Некондиционный

После этих его слов мою шею слегка защипало, как будто кто-то пустил по ней слабый разряд тока.

— Чувствуешь? — Морган широко улыбнулся, отчего мне очень захотелось дать ему в морду. — Это твой поводок. Чип на основе старых бандитских глушилок для копов. Будешь хорошим мальчиком, и я не стану увеличивать мощность разряда.

— Вот же… — я едва не выругался. Этот сукин сын всё-таки меня поймал. Побег откладывался на неопределённый срок. От ярости я сжал кулаки так, что побелели костяшки, но вслух ничего не сказал. Да и не нужно было — Морган и без того всё видел по моему лицу.

— Я не садист, делать больно тебе не стану. Но не сомневайся — чип способен испепелить твою голову по одному моему сигналу. Это предосторожность номер один. Прибор управления чипом есть не только у меня, так что, если попробуешь меня убить и сбежать, тебя ждёт разочарование. Это предосторожность номер два.

Отлично. Прекрасно. Замечательно. Тут хочешь не хочешь, а станешь идейным борцом с тиранией Нейрокорп. Что ж, очень изящное решение.

— Ночь проведешь в камере, не снимая наручников, — Рутланд не дождался моего ответа и решил завершить беседу. — Не обижайся, это предосторожность номер три на тот случай, если ты вдруг захочешь наломать дров.

Дверь у меня за спиной открылась. Я обернулся и увидел Балу, который жестом приказал мне подняться.

— Эй! — окликнул меня Рут, когда я переступал порог его кабинета. — Добро пожаловать в семью!

8.

В принципе, всё было не так уж и плохо.

В камере я действительно провёл только первую ночь, потом ночевал вместе со всеми, на третьем этаже, в обжитых людьми Рутланда кабинетах. Они мне не доверяли, но и не сторонились, и вскоре я сошёлся с одной небольшой компанией, в которой обретались уже знакомые мне Балу и Глазастик, а также Малой — шестнадцатилетний мальчишка-уголовник из трущоб, обокравший не тех людей, и Азимов — боевой андроид с полнофункциональным искусственным интеллектом. Я жил с ними в одной комнате. Не то чтобы я собирался подружиться с этими парнями, но наладить отношения требовала ситуация, в которую я попал. В конце концов, мне предстояло вместе с ними идти в бой, и будет лучше, если они прикроют мне спину, а не подставят под огонь.

Кроме нас, в организации Рутланда было полно народу, навскидку человек сто пятьдесят. Основу, как и говорил Морган, составляли бывшие копы, принимавшие участие в полицейском бунте и вынужденные теперь скрываться от полагающейся им виртуальной тюрьмы. Также было несколько команд SWAT, в те нелёгкие времена принявших сторону мятежников — но у них была своя тусовка, поскольку общаться с людьми они нормально не могли. Слишком много имплантатов, слишком мало плоти. Вместо кожи — тёмно-серый кевлар с креплениями под снаряжение, вместо лиц — газовые маски. Единственным, кто мог контактировать с этими «консервными банками», был Азимов, но тот не особо горел желанием это делать. Он вообще мало чего хотел из-за того, что, по словам Глазастика, почти постоянно пребывал в депрессии. Очень хотелось узнать, как машина вообще может что-то чувствовать, но спросить я пока что стеснялся.

Ну и, разумеется, среди нас был определённый процент различного сброда, по большей части уголовного. Наёмники из разных стран, убийцы, маньяки, хакеры — все те, кому светила бы виртуалка или электрический стул, не согласись они стать непримиримыми и идейными борцами против Нейрокорп.

Люди зверели от длительного бездействия, не помогало даже то, что мы большую часть времени находились отдельно друг от друга. Между копами и уголовниками частенько вспыхивали короткие и жёсткие драки, которые разнимал безукоризненно верный Рутланду SWAT, однако это не добавляло миролюбия ни одному лагерю, ни другому. Мы торчали в полицейском участке, как пауки в банке. Окружавшая обстановка давила — грязь, запустение, холод, отсутствие нормальной еды, частые перебои с водой и постоянный страх довели бы до истерики даже самых стойких. Что уж говорить про неуравновешенных уголовников и полицейских, потерявших свою старую жизнь и не получивших взамен ни единого шанса хоть как-нибудь наладить новую?..

