустя, как из деревни вышли, друзья-кладоискатели приказали чуть растянуть обоз.