И опять Пожарский

— Стоять! Руки за голову и громко читай "Отче наш", — на удивление сработало, разбойник закинул руки за голову и забормотал молитву.

— Как, ты Пётр Дмитриевич? — к княжичу, стягивающему за спиной руки единственного выжившего бандита, подбегают стрельцы во главе с Бородой.

— Нормально, вашими молитвами. Этого к костру, поспрошать его надо, — Пожарский садится еле живой от усталости, надпочечники прекратили выбрасывать адреналин и сейчас начнётся отходняк.

Событие шестнадцатое

Иван Пырьев сегодня был выставлен в авангард. К вечеру они надеялись добраться по владимирскому тракту до своротки на Балахну. Об этой своротке выведали позавчера на допросе у единственного оставшегося в живых из банды Медведя. Иван присутствовал при этом действе. Пленного подвели к костру, сняли с него портки и княжич приказал, двоим стрельцам, в том числе и Пырьеву, держать татя за локти, чтобы не дёргался и "получил полное удовольствие от пытки", как выразился непонятный отрок. Услышав эти слова, тать обмочился. Княжич же, не обращая внимание на визги мужика, раскалил в костре конец шомпола от пищали и поднёс разбойнику малиново-светящуюся железку к самому носу, "чтобы лучше разглядел". Душегубец даже орать прекратил, так внимательно, скосив глаза, разглядывал.

— Я всё расскажу, — обливаясь потом и слезами, заскулил он, когда Пожарский потянулся раскалённым прутом к его причиндалам.

— А мы всё знать не хотим, — успокоил его княжич, — Да, ты всё и не знаешь. Вот ответь, сколько бусин из ладана было в дарах волхвов?

Стоящий рядом богомаз из спалённого монастыря подошёл поближе.

— То и я не знаю, княже, скажешь ли? — монашек видно принял вопрос за чистую монету. Иван же, уже начавший привыкать к причудам Пожарского, только фыркнул в бороду.

— Шестьдесят бусин сделанных из смеси ладана и смирны, — ответил за татя Пётр, как-то слышал в Исаакиевском соборе на экскурсии и запомнил.

— Благодарствую, княже, — поклонился иконописец.

— Ладно, — повернулся к разбойнику Пожарский, — Теперь твоя очередь. Сколько было в вашем полку народу?

— Так, без малого восемь сотен, — не мешкая, ответил разбойник, косясь на остывающий прут.

— Ох, тяжело, — вздохнул княжич, — Про твой полк потом поговорим. Сколько было народу в вашей шайке?

— Так, без малого два десятка, правда, Федьку вчерась Медведь топором зарубил.

— Мы пятнадцать убили. Ты шестнадцатый, ещё кто-то остался? — снова отодвинул Пожарский шомпол к огню.

— Нет. Все были туточки.

— И Медведь?

— Он от стрелы, считай, одним из первых полёг, — неотрывно глядя на раскаляющийся конец пруда, затараторил бывший стрелец.

— Где у вас лагерь?

— Тут, недалече, с версту будет, на полдень, — тать мотнул головой, показывая направление.

— И в лагере никого нет? — прут снова переместился к причиндалам.

— Только бабка Сидориха и всё, вот те крест, — пленный сделал попытку перекреститься, дёрнулся, но Иван держал его за правую руку крепко.

— Кто такая?

— Травница. Мы её в одной деревне от попа отбили. Сжечь он её хотел, говорил колдунья.

— Ясно. Казна, где зарыта? Или скажешь, что не знаешь? — прут в плотную приблизился к причинному месту, даже ногу задел.

Пленный выгнулся назад и заверещал:

— Знаю, знаю. Я подсмотрел. Покажу. Христом богом клянусь, всё покажу! — слёзы ручьями катились из глаз, а у костра запахло дерьмом. Обделался бандюга с перепугу.

— Унесите его быстро отсюда, — поморщился княжич, — Да, смотрите за ним хорошенько. Головой за него отвечаете. Стоп. Далеко отсюда до Нижнего Новгорода? — остановил стрельцов Пожарский.

— Ну, до своротки на Балахну два дня и оттуда ещё день, почитай, — путаясь в спущенных штанах, пытался подниматься и подобострастно кланяться одновременно пленный.

