Крылья ветра

— И все же мы, неуловимые нэрриха, всего лишь улов ничтожных плясуний...

Эо негромко рассмеялся, поудобнее устроился на диване, подоткнул под бок несколько подушек. Прикрыл глаза, расслабился. Бертран воспользовался случаем и еще раз, при свете дня и без помех, рассмотрел спутника. Странно слушать жалобы на преклонность лет от существа, которое выглядит цветущим, прелестным юношей восемнадцати лет. Прикрытые теперь глаза имеют — Бертран знает в точности — цвет темного шоколада, как у всех подобных. Впрочем, у Эо они почти черны, и напоминают скорее о спелом винограде, вобравшем сладость лета. Волосы вопреки обычаю не остриженные под корень, они длинные, почти рыжие, выгоревшие и волнистые. Золотистая кожа безупречна, ни единый изъян не нарушает её бархатистой гладкости, ни одна морщинка не намекает на тяготы прожитых веков... Сплетни утверждают, что Эо, сын штиля — или как его там, пойди упомни все имена и прозвища — божественно танцует и не хуже играет на виуэле. Слагает стихи и исполняет их своим сладким, чуть вибрирующим, голосом. Вроде бы в прежние времена этот юноша выстроил дворец в столице, у самого берега реки. Влюбленные доньи только что штурмом не брали высоких стен, норовя привлечь к себе внимание. Но подобные Эо не люди ровно в той мере, чтобы ценить непостижимое и отказываться от понятного.

— У тебя есть дети? — прямолинейно поинтересовался Бертран, твердо зная, что порой именно так и удается получить настоящий ответ — нахрапом.

— Я не знаю даже, есть ли у меня бессмертная душа, — то ли с насмешкой, то ли с горечью, отозвался Эо. — Но желал бы верить в лучшее... разобравшись, что для меня есть это самое лучшее. Ты прежде задал более насущный для рода Траста вопрос. Вот тебе не сам ответ, но вполне занятная... сплетня. Жил-был дон. Кое-кто полагал его небезнадежным, а иные находили, что укоротив зазнайку на голову, сделают его гораздо приятнее. Дон изволил быть храбрым до безумия, шлялся по ночам в порту, пил сладкое сантэрийское, купленное у еретиков, и поминал нечистого по поводу и без.

— Милейший человек, — похвалил Бертран.

И про себя подумал: история-то давняя, если тогда сантерийское еще покупали у еретиков. Ныне в долине их стало куда как поменьше, до трех четвертей населения посещает обители и почитает закон, установленный Башней. К тому же сама долина принадлежит короне, а того точнее — именно его династии, роду Траста. Значит, дело было даже не при паторе Луиджи, а ранее. Может статься, намек прямой и касается предка. А если нет — то легенда куда древнее и восходит ко временам, когда строили на равных условиях и даже рядом обители по трем законам веры, прежде сосуществовавшим относительно мирно. Тогда событиям много более трех сотен лет... Хотя разве это — важно? Дон из рассказа в любом случае производит приятное впечатление и даже кого-то напоминает. Что вполне в привычках Эо: маскировать насмешки под легенды и выдавать неглупые мысли в самой, на первый взгляд, недостоверной форме. Вот и сейчас Эо дразнит, вынуждает гадать, не сам ли он был участником истории, если она — не легенда, а быль? Пойди разбери, сколько ему, если успел и устать от жизни, и научиться снова радоваться ей.