Рут гонял нас до седьмого пота, заставляя мыть и перемывать заново полы и кабинеты, чинить безнадёжно сломанные коммуникации, в меру возможностей делать ремонт в помещениях (хотя это и не прибавляло чистоты и уюта в надоевшем убежище). Еще мы усиливали баррикады на окнах первого этажа, ходили патрулём по окрестностям, выискивая признаки слежки, и так далее, но это не особо помогало держать нас в узде.

Брошенный полицейский участок напоминал пиратский корабль с экипажем, состоявшим из людоедов, готовых друг друга сожрать без соли, несмотря на жуткую усталость и закрученные до предела гайки дисциплины.

— …А я ей и сказал: «Садись ко мне в фургон. Смотри, у меня тут есть сладости, игрушки — между прочим, настоящие, не голограммы какие-нибудь! Еще консоль с играми…» Смотрит на меня, а глазки голубые-голубые, и волосики светлые, просто ангел.

Мы стояли на первом этаже, в импровизированной столовой, в ожидании порции серой безвкусной бурды. Грязный кафель, мигающие лампы дневного света, пар, отвратительные запахи, измотанные дежурные по кухне. И Вонючка, стоявший сразу за мной и рассказывающий о своих похождениях.

Его монологи вызывали у меня тошноту, а этот придурок, похоже, окончательно съехал с катушек, раз говорит постоянно, испытывая моё терпение. Его пробовали бить, но бесполезно — вместо криков он лишь продолжал рассказ на повышенных тонах, время от времени переходя на отвратительный визг.

— Боже, ты хоть когда-нибудь заткнешься? — это Балу. Он стоял передо мной и явно боролся с подступающим бешенством.

Вонючка визгливо рассмеялся. Жиденькие сальные волосы с проседью, обрамляющие лысую макушку, затряслись, не изменив формы, поскольку застыли от грязи. Брюхо, выпирающее из-под рабочего синего комбинезона, колыхалось куда активнее. Низенький, толстый, мерзкий.

—…Она садится ко мне в машину. Такая прелестная, что я еле сдерживаюсь. Радостная, улыбается, не верит своему счастью. О-о, да-а… Первым делом бросается к конфетам. Они все очень любят конфеты, такое ощущение, что родители им их никогда не покупают…

Я уставился на котёл с нашим варевом — он кипит, серая жижа, которую нам предстояло съесть, бурлит, переливаясь через край. Точно так же, как и мои эмоции. Балу, похоже, тоже сдерживался из последних сил.

— А конфеты у меня не простые, — хихикал мерзавец, — со снотворным. Они просто делаются. Подходят любые. Разрезаешь напополам, выкидываешь начинку и запихиваешь вместо неё совсем чуть-чуть. Можно даже четвертинку таблетки, этого хватит. А можно какой-нибудь лёгкий наркотик. Так даже быстрее… Они во время процесса так даже удовольствие получают, улыбаются во сне… — урод никак не мог остановиться, так возбудился, что в районе паха у него что-то топорщилось. Слишком маленькое для взрослого мужика.

— Закрой! Свою! Поганую! Пасть! — отчеканил я, повернувшись к Вонючке и стукнув стальной миской о стойку так, что ублюдок дернулся.

От стайки уголовников, уже сидевших за длинным грязным столом, раздались подбадривающие выкрики:

— Вонючка, нам интересно!

— Да, что было дальше? Рассказывай во всех подробностях!

Кучка придурков — негры, мексиканцы, азиаты, все в шрамах и с татуировками банд на лицах. На головах — разноцветные банданы — тоже знак принадлежности к той или иной «семье». Они явно нарывались, провоцируя, так как знали, что SWAT накажет того, кто ударил первым. А Вонючка продолжал, приободрившись и глядя на меня заплывшими глазками.