— Вот как? Вот, что, ребята, вы его в ручей, что с другой стороны дороги пробегает, суньте, пусть обмоется, но руки не развязывайте, такой источник знаний мне нужен целым и не вонючим к завтрему, — без тени улыбки погрозил Ивану Пырьеву пальцем Пётр.

Утром княжич с двумя десятниками и пленным на ляшских огромных конях уехали в лес. За кладом разбойничьим, понял Иван. Вернулись те часа через два, огромный лагерь уже проснулся и позавтракал, кони были запряжены в телеги. На всех четырёх конях были перекинуты поперёк мешки с добычей, коней вели в поводу, до того видно тяжёлой была ноша. Только на одном сидела пожилая уже женщина с большущей корзиной в руках. Свалили мешки под мелодичный звон металла в одну из телег и, не мешкая, тронулись в путь. Иван за подробностями не лез, захочет десятник, сам скажет. С убитыми разбойниками поступили, как и в прошлый раз, раздели, сорвали нательные кресты, у кого были, и набросали кучей у дороги. "Другим на острастку", как объяснил свои действия Пожарский. Лишь одна монашка пискнула, что-то про христианские обычаи.

— Они не християне! — отрубил княжич, — Вон, на них даже крестов нет, — и спокойно поехал дальше.

Иван стал всё сильнее бояться этого юнца. Что будет, если он узнает, кто его пытался отравить? Сейчас стрелец ехал в авангарде длиннющего обоза как раз стремя в стремя с Пожарским.

— Знаешь, Иван, что я думаю ..., начал, было, Пётр.

И Пырьев не выдержал:

— Не вели казнить, князь батюшка! Я тебе яду подсыпал по наущению Тимофея Ракитного сына боярского боярина Колтовского. Бес попутал. Всё, что хошь для тебя сделаю, хоть и самого Колтовского порешу. Рабом тебе преданнейшим буду.

— Ну, и ладно — широко улыбнулся отрок Ивану, — потом сочтёмся.

Событие семнадцатое

Никита Иванович Пушкин балахнинский воевода сидел в своём дому и переписывал отчёт государеву дьяку в Нижний Новгород о сборе пятины с купцов своего уезда. Собрано было сполна, торговлишка с Казанью и самим Нижним в последнее время оживилась. Балахна хоть и не большой городок, но десяток торговых людишек имелся. Один же, купчина Тихон Замятин, и вовсе был первостатейный, имел две лодьи и хаживал и в Астрахань, и в Кострому, и в Казань. Собрано было сто семьдесят рублёв, о чем сейчас Никита Иванович и диктовал уездному писарю Агафону Лукину.

Это наипервейшее дело вдруг было прервано неожиданно появившимся подьячим Замятием Симановым.

— Никита Иванович, к заставе подошёл огромный обоз, одних лошадей сотни полторы, да телег несколько десятков, да людишек без счёта.

Событие для тихой захолустной Балахны было неординарное. Пушкин оправил кафтан и поинтересовался:

— Кто такие? Откуда вести?

— Сынишка стрельца Захарьина прибежал от заставы, — пояснил источник новости Симанов.

— Вели стрельцов поднять и коня мне пусть седлают, — воевода вышел в другую горницу и, взяв саблю в дорогих ножнах, добытую у ляха в битве у Тушина, вышел на крыльцо.

Коня уже седлали, весь двор пришёл в движение, новость передавалась со скоростью летящей птицы. Лично проверив подпругу, Никита Иванович с помощью конюха взгромоздился в седло. Годы, а ведь бывало, и без стремени взмывал на коня. Путь до заставы много времени не занял, вся Балахна-то, две сотни дворов. Увиденное впечатлило. Впереди ехало на настоящих ляшских дестриэ два десятка стрельцов. Потом на таком же огромном вороном звере сидел юноша в богатых княжеских одеждах, справа от него гарцевал на буланом арабском жеребце подлинный лях. А затем. На самом деле сотни полторы коней и не меньше двух десятков подвод, и по обочине дороги ещё и пешцы двигаются, вон даже монашки с монахами. Что за переселение народов?

