Цветы корицы, аромат сливы

— Боже моё... Я не смогу соответствовать, — подумал Сюэли по-русски. Но все же прошел по рядам и своей рукой повернул всем тетради еще раз. И еще раз. И еще раз.

— Я не могу так держать ручку, как вы. У меня анатомия кисти другая.

— Анатомия кисти у нас приблизительно одинакова, — сказал Сюэли, подходя, перегибаясь через спинку скамейки и приближая свою руку для сравнения к руке ученика.

— У меня указательный палец не сгибается в этом месте под таким углом.

Сюэли пальцами вылеплял, как из пластилина, из его руки то, что нужно, и клал на ручку.

За этот год ему пришлось вспомнить все шутки, с помощью которых его собственный учитель когда-то в детстве, в Гуанчжоу, учил детей писать и не путать иероглифы. Когда какой-нибудь малыш писал 玉, "драгоценность", вместо своей фамилии 王 Wang "князь", учитель Чжао мягко упрекал его: "Что же ты, даже князем не хочешь стать, только деньги хочешь взять?" Чтобы дети запомнили巾 "платок" и 币 "деньги", учитель говорил: "с докторской шапкой ты можешь стать дороже в тысячу раз". Когда маленький Сюэли однажды написал 臣 "подчиненный чиновник" вместо 巨 "обширный", учитель Чжао, улыбаясь, сказал: "Ну, если будешь писать ненужные черты, то сразу же сделаешься подчиненным, понимаешь?"

Были у него еще разные вольные шуточки для запоминания:

Однажды 熊 xiong встретился с 能 neng, удивился и спросил: "Ты что, брат, так за девушками гонялся, что даже ноги отнялись?" Или: 口 kou говорит 回 hui: "Ой, моя милая, ты уже давно беременна, почему мне не сообщила?" После этого учитель Чжао смущенно улыбался и прикрывал ладонью рот, но иероглифы запоминались всем классом на раз-два и больше никогда не путались. Он был совсем молодой, и его потом убили во время беспорядков, но его знания продолжали жить, в таком странном виде, в таком странном месте.

...К концу занятия Сюэли так уставал, как будто грузил кирпичи. И шел после этого грузить кирпичи. Недавно у него наконец закончились деньги. Плату за общежитие повысили, в Институте Конфуция платили копейки, и он подрабатывал где мог. Найти что-нибудь хорошее было трудно: сначала он таскал коробки в супермаркете "Тянь Кэ Лун", потом помогал на производстве пищевых упаковок, потом был переводчиком у приезжего мастера чайной церемонии целых шесть дней, наконец нашел "устойчивую должность", как он выразился, — грузить кирпичи.

— Зачем вам Институт Конфуция? — спросил его однажды научный руководитель. — Почему вы его не бросите? Он не приносит денег.

— Сыма Цянь сказал: "Когда есть ученый, достойный, талантливый, но остается вне службы, то это позор для держащих в своих руках государство". И хотя я пишу курсовую по выращиванию фианитов, как вам кажется, но по истинной моей специальности уйти от дел не решаюсь — ведь это же страшно подумать, сколько человек сразу потеряет лицо!

И совсем уже в ночь по выходным Сюэли являлся на сцене в виде студента Чжана — для репетиции капустника.

— Ах, меня от прекрасной Ин-Ин отделяет стена!

Я геолог-стажёр, с факультета глобальных процессов она.

И как камень в пучине лазурного моря,

На чужбине подушка моя холодна.

Равнодушным остаться я, как ни пытался, не мог,

Словно вихрь налетел и в мгновение сбил меня с ног,

Словно феникс поднял на крыла мое бренное тело,

С места взмыл, закружил и меня за собою увлёк.

— Здесь комендант с проверкой документов!

— Пускай себе идёт. Что за беда?

Бумаги не в порядке, как всегда,

Предвижу пару тягостных моментов,

Но если есть в наличье голова,

Всегда найдутся нужные слова.

— Два дня как мой просрочен договор,

Ну, не успел переоформить снова.

С утра не задалось — весь день хреново,

Я лучше подышать пойду на двор.

Ярким цветам в этом мире цвести не дано,

Вылезу через балкон — и в другое окно.

Сочиняли все эти тексты вместе, потом общую правку делал приходивший уже к отбою измотанный Ди. У него был почти совершенный русский. Когда другие студенты спрашивали его, откуда, он непринужденно сообщал, что несколько лет у него была русская рабыня. На самом же деле он просто учился семь лет как проклятый, как говорится, "подвязывая волосы к потолочной балке", не вылезая из-под горы словарей.