— А потом составляешь конфету, как была, и чуть проведешь разогретым ножом — шоколад застывает, и конфета как новенькая.

— Приятель, перестань, нам не хочется это слушать, — снова раздался голос Балу, и я замечаю, что его металлические кулаки крепко сжаты, а глаза наполняются яростным блеском.

— Так вот, она наедается конфетами и засыпает, — ноль внимания, фунт презрения. — И тут наступает мой черёд… Я беру её спящее тельце и тащу к себе. От неё классно пахнет карамелью, ну, вы знаете, эти детские шампуни…

— Если ты не перестанешь, — сказал я как можно спокойнее, хотя глаза уже застилает кровавая пелена, — тебе конец.

Он не слышит и продолжает говорить вещи, ужасные настолько, что я отказываюсь их воспринимать. Усталость и напряжение последних дней, улюлюканье уголовников и омерзительное хихиканье Вонючки сложились в сложное блюдо, приправленное яростью.

— И вот, когда я уже почти… — от волнения и возбуждения его голос дрожит, между ног появляются мелкие мокрые пятна, увидев которые я срываюсь.

Балу не успел среагировать, боевая программа включилась сама собой. Никто не успел ничего понять или хотя бы просто заметить движение. Голова Вонючки улетела в угол, как старый футбольный мяч с лохмотьями-волосами, и гулко стукнулась об пол, глядя на окружающий мир всё с той же смесью страха и похоти. Из сонной артерии оставшегося стоять тела брызнула алая кровь, которую всё ещё перегоняло сердце, не знавшее, что мозга, нуждающегося в кислороде и питательных веществах, больше нет.

Уголовники в момент вскочили со своих мест, откуда ни возьмись, появилось оружие, и мне было бы худо, если б не Балу, с которым мы встали спина к спине. Ножи, заточки, дубинки, пистолеты. У кого-то руки раскрылись «розочкой», являя миру складные острые лезвия чуть ли не полуметровой длины — нелегальные имплантаты скрытого ношения, горячо любимые разномастными бандитами. Я успел сломать руку одному отморозку, пытавшемуся проткнуть меня заточкой, а Балу едва не зашиб ещё двоих, когда бойцы SWAT достали дубинки и, выстроившись в линию вчетвером, прошли сквозь беснующуюся толпу, как нож сквозь масло. Тем, кто попал под удар, крепко досталось — спецназовцы били с математически выверенной точностью, строго по нервным узлам, и охота сопротивляться быстро пропадала даже у самых горячих голов.

Один из бойцов SWAT, глядевший на мир ничего не выражающими стеклянными фасеточными глазами, прорубился ко мне и занес дубинку для удара. Имплантаты давали мне способность соображать и двигаться намного быстрее обычного человека, но эта железяка была еще быстрей. Уклониться не вышло, и удар дубинки, хоть и пришедшийся вскользь, опрокинул меня на пол, заставив на пару мгновений потерять сознание.

Не прошло и десяти секунд, а все уже лежали на полу, корчась от боли. Я в том числе.

— Что тут происходит? — в столовую с перекошенным от ярости лицом ворвался Рутланд и, получив короткий доклад, приказал, ткнув в нас пальцем: — На сегодня этих двух оставить без еды! Следующая неделя — патрулирование коллекторов! Выполнять! — рявкнул он напоследок, и нас с Балу, взяв под руки, вышвырнули в коридор.

Спустя час мы уже брели в тёмной канализации, по колено в ледяной вонючей жиже. Спасибо, что для такой работы нам хотя бы выдали резиновые сапоги с высоким голенищем.

— Могло быть и хуже, — бурчал я себе под нос. — В конце концов, я же его убил…

— Да брось, — пыхтел Балу позади меня. — Он же обычная «отмычка». Ему цена — пять центов.

— «Отмычка»? — переспросил я.

— Да, — кивнул Балу и пояснил: — Смертник.

— В смысле, на него надевают пояс со взрывчаткой и?..

— Нет, тут другое, — мой напарник помотал головой. — У них другие задачи. Надо же кого-то посылать проверять, нет ли где-нибудь мин, турелей или подобного добра? Ещё Рут любит давать им задания, с которых невозможно вернуться живым. Например, грохнуть кого-нибудь или бомбу заложить.

