Небо шамана. 1 часть

Куда идти тоже не очень понятно, с Михайловым мы летели на юг, а выходить, чтобы надёжнее было лучше на восток, ведь немцы с запада напали и на западе граница недалеко. Вроде просто и понятно, только компаса как в самолёте у меня нет. Были бы часы, то по ним можно было бы юг по солнцу определить. А без часов в памяти какая-то чушь про лишайник с северной стороны деревьев, и муравейники с южной. А часы — это механизм, который сутки на части делит, занятное устройство, у него на стрелки смотреть надо. Ловкие у них тут ремесленники, хотя про подгорных мастеров тут никто не знает. Впрочем, всё равно у меня нет часов, потом разбираться буду. Одно понял, что на востоке Пери восходит, то есть у них здесь светило "Солнцем" называется. А местность, где я нахожусь — Белоруссия в стране "СССР" или "Советский Союз". Здесь столько разных названий для одного и того же, что легко запутаться, надо учиться разговаривать, из памяти не всё понять можно. В общем, так с птицей в руках и потопал по лесу, надо же телу к своим выходить, в смысле к советским...

* — В мире Пери женские имена из четырёх букв у всех живущих там рас и народов, мужские либо длиннее, что чаще, либо короче. Так велела Богиня.

**— Фраза из "Песни о соколе" Максима Горького, к слову, глубоко ошибочная с точки зрения эволюции, ведь наиболее близки к птицам по строению и эволюционно именно пресмыкающиеся, те самые "ползучими рождённые", которые полетели...

— Вполне допустима аналогия с монгольским языком, которые тоже скотоводы и кочевники живущие родоплеменным укладом. В языке нет понятия рода, падежей и прочего, но при этом очень сложная часть касающаяся домашних животных и многих аспектов очень ритуализированного догматичного быта.

— Подумалось, что в памяти летуна не должно быть чрезмерного пиетета к стрелковому оружию. Тем более, что со слов одного лётчика, среди их братии единицы из ста сумеют из пистолета с тридцати метров в дверь попасть. Какое же отношение к пистолетам будет? Только застрелиться, хотя даже тут у летунов казусы бывают.

Реальная история, рассказал знакомый хирург из военного госпиталя. На одном северном аэродроме все упились до полного изумления и один техник-якут решил застрелиться из штатного "макарова". Стрелять в свою не слишком умную тыковку техник не пожелал, а может испугался, что у него там сплошная кость и пуля отскочит, поэтому прицелился и стрельнул себе в левый сосок. В сосок он попал, а вот в сердце нет. Откуда же ему было знать, что у таких худых сердце почти целиком за грудиной помещается, и в районе соска его не найдёшь. Тем не менее левое лёгкое ему удалили и со службы выперли. Так он потом ещё и судился, ведь ранение он получил во время военной службы, поэтому его должны признать инвалидом войны...

Споро вышел на дорогу по краю луговины и двинул по ней. Не идти же по косогору, когда неизвестно, что за его изломом в паре сотен метров. В такой высокой траве, какой в степи даже весной не бывает можно легко спрятаться, только если успеть опасность раньше увидеть, а это не гарантируется. А так смогу в лес нырнуть и скрыться почти от любой опасности. Вообще, вокруг непривычно мало видно, в степи обзор не меньше километра во все стороны, а часто гораздо больше и достаточно занять любое возвышение и можно гарантировать, что площадь в несколько десятков, а то и сотню квадратных километров надёжно контролируется. А тут в лесу больше полагаясь на слух и чутьё, даже гектара не будет, к засаде можно вообще вплотную подойти и не заметить. Даже открытые места не дают безопасности дальше пары сотен метров... Солнце уже высоко поднялось и начало припекать. Как раз подумал, идти дальше или устроить остановку, как у нас принято на самую жаркую часть дня. Можно птичку ободрать и приготовить. Теперь на краю леса, когда видно, можно наверно и костерок запалить, если огонь добыть... Про ободрать не оговорился, чтобы птицу нормально ощипать от перьев и пуха её нужно сначала в кипяток положить или паром ошпарить, если этого не сделать, то выдергать перья очень трудно, поэтому проще кожу вместе с перьями ободрать, быстрее и возни меньше, хотя потеряется кожа и часть жира...

— Лётчик! Слышь! Летун! Твою мать!... Глухой, что ли? Куда тебя чёрт несёт?!... Немцы там!... Немцы!...— Из ближних кустов не то обругали, не то окликнули. Надо сказать, я впервые слышал речь на новом для меня языке из чужих уст, снова поразился многообразию эпитетов и синонимов. Совершенно непонятно, при чём здесь рогатый посланник тьмы из местной религии и мама моего тела. И должен ли я реагировать или нужно объяснить, что я, то есть Гурьянов, из детского дома и свою маму не помню?! Ладно, помолчу пока...

Из кустов машет рукой в такой же, как у меня одежде рыжий небритый парень, наверно я сейчас похоже выгляжу, только ещё повязка на руке. В принципе я его понял. А немцы — это враги, с которыми Саня воевал, и которые напали на эту страну. Честно сказать, я в тот момент ещё не решил для себя, хочу ли я участвовать в этой войне и вообще войне, ведь не зря же наша Богиня все войны запретила. Пока я стоял, и молча переглядывался с рыжим, другой быстро выскочив из кустов, ухватил меня за рукав и втащил в кусты.