Он не переодевался для репетиций — не было сил. Иногда наспех, очень условно, делал грим, иногда брал в руку веер.

— Он мотив своей песни меняет слегка,

Он вплетает в игру стрекотанье сверчка,

Его цинь не смолкает до светлой зари,

Всё блуждает по струнам рука.

Кто играть так способен на струнах витых,

Тот, должно быть, прекрасней даосских святых,

И невольно забыв воспитанье своё,

Я росой замочила наряд,

Растрепалась причёска, и щёки горят...

— ...И надеть позабыла белье, — растерянно сказал Ди. — Где мой текст? Что там на самом деле?

Однажды его узрел в этом виде историк Лёша, который зашел отдать Сюэли ксерокопию.

— А... этот твой приятель, он случайно... не того? — обалдело спросил Лёша.

— Нет, — мотнул головой Сюэли. — Он бисексуален, но ведёт монашеский образ жизни.

Ксерокс, который принес Лёша, был снят с разворота книги русского военного историка Лесоповалова "У высоких берегов Амура", где в одном контексте встречалось упоминание об Императорском театре теней и о подразделении "Курама Тэнгу". Оказывается, в Квантунской армии был специальный отряд, засекреченное официальное подразделение, занимавшееся всякой мистикой, вроде немецкой Аненербе и соответствующего отдела советской разведки, только хуже. Поскольку японцы к концу войны были уже в полном, настоящем отчаянии, били их везде, вышибли уже отовсюду почти и недалек был разгром на Окинаве, они ударились в мистику настолько глухую и непроницаемую, что поиски Шамбалы по сравнению с этим могут показаться рациональной и даже необходимой военной акцией. Например, они буквально разыскивали волшебный щит из выползка дракона, которым будто бы владел Фу Си, — разумеется, называя это более наукообразными словами, вроде "локализация древнейших артефактов", — искали металлическую палицу Сунь У-куна, которая, по преданию, могла увеличиваться и уменьшаться в размерах и в самом большом варианте весила десять тысяч цзиней, изучали способы разыскать и оживить глиняную армию императора Цинь Шихуанди, ну, и прочие их задания тоже выполнялись одновременно на материальном и на астральном плане, с поддержкой института придворных онмёдзи.

Подразделение было создано в самом начале 1944 года при поддержке Общества Черного Дракона ("Кокурюкай"), наиболее влиятельного на тот момент объединения милитаристских сил Японии. Во главе его был поставлен генерал-майор Ёсимура Акио, личный друг Вольфрама Зиверса, генерального секретаря Аненербе. Позднее подразделение "Курама Тэнгу" обнаружило и засекретило комплекс руин подводной крепости Ёнагуни возле оконечности гряды островов Рюкю, в 125 километрах от восточного побережья Тайваня, и просило разрешить им развернуть на борту линкора "Ямато", который должен был принять участие в операции "Тэнитиго" по защите острова Рюкю от вторжения, несколько научных лабораторий, в чем им было отказано. Отделение "Курама Тэнгу", действовавшее на территории Китая, возглавил полковник Кавасаки Тацуо, а также доктор Накао Рюити — археолог, ведущий специалист по петроглифике. Туда собрали каких-то полу-ученых, полуголоворезов, которые носились на мотоциклах, одетые в немного театральную по своему покрою форму, в масках, рыскали по жалким китайским деревенским храмам, вытряхивая оттуда все подряд, забирая священные таблички "до выяснения всех обстоятельств" и так далее. Одним из первых заданий этого отряда стал розыск предмета под названием хвангдзя-йинг-кси, с которым связывались эзотерические надежды настолько странные, что даже император Хирохито, выслушав доклад по этому поводу, сказал: "Что ж, если это окажется правдой, все остальное потеряет значение".