Наши фонари вспарывали темноту туннелей, выхватывая поросшие плесенью и водорослями бетонные стены, проржавевшие решётки, трубы, протянутые вдоль стен, и жижу, отвратительную жижу под ногами. Тёмно-зелёную, густую, мутную, застоявшуюся.

— То есть они сами не знают о том, что они смертники? — ухмыльнулся я, поняв циничный замысел Рутланда.

— Разумеется. Этим ублюдкам говорят, что их вытащат, даже обсуждают куда посылать вертолёт, — Балу коротко хохотнул, отчего эхо прокатилось далеко по туннелю и никак не хотело умолкать. — А когда миссия выполнена, и «отмычка» больше не нужен, его просто глушат через чип в шее. Ну, либо таймер бомбы срабатывает сразу же, а не через какое-то время. Или оружие взрывается… Много способов.

— Мило.

— Ага.

Мы замолкли и топали по маршруту в тишине, нарушаемой лишь нашим тяжёлым дыханием и хлюпаньем под ногами.

— Прости, что втянул тебя в это, — сказал я, отчего-то остро почувствовав себя виноватым.

— Перестань, — отмахнулся Балу. — Не ты бы ему голову оторвал, так я. Вонючка всем давно надоел, у него уже крыша поехала. Сраный педофил, — он аж сплюнул от отвращения. — Ненавижу педофилов…

Последняя фраза меня почему-то заинтересовала.

— А чем ты занимался до этого? Ну, до того, как попал к Рутланду.

— Служил, — коротко ответил Балу, тяжело и прерывисто дыша. Он был слишком большим для этой клоаки, и передвижение по туннелю давалось ему непросто.

— О, так ты тоже коп? — удивился я.

— Патрульный. А ты?

— Детектив. Отдел внутренних расследований.

— О-о, — улыбнулся Балу. — Крутой парень, да?

— Как видишь, не круче, чем SWAT, — ухмыльнулся я в ответ.

— Ну да, ну да… Мало кто может быть круче, чем SWAT.

Мы посмеялись.

— А почему ты так ненавидишь педофилов? — решился я задать вопрос.

Реакция Балу меня напугала.

— Не твоё дело! — огрызнулся он, заводясь с пол-оборота и заставляя меня отшатнуться.

— Оу-оу! — я примирительно поднял ладони вверх. — Полегче! Я не хотел.

— Не лезь, куда не просят! — Балу прошел вперед, обдав меня запахом крепкого застарелого пота. — Я же не прошу тебя рассказать, как так получилось, что ты сломал жизни сразу всем копам в Нейро-сити…

Обиду пришлось проглотить, несмотря на то, что очень хотелось высказаться.

— И на том спасибо, — пробурчал я и последовал за умолкшим напарником.

За всё оставшееся время патруля мы не произнесли ни слова.

9.

Незадолго перед событиями, получившими название «Бунт полицейских», меня перевели в отдел внутренних расследований. Многие люди тогда охарактеризовали бы мою карьеру как «блестящую», однако вскоре моя жизнь показала, что не намерена отходить от старого правила — чем выше взлёт, тем ниже падение.

Казалось, ещё совсем недавно я был патрульным. Сопляком, из которого поимка серийного убийцы сделала героя.

— Купи два костюма и погладь, — пробурчал тогда капитан, глядя на меня бесцветными глазами, глубоко посаженными на бульдожьем лице. — Ты у нас теперь грёбаная звезда, да ещё и красавчик. Надо соответствовать образу, — и подписал приказ о моём повышении до детектива.

Я не успел оглянуться, как прошло несколько десятков лет, в течение которых я вдоволь насмотрелся на боль, смерть, человеческую жестокость и разучился верить кому бы то ни было. Как раз из-за последнего меня и взяли в отдел внутренних расследований, хотя, как мне кажется, цинизм, отвращение и недоверие к людям выдавали абсолютно всем копам на вечеринке в честь годовщины начала службы.