— Да, чего ты с ним разговариваешь, видишь блажной, контузило наверно. Сейчас его к товарищу сержанту отведём, пусть разбирается.

Этот второй был меньше рыжего и босиком, что не мешало ему двигаться ловко и привычно. У нас босиком бегают только совсем маленькие детишки, вернее, даже не бегают, а учатся делать первые шаги на вытоптанном возле шатров пятачке, а потом им обязательно шьют или покупают сапоги, по степи босиком ходить это даже не глупость, это приговор. Ведь прорастающие даже на голых камнях ростки колючего дабона* укореняются всюду. И если вблизи воды у непролазных кустов дабона шипы могут достигать нескольких сантиметров, то в безводных, выжженных Пери открытых местах дабон стелется по поверхности и имеет колючки всего до пары миллиметров. И что противно, колют они, даже если само растение давно высохло. Наступать на них голой ногой не стоит, ведь обломившиеся и оставшиеся под кожей концы шипов обязательно нагнаиваются и потом выходят с гноем болезненными нарывами. Так, что даже просто видеть кого-либо с голыми пятками у нас дико и непривычно. Но местных это, похоже, совершенно не смущает.

Меня потащили куда-то в лес, смысла сопротивляться и возражать никакого, тем более, что раз я их понимаю и одежда у нас похожа, то мы из одного лагеря в этой войне, а вживаться мне, так или иначе, придётся. На полянке в глубине леса у кустов, распространяя густой аромат, стояли снятые сапоги с накинутыми на них заскорузлыми портянками, рядом кто-то спал, накрывшись от мух и комаров с головой. В кустах кряхтел кто-то ещё. Вначале подумал, что это второй дозорный, но пост был только со стороны дороги, а в кустах боец интимно общался с пищеварительной системой своего организма. Мне сейчас очень не хватало привычных магических сил, благодаря которым я бы видел ауру, которая сказала бы мне про всех гораздо больше любых документов и даже самого дотошного допроса. А главное, я смог бы чувствовать живых вокруг себя, особенно людей и крупных животных. Вот ведь парадокс, я так сильно хотел стать обычным, а едва силы лишился, тоскую о магии...

Одного из спящих растолкали, и он оказался усталым "старослужащим" лет тридцати пяти — сорока** с двумя треугольниками при скрещенных пушках в чёрных петлицах, в когда-то ухоженных усах и густо заросшим седоватой щетиной рубленным широким лицом. Он спросонья со скрипом потёр заросшее щетиной лицо и, хмурясь, выслушал, что ему доложил доставивший меня воин.

— Ну, давай знакомиться. Я — командир орудия противотанковой батареи сержант Васнецов. А ты, кто будешь, мил человек?!

— Г-гуриянов... Ал... Аликсан... Сандр... Лл... Лётчик... — Говорить оказалось очень трудно, слова никак не хотели звучать, тем более правильно, хоть я в лесу пытался говорить, и мне казалось, что всё у меня получается... Сержант сделал проще:

— ДокУменты есть?

— Есть... — Кивнул. Я знал, что это такое из памяти тела, и то, что к этим бумажным вещам нужно относиться очень трепетно, особенно к той, где много штампиков и исчирканы несколько страниц, которая называется "Комсомольский билет" члена РКСМ. Левая рука на перевязи, правая занята птицей, передал тушку босому и достал из кармана документы, пока соображал, что с ними делать, сержант потянулся и выхватил их у меня из руки...

— Ты присядь пока, а ты птичку положь, разберёмся пока... Со своей едой — это хорошо, правильно даже! А я пока бумажки погляжу... Бумажки — они порядок... Кхе... Кхе... ДОлжон быть порядок, знамо дело...

Птицу, которую у меня перехватил босоногий, после слов сержанта с явным сожалением бережно положил у ног. А главное, что с каждым словом я всё лучше понимаю, что говорят вокруг. Зримо чувствую, как усвоенное из памяти тела, которое правильно зовут "Александром", словно проявляется и становится понятнее и рельефнее, словно занимает отведённые ему ячейки и само раскладывается в сознании... Как и понимание, что в речи есть слова-паразиты или бессмысленные связки, которые не имеют смыслового значения.

— А чего это вы, товарищ старший сержант, без знаков различия ходите? — Подозрительно прищурился сержант, когда прочитал мои документы.