Воевода подъехал к заставе, и хоть и был на коне, но получилось, снизу вверх поинтересовался, придав голосу строгости:

— Кто такие?

Чуть раздвинув стрельцов, вперёд выехал тот самый юноша в княжеских одеждах и протянул свиток с печатью:

— Здрав будь воевода, прости, не знаю имени отчества. Я — Пётр Дмитриевич Пожарский, по царя и Государя всея Руси Михаила Фёдоровича указу приехал принять новые отцовы вотчины и учинить в них порядок. Стрельцы мне в сопровождение посланы.

— Здрав будь воевода, — выехал в стремя к княжичу один из стрельцов, — Мы с полка Афанасия Левшина, по царёву указу посланы беречь и оборонять от татей по дороге сына князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Я десятник этого полка Козьма Шустов. Спешу доложить, что царёв указ нами выполнен, боярич доставлен в целости и в добром здравии.

— А что за монаси с вами Козьма? — решил разговаривать не с отроком, а со взрослым воином воевода.

— То долгая история, господин воевода, мы же без роздыха больше двух седмиц добирались, четыре раза с татями сражались, пленных разбойников у нас больше двух десятков и кони с утра не поены и не кормлены, монасей же мы отбили у разбойничьего атамана Ивана Сокола, подручного самого атамана Заруцкого, посаженного в Москве на кол за воровство.

— Изрядно. Что же делать мне с такой прорвой лошадей и людей? — покрутил головой Пушкин, осмысливая ситуацию.

Заговорил опять княжич, был отрок сей боек на язык, и предложение его вызвало горячее одобрение воеводы.

— Разреши мне, Никита Иванович. Я долго раздумывал над тем, как быть с лошадьми. В отцовых вотчинах их в таком количестве сейчас не разместить, конюшни построить мы не успеем, зима на носу. Поэтому, есть такое предложение. Кликни по Балахне и ближайшим сёлам, что если найдутся желающие до весны содержать на своём дворе одну лошадь, то я заплачу ему для прокорма рубль серебром, а коли это будет кобыла и приведёт он её мне на случку с ляшскими дестриэ или вон с арабом, то через полтора года получит жеребёнка от них бесплатно. Как думаешь, воевода, сыщутся ли охотники на такое.

— Как же не сыщутся, думаю, желающих изрядно найдётся, да я и сам пару кобылок возьму. С жеребцами, думаю, будет сложнее, но рубль большие деньги, на прокорм до весны точно хватит, — воевода повернулся к подьячему Симанову, крутящемуся здесь же.

— Подожди, Никита Иванович, ещё не всё. Люди грешны, и найдутся те, кто рубль возьмёт, а за скотиной ухаживать будет плохо, кормить одной травой да мякиной, свою же лошадь на те деньги станет кормить отборным овсом, — княжич махнул рукой, показывая, как он скорбит, что есть ещё на Руси такие люди.

— Возможно сие, — Пушкин кивнул головой, не дурак княжич.

— Вот чтобы такого не было, объяви так же, что вернувшие лошадь в изрядном состоянии весной, получат от меня в подарок ещё рубль.

Воевода присвистнул.

— О, как. Хитро. Думаю теперь, что легко пристроим мы твой табун. А хватит ли рублей у тебя, Пётр Дмитриевич.

— Хватит. Дал мне Государь на обзаведение и дорогу пятьсот рублёв, да столько же батюшка выделил.

Воевода ещё раз присвистнул. Деньжищи огромные. Да, сам Государь дал.

— Ещё, Никита Иванович, хочу у тебя попросить милости, — продолжил меж тем удивительный отрок.

— Говори княжич, что в моих силах пособлю, — поди, откажи такому, костей потом не соберёшь, Дмитрий Михайлович Пожарский зело крут.

— Думаю, что в новых отцовых вотчинах нет ни домов хороших, ни конюшен тёплых. Нужны мне плотники в изрядном количестве и материал, чтоб строиться.

Воевода прикинул свою выгоду из того, что сейчас сказал Пожарский. Это ведь прибыль в казну. Плотницкие артели заплатят налог с заработка. Купцы привезут лес и заплатят пятину, количество домов вырастет, а, значит, вырастет и налог с дыма. Ну, и кроме того, и плотницкие артели и купцы поделятся с ним Пушкиным за хороший заказ. Ох, как хорошо, что пожаловал сюда этот вьюноша.