— Поставить мистику на службу императору и японской империи было их задачей, — объяснял Лёша. — А поскольку действовали они в состоянии аффекта, то и действия у них могли быть очень странные. Например, лейтенант Саито Кейидзи обнаружил где-то в Китае, в горном храме, какого-то монаха или отшельника, который владел всеми вот этими... в общем, путем Белого Лотоса. И он счел нужным привезти его в Японию, чтобы развернуть там обучение этим навыкам. Они с подчиненными дважды брали даоса под белы рученьки, чтобы забрать его с горы, и дважды, спустившись к подножию, обнаруживали, что держат чучелко, связанное из соломы. Потом они перестали находить дорогу, ведущую вниз с горы. Когда даос у себя в хижине переворачивал панцирь черепахи, они в тот же миг теряли из виду тропу. Даос полюбил Кейидзи и звал его Кэ И; Саито его ненавидел. Все это продолжалось вплоть до августа 1945 года, когда даос расплакался вдруг и показал им в зеркальце, сделанном из полированного камня, взрыв в Хиросиме и, возможно, еще и в Нагасаки. Потом он как-то предотвратил их самоубийство, дал им напоследок с собою диких груш и побегов бамбука и научил их, как спуститься с горы.

Забив все свое время делами, Сюэли, как мог, отнял у себя почти все возможности видеться с Цзинцзин. Фактически теперь он видел ее только во время занятий на факультете и изредка тогда, когда она заходила вечером на репетиции. Тем не менее, положение осталось прежним. Чуть только она вернулась в Москву в начале сентября, он, как ни сдерживался, помог ей в двух-трех делах, прежде чем она успела заикнуться об этом. Он сейчас же отстоял для нее неописуемо чудовищную очередь на перерегистрацию и разбудил ее звонком, нежно сказав: "Спускайся, все тебя здесь только и ждут". А когда она, протирая глаза, спустилась, он сказал: "Ты как солнце, хоть и в халатике". Короче, с ним Цзинцзин не заметила, как перерегистрировалась в общежитии, и каждый, кто знает, что это такое, согласится, что любовные подвиги прошлого как-то меркнут перед тем, что сделал Сюэли. Затем он договорился о пересдаче для Цзинцзин с преподавателем, с которым, по общему мнению, невозможно было договориться. Его действительно невозможно было убедить логически, но Сюэли и не пытался этого сделать. Он сразу упал на колени и в духе старых времен воскликнул: "Простите нас, учитель! Не гневайтесь. Но она может лучше!" И сделал такое движение, как будто тянет Цзинцзин тоже упасть рядом с ним на колени. Этого оказалось достаточно. Преподаватель-мизантроп испытал такое живое отвращение ко всей этой ситуации, что сейчас же позволил ей, одной из всего потока, пересдавать предмет.

Потом он спас ее из пещеры, что вменял себе исключительно в вину, поскольку вся история изначально была его жалкой попыткой отстраниться — против собственной воли. Когда она забросила руки ему на плечи, собираясь его поцеловать, он быстро сказал: "О, это нет. Если ты будешь настаивать, мне придется умереть". И в таком странном виде эти удивительные отношения продолжили существовать по-прежнему. Ну, и был один случай, после которого Ся Цзинцзин стала немного бояться Вэй Сюэли. Однажды ночью Сюэли сорвался, натянул одежду, едва попадая в штанины и рукава, и выбежал, объяснив изумленному Шэнбэю: "Цзинцзин плохо себя чувствует". Он забежал в подпольный магазинчик, долго стучал, никто ему не открывал, когда наконец открыла заспанная хозяйка, он отобрал с десяток пакетиков с волшебными лекарствами китайской медицины, сгреб их и выбежал вон, пообещав расплатиться на рассвете. У Цзинцзин был тяжелый грипп, она лежала, уйдя глубоко в подушку, со спутанными мокрыми волосами, и ее беспокойно обнюхивала кошка. Сюэли развел принесенное в воде и дал ей выпить, снял самые нехорошие симптомы с нарушением дыхания, потом поил ее настоем из семян лотоса с ложечки, на рассвете вернулся в магазин и оплатил покупку, на другой день пропустил все занятия и спал днем полчаса, в положении сидя и привалившись к кошке. Непонятным так навсегда и осталось только одно: как он изначально узнал, что Цзинцзин больна. На этот вопрос Шэнбэя он затруднился ответить, сам даже удивился, когда задумался об этом, и пробормотал что-то вроде: "Ну... я слышал барабаны и колокола". Возможно, ему по чистому совпадению приснилось что-нибудь неприятное в ту ночь.

Наина Гориславовна больше не вела русский язык, потому что она, несмотря на свои девяносто лет, выскочила замуж, — как подчеркивали злые языки, за финна. И уехала в Финляндию. Сюэли чувствовал за этим какую-то литературную шутку, но по незнанию источника затруднялся оценить ее глубину. Так или иначе, Наина уехала, русский язык теперь вела новая преподавательница, которая первым делом рассказала им про Хозяйку Медной горы. "Вы геологи, — сказала она, — поэтому вам будет полезно знать всё... что связано с геологией". Сюэли показалось, что он уловил принцип действия Хозяйки горы, но он был не уверен.