Эо распахнул глаза, по-собачьи грустные, с опущенными уголками век и слишком крупной радужкой, едва оставляющей место проблеску белка. Взмах длинных ресниц получился насмешливым и по-женски кокетливым. Если допустить признание непредвзятой правды, юноша мог бы без натяжки нарядиться девушкой, нет в нем ни малейшего оттенка мужественности. Но нет и женственности, он слишком иной, разум пытается оттеснить в тень чуждость и подменить привычным. Руки хорошей формы, но кисти некрупные. Пальцы сильные, с характерными мозолями, оголовье рапиры они гладят привычно, почти ласково. Сама рапира — и не вполне рапира, она старомодна до смешного. Гарда мала и проста. Клинок короче нынешних, зато лезвие куда шире. Скорее уж меч, таким сподручнее рубить, нежели колоть. Весьма похожий клинок висит на стене оружейного зала, им владел в юности прадед и, по слухам, был мастером, поскольку дожил до седин, не прекращая шляться по гостериям, пить сладкое сантэрийское и полагать себя бессмертным. Малость остепенился предок лишь после неприятной истории в порту. Его подкараулили, и ловко. Трудно поверить, что некто отдаленно похожий на Эо, тоже нэрриха, в одиночку помешал расправе, оплаченной и подготовленной со знанием дела.

— У того дона была невеста, — продолжил Эо. Убедился, что слушают его внимательно и снова смежил веки. — Прелестная девица, она умела петь соловьем... более никто не владел голосом так, по крайней мере на моей памяти.

— На твоей, значит.

— Положим, да... Девица была мила и, что куда важнее, имела трезвую голову. Она с растущим беспокойством наблюдала пьяные выходки дона жениха, чей отец был всего лишь третьим претендентом на власть...К тому же подлецом, каких поискать. Он зарезал брата и племянника, и это тоже правда, не добавляющая друзей и сторонников.

— Списки наследования часто стремятся укоротить, тем более при наличии поводов в виде мести, — включился в игру Бертран.

— Месть точила свой эсток, но девица прибегла к способу, позже вычеркнутому из всех и всяческих списков, хранимых вне обителей Башни. Темной ночью она пошла к старому колодцу...

— Только без жертвоприношений, — поморщился Бертран.

— Обижаешь! Даже огорчаешь, — Эо снова открыл глаза и подмигнул. — Что ты знаешь о вере вне Башни, о старых культах и самом понятии 'жертва'? Прочти толком и без спешки заметки того старика, не зря они так тревожат робкого патора Паоло: в них много искренности. Жертвой древним многочисленным богам, олицетворявшим природу, могли быть цветы, капля вина, пролитая на алтарь с благими мыслями или хотя бы без ругани. Девица отправилась к колодцу, имевшему название 'Поющий о радости'.

— О! Это что, тот, летнем дворце моей Изабеллы, у самого берега? В нем вода слегка отдает солью, — живее уточнил слушатель.

— Не исключено, почему бы нет? Она пошла к колодцу и спела просьбу. С душой, без срывов голоса, не особенно громко, это как раз лишнее. Поскольку её интересовал определенный защитник, она избрала день владычества его родного ветра.

— И когда же...

— Голос твоей жены, уж прости, не в моем вкусе. Низковат, с легкой хрипотцой, — отметил Эо без тени почтения. — Зато она умна, вы умудрились без войны объединить земли и даже, по слухам, счастливы в браке... вопреки тому, что альянс создан столь явно для всех — по расчету. О вас даже не сплетничают.

— Мы тверды в вере, тверды до фанатизма, это общеизвестно. Не зли меня.

— Не поддавайся на подначки. Ты в состоянии понять, что за ветер надобен на сей раз?

— Положим, да.

— Распорядись вычистить колодец и избавить его от изменений в исходном устройстве: навес там лишний. Уж не стараниями ли сэрвэдов патора возведен, откуда мне знать?

— Звук теперь, значит, отражается и гаснет...

— Сказано достаточно, более не добавлю ни слова. Мне пора, стены обители давно остались позади, в карете душно, в столице и того противнее. Я всегда любил горы.

Эо глянул в окно и глаза его блеснули азартно, молодо. На тонкой коже проявился румянец. С долей раздражения Бертран подумал: сейчас гость покинет карету, и родится новая сплетня. Мол, кое-кто без жены ездил на север, якобы в обитель, а сам-то, сам-то... Все видели, кого с собой тащил. Переодетая девица. Рыжеватая, может статься, подобрал в гостерии по пути и развлекался, точно как прадед, чтоб ему в гробу икалось, пьянице, наплодившему слухов никак не меньше, чем незаконных отпрысков...