— Сколько же надо будет тебе плотников, Пётр Дмитриевич? — Пушкин сиял, как начищенный пятак, — С десяток?

— С сотню. Построить терем мне, построить монастырь, построить конюшни на сотню лошадей, а потом ещё на пару сотен, построить овчарни для овец, построить амбары для зерна, построить дома для приехавших со мною и ещё всего изрядно, — по мере того как Пётр говорил лицо воеводы вытягивалось, он только сейчас начал осознавать как изменится жизнь вверенного ему уезда в самое ближайшее время.

Никита Иванович Пушкин был трудяга и назначение его на должность воеводы мелкого уезда в глухой провинции расценил не как ссылку, а как возможность проявить себя. Вот он случай. Это даже не "бог послал". Это путь наверх к гораздо более серьёзным должностям. Только надо всё сделать хорошо. Лично заняться распределением лошадей, чтобы и в самом деле не достались нерадивым хозяевам. Да и себе взять не две, а четыре кобылки, чай найдёт деньжонки на расширение конюшни, Зато через полтора года у него будет четыре жеребёнка от ляшских великанов, они, конечно, будут не дестриэ, но и не те хилые лошадёнки, что еле плетутся запряжённые в пустую телегу. Плотников он найдёт, кликнет по всему уезду и сегодня же отправит гонца в Нижний Новгород, пусть там всех собирают. И к купцам сходить самому сегодня же, пусть скупают и сплавляют лес, пока не встали Ока и Волга. Что ещё можно сделать? С таким количеством лошадей и притоком работников цены на зерно в уезде быстро пойдут в гору, нужно войти в долю к купцу Тихону Замятину пусть скупает овёс и рожь с пшеницей по всей Волге и везёт сюда, пока морозы не грянули. Эх, дел-то сколько впереди. И нужно завтра же послать грамотки царю и князю Пожарскому, что княжич благополучно доехал до вверенного ему уезда и принят со всей возможной любезностью. Заметят его, как не заметить.

Событие восемнадцатое

Государев дьяк Фёдор Фёдорович Пронин был прислан в Нижний Новгород больше года назад. Оставалось ему досидеть до конца своего двухлетнего срока ещё четыре месяца. Отношения с воеводой нижегородским князем Василием Матвеевичем Бутурлиным у него сразу не сложились, тот всё норовил не стрельцами и оборонительными сооружениями города заниматься, а лез в торговлю. Особых успехов в руководстве хозяйством и финансами Фёдор Фёдорович не добился. При смуте народ обнищал, торговля расстроилась, а тут ещё пожар 1617 года, который практически полностью уничтожил город. Пришлось отменять почти все налоги, чтобы люди смогли построиться. Ещё и сейчас, проезжая по посадам верхнему и нижнему, часто натыкался государев дьяк на пепелища. Из крупного города в 2000 дворов и населением не меньше 7000 человек Нижний Новгород скукожился до 1200 дворов, и те были не чета прежним.

Фёдор Фёдорович читал две грамотки и удивлялся. Да, какое там — удивлялся, он совершенно был сбит с толку. От ямских старост доносили, что неведомые царёвы стрельцы прошлись по Владимирскому тракту и весь его устлали обнажёнными трупами разбойных людишек. Всех де татей повыбили, даже известного казацкого атамана Ивана Сокола всю банду истребили. А ведь было у Сокола больше сотни казаков. Так же докладывали старшины, что и людишки атамана Медведя полностью истреблены и голыми вдоль дороги горами навалены. И будто бы те неведомые стрельцы говорили, что учинили сие другим ворам на острастку. Весть была хороша, эти два разбойных атамана были неуловимы и всякий раз уходили от высылаемых воеводой отрядов, а то и били те отряды. Торговлишку же они заметно ущемили, боялись купцы по тракту ездить, только лишь собравшись большим караваном и трогались. Ну, вот и на старуху нашлась проруха. Теперь торговля должна оживиться. Поражала только жестокость неведомых стрельцов, устраивать вдоль дороги горы мёртвых раздетых догола татей, додумались же.