Собственно, в четырех историях, которые они осилили со словарем, этот принцип нигде прямо не декларировался, однако Сюэли был уверен, что он существует. Что надо делать, чтобы Хозяйка Медной горы отпустила тебя с миром?

— Э... Я уверена была всегда, что она иррациональна, — честно сказала молодая преподавательница.

— Я не так думаю, — возразил Сюэли.

— Там дело в том, что человек не только не должен быть жадным, но еще должен что-то уметь руками, созидательно и творчески, — предположил Лю Цзянь. — Тогда остается жив.

— Нет, что человек должен испытывать какие-то нормальные эмоции! Например, любить кого-то! Потом она от него отвяжется, — сказала Шао Минцзюань.

— Не "потом", а "тогда", — поправила преподаватель.

— Человек должен быть самодостаточный, — сказал Чжэн Цин.

— Люби природу и бережно с ней обращайся? — пробормотал Сюэли. — Нет, это не вполне точно... Ставь природу выше себя, и тогда она тебя, возможно, не уроет.

— Прекрасно, вот этот вариант мы и запишем, — рассеянно сказала преподаватель. — Но только... Вэй Сюэли, откуда вы берете такие слова — "уроет"?..

— Эм-м... погребёт? — сказал Сюэли. — Закопает?

— Ставь природу выше себя... Откуда ты так знаешь основы синтоизма? — радостно спросила Саюри. Сюэли счел ниже своего достоинства комментировать это и просто потрепал ее по щечке.

Потом все рассказывали, кто как провел лето. Сухой и лаконичный рассказ Сюэли о том, как он грузил кирпичи, никого не впечатлил. Конечно, Сюэли мог бы составить рассказ на тему "Лето, которого у меня не было". В Гуанчжоу зелень загромождала весь дверной проем, и можно было валяться на циновочке и смотреть, как ярусами уходит в небо огромное дерево Мин во дворе. Сначала охватываешь взглядом наскоро первый ярус и думаешь, что это всё; потом всматриваешься, поднимаешь взгляд — и видишь, что нет, над ним громоздится другой, который выше; ну, это-то, думаешь, уже точно все, — нет, ползешь взглядом, и там оказывается еще, и так раз шесть до верхушки. В кроне прыгают скворцы. "Хок Лай! — кричит тетушка Мэй с террасы. — Поднимись на крышу и развесь белье!" Хок Лай — имя Сюэли в местном произношении: Вэй Сюэли (魏学礼) = Нгай Хок Лай. "У меня руки все в тесте! Хок Лай!.. А то не успею слепить пельмени до обеда! ...Ну же, полезай! С крыши все-таки обзор, видно, с какой стороны наступают!" "Да, да, отобьемся от врагов", — с иронией отзывается Сюэли, но встает; тетушка забыла, что он давно не маленький и уже не играет во вражеское нашествие. С корзиной белья лезешь на крышу, — и, приговаривая "парус в десять полотнищ поднят над кораблем", завешиваешь все простынями; но вот с крыши слышно, что в бабушкину лавку зашел прохожий, пробует, как звенят фэнлины. Если бабушка ушла в храм, — а она ушла, — тогда соскальзываешь вниз по приставной лестнице, появляешься из-за прилавка и начинаешь охмурять покупателя: "Фэнлины не простые, из метеоритного железа, если вдруг у вас по ночам лисы бегают по крыше, — лучшего средства не найдете...". Сбыл фэнлин — потащился в шлепанцах за угол дома забрать почту. За углом в нише — статуя бога-покровителя этого дома, перед которым управдом разложил рисовые сладости. Ближайшие к тебе цикады, если на них громко цыкнуть, очумело замолкают на некоторое время, самолеты снижаются, чтобы зайти на посадку в аэропорту Бай-юнь, под этот звук все-таки засыпаешь на циновке на веранде, и снится, что за тобой пришли какие-то феи в синей одежде, со странной асимметрией в лицах. Тут в углу сада, в темных зарослях кассии, начинает высказываться птица багэр — несмотря на ее название, у нее не "восемь песен", а больше, — здесь самолеты перечеркивают длинный распущенный хвост от заката, и здесь мир Сюэли, как дерево Мин, поэтажно уходит в небо.