Мысли свернули с кривой тропки на главный путь: если патор задействовал свой план, как отнестись к тому, что более не тайна и значит, давит ответсвенностью на плечи? Сэрвэды уже наверняка скачут к горам и везут назначенное Башней для крепостей и их жителей 'провидение', более похожее на проклятие. Войска нужны на севере. Очень нужны. И совета спросить не у кого: Изабелла не знает этой тонкой партии, ей никто не сообщал причин поездки мужа на север. Но, едва правом и именем Бертрана Трасты войска отведут в глубь долины, скрывать сговор станет поздно, во дорце разразится непогода... Башне и это в пользу. И вот вопрос вопросов: стоит ли играть, если тебя так яростно затаскивают в игру?

Бертран нахмурился. Долго молчал, не в силах избрать решение. Снял с пальца перстень и некоторое время задумчиво его рассматривал. Наконец, протянул спутнику.

— Возьми. Он надежнее золота или приказов, переданных с гонцом, обеспечит тебе коня и право проезда, а также содействие. Не ведаю, как можно предотвратить то, что уже начато. Но пусть долина живет и далее без столь жуткого... провидения. Я сегодня не пошел на прямой раздор, даже дал патору некие обещания. Твои советы смутны, и если Башня будет...

— Не позволяй делать выбор за тебя ни мне, ни Башне, ни кому-то еще, — напевно вымолвил Эо. Убрал перстень в кошель у пояса. — Запомни, может статься, это важнее всего иного. Неумеренность того дона наплодила немало детей. Однако именно она едва не лишила род Траста законной возможности наследовать. Не повторяй старинных глупостей. Башня охотно поможет северу прибрать к рукам все. Твоя новорожденная дочь, если первой будет именно дочь, вполне способна своим браком убить династию... Кто-то скажет, что она, положим, безумна. И...

— Прекрати! Порой желание прикончить тебя делается слишком уж значительным и даже главным.

— И снова припомни мои советы по поводу умеренности, — рассмеялся Эо. Стукнул в стенку кареты, давая знак к остановке. Спрыгнул в траву и оглянулся последний раз, ожидая, пока подведут коня. — Все, что я мог, исполнено. Теперь твое право и дело — решать или не решать, плыть по течению или бороться. Береги семью и не шляйся по порту, ради всех богов древних и новых... — Темные глаза блеснули озорством, Эо одним движением качнулся в седло, склонился к карете и шепнул едва слышно: — Зря переживаешь, что меня сочтут сплетней. Но если вдруг... напомни Изабелле о серебряных розах.

— Что? О каких таких...

Бертран смолк на полувздохе и быстро оглядел луг, десяток знакомых с детства приятелей-донов, усердно отвернувшихся, но норовящих все услышать и домыслить. В отчаянии Бертран махнул рукой, то ли провожая скачущего галопом Эо, то ли посылая его подальше.

— Говорят, в бестию были влюблены одновременно дон Кармелло и его сестра, — серьезно сообщил ближний из донов охраны. — Клянусь пресвятой девой, я начинаю понимать, почему. Это существо вызывает одновременно приязнь и отвращение.

— Вроде, ни с чем остались и дон, и донья, — расхохотался королевский пес Эппе, конем тесня охрану от кареты. — Если оно чем и интересуется, уж точно не внешностью. Тем более нет в нем тяги к ночным похождениям. Зато я знаю толк в ночных делах. И верую истово.

— О, ты исполнен святости, когда трезв, то есть день или два в году, — предположил Бертран, наблюдая, как слуги складывают ступеньку и прикрывают дверцу кареты. — Вперед, хватит бессмысленно тратить время на сплетни и прочие глупости.

Король остался в карете один, но ему казалось, что экипаж проседает на рессорах, перегруженный сверх меры воистину неподъемными сомнениями. Можно ли счесть нэрриха — союзником? Стоило ли отдавать перстень в залог союза? Что скажет Изабелла, когда узнает — а королева умеет узнавать то, что вообще ни разу не было сказано вслух... И, черт подери, король он или не король? Неужели он обязан всякий раз оглядываться на патора, жену, влиятельных донов и еще невесть кого? Разве это — власть?

Глава 3

Кукла для плясуньи

Первый раз за все время жизни Ноттэ приснился добрый сон, интересный, — такой, что от солнышка, щекочущего веко, пришлось отворачиваться и накрываться с головой, стараясь досмотреть и не проснуться.

Мотылек не спешил взлетить с раскрытой ладони, чуть покачивал крыльями. Ветерок их движения вздыхал без голоса — улыбался. Тьма делалась реже, как истертая ткань, и сквозь неё проступал свет. Тонкие лучики протыкали плетение нитей, сияли. Тень крыльев была перламутровой. Наконец, мотылек взлетел, ладони сделалось пусто и это не огорчило, словно так надо. В полете крылья обрели полную красоту, порхающий цветок вился и танцевал, скручивал воронку ветра. Поднимаясь в ней все выше, в большое золотое сияние.

Проснуться пришлось, когда кто-то совсем по-настоящему пощекотал раскрытую ладонь. Ноттэ вздрогнул, улыбнулся — и сбросил с головы душное одеяло.

Девочка, которой полагалось лежать без сознания, сидела на полу у кровати и рассматривала то ладонь, то голый живот нэрриха: рубаха сбилась к самому горлу.

— Доброе утро, — предположил Ноттэ.

— Доброе, — кивнула девочка и осторожно улыбнулась. — Ты спас меня. Я это знаю твердо, хотя и не помню ни-че-го о прошлой ночи. Меня зовут Зоэ.

— Хорошее имя, — нэрриха удивился собственному настроению полнейшего благодушия, такому редкому, даже малознакомому. — Мое имя Ноттэ. Доброе утро, Зоэ.

Нэрриха подмигнул и приподнялся на локте. Его не занимали вопросы, не интересовали ответы. Начинался прекрасный день согласия с происходящим и приятия мира в самом светлом и праздничном виде. Девочка снова улыбнулась. Постучала пальцем по ладони нэрриха, затем — по его животу.

— Эй, а ты кто? Я думала, у всех людей есть пупок, и линии на руке лежат одинаковой сеткой.

— Очень сложный вопрос. Пожалуй, я не стану отвечать целиком, самому мне не до конца очевидно, кто же я. Но могу рассказать сказку. Только сперва ответь: давно проснулась? Тебя накормили?

— Проснулась давно, — Зоэ принялась ощупывать волосы, вздыхая и норовя ногтями продрать кожу головы, наверняка нестерпимо зудящую после пребывания в море. — Чешется... Ужас как чешется! И живот бурчит. Только я лежала тихо, мало ли, кто там. Боязно.

Зоэ пальчиком указала на дверь и поджала губы, настороженно прислушалась, подвинулась ближе к нэрриха и вцепилась в его руку. Ноттэ ощутил, как в сияние приятного дня вползает тень раздражения, а то и злости. Если бы чернобородого удалось убить еще раз, определенно: стало бы легче... Но, кажется, формула из старой книги Башни в нужном звучании радикально исчерпала вражду. Только слово, пусть самое могущественное, не сумело отменить для Зоэ страх пережитого и вернуть ей утраченное доверие к людям. На шхуне, теперь нет сомнений, с плясуньей обращались отвратительно. Хотя надо быть окончательным мерзавцем, чтобы не пожалеть ребенка, к тому же столь интересного. Девочка умна, не склонна к панике и любознательна. Хороша собой, путь и не по взрослому еще, а всего-то скоротечной и робкой красотой ранней весны — преддверия юности...

— Мы в каюте 'Гарды', — сказал нэрриха. — Это самый быстрый и красивый люгер Эндэры, ему нет равных во всем свете, так скажу и буду прав. Здесь никто не обижает детей. Тебя спасали всей командой. Думаешь, легко найти в огромном море, ночью, маленькую девочку?

— Но дверь закрыта, и они ходят туда-сюда, стерегут, — упрямо замотала головой Зоэ. — Я в щелочку глянула, знаю.