Заикаясь и подбирая слова, я достал петлицы и рассказал, что и как со мной происходило. Что гимнастёрка почти вся сгорела в первый день войны при бомбёжке, а мне выдали подменку, к которой петлицы пришить времени не было, да и глупо, подменка — на то и подменка, то есть не форма, а временная замена, чтобы голым не ходить. Ведь всю память с начала войны просмотрел очень внимательно и постарался разобраться со всем виденным. На вопрос, что у меня с рукой ответил, что вроде сломана кость, что рукой двигать больно, вот и повесил её на косынку. Что именно с ней случилось не знаю, как из самолёта вывернулся не помню пока уже на земле в себя не пришёл. С каждой новой фразой я говорил всё чище, и делать мне это становилось проще, хотя о том, чтобы общаться свободно речи пока не было. А паузы и запинания в речи наверно списывались на контузию, которую у меня с самого начала "выявил" босоногий живчик. То, что я два дня успел полетать, и бил противника, сразу повысило уровень доброжелательности в мой адрес, хотя, на самом деле воевал и летал не я, а хозяин этого тела, но не рассказывать же такие подробности. Что потом отлежался в лесу, куда выпрыгнул с парашютом, в себя пришёл и двинулся к нашим, пока вот их не встретил. А с птицей просто повезло, глупая, сама попалась, что сумел её подбить...

Под радостное приготовление моей добычи и шуточки, что летуны очень хитрые и запасливые ребята, мне рассказали, что двое в этой группе из одного орудийного расчёта, это уже знакомый мне сержант Васнецов и Паша Никонов, это он в кустах "заседал" и кряхтел. А Михайленко — второй спящий на полянке, из той же батареи, но из другого расчёта. Ещё по пути к ним прибились: Талгат Каримов — стрелок — пехотинец, это окликнувший меня на дороге часовой и Миша Подберёзкин — водитель из автобата, тот самый босой живчик, который меня привёл с дороги. Машину Подберёзкина расстрелял на дороге пролетавший самолёт и тогда же погиб младший политрук, который был старшим машины, а везли они газеты и фильмы в коробках, которые получили для показа на субботнем сеансе вечером в клубе гарнизона, а в ночь на воскресенье выехали, чтобы успеть поменять фильмы до вечернего воскресного сеанса. Артиллеристы с двумя своими сорокопятками были оставлены в заслоне на дороге со сводной стрелковой ротой и должны были остановить немцев, пока полк будет организовывать рубеж обороны чуть дальше. Удержали немцев на рубеже меньше пары часов. Их два орудия сумели поджечь два броневика, грузовик и лёгкий танк, после чего были разбиты ответным огнём успевшей развернуться немецкой артиллерией и танками. После чего позиции ещё окапывающейся пехоты разбомбили прилетевшие пикировщики, а когда в наступление пошли немецкие танки и пехота, остановить их было уже нечем, да и некому. После этого боя три артиллериста уходили лесами уже третий день почти без еды, так, что моему тетереву все были рады. Каримов тоже был в подобном заслоне, но где-то в другом месте и встретился с остальными вчера утром. Из оружия на пятерых оказались только две винтовки — пехотинца и одного из артиллеристов, у первого она была сломана, но со штыком, десяток патронов и один подобранный по дороге кинжал-штык от карабина с самодельными ножнами, поэтому и мой наган пришёлся кстати.

Посуды не было никакой, как и соли с хлебом. Каким-то чудом оказались две луковицы, поэтому обед составил каждому кусок зажаренной, точнее горячей полусырой и подгоревшей, на прутиках птицы и по трети луковицы. Взявшийся готовить артиллерист Михайленко не переставал сокрушаться, что нет соли и хлеба, но все были так голодны, что под присказку "Горячее сырым не бывает!" скудный обед умяли, не обращая внимания, что мясо не молодой птицы жёсткое как подмётка, да и косточки не обгрызали, а смолотили молодыми зубами вместе с кусками мяса. Говорливый босой шустряк, с помощью штыка снял с дерева кусок бересты, сделал мне лубок, и руку при движениях стало меньше дёргать. Ещё приложил какие-то листья на рану, заверил, что это очень поможет быстрому заживлению, и туго замотал куском заначенного парашютного шёлка. Про свою обувь рассказал, что присел с краю дороги перемотать обмотки и дать ногам отдохнуть, когда уходил от своей брошенной машины, как на дороге показались немцы, и он едва успел в кусты спрятаться. Как назло именно это место немцы выбрали для привала, и Подберёзкин не рискнул возвращаться за своими ботинками и оставленными у кустов винтовкой и сидором с вещами. Миша тихо ушёл через лес босиком, где и повстречал остальных. Я уже не вздрагивал от женских имён из четырёх букв у здешних мужчин, хотя у водителя есть нормальное полное имя "Михаил", а все его зовут как девочку.

Из разговоров понял, что все согласны пробираться к нашим на восток. А вокруг уже немцы, и обсуждался только вопрос в дальности нашего пути. Одни упирали, что стрельбы и канонады уже не слышно, значит, немцы продвинулись уже на несколько десятков километров, другие уверяли, что идти совсем немного, что скоро мы встретим подошедшие части второго эшелона, которые уже гонят разбитых немцев к границе. И вообще, можно даже не идти, всё равно наши сегодня-завтра подойдут следом за бегущими немцами. Я в эти разговоры не лез, ещё не так хорошо пользовался речью и понимал местные, реалии. Да и какое мнение я мог высказывать, имея о войне почти сказочное представление из рассказов наших стариков о том, что рассказывали их прапрадеды о временах ещё до переселения в мир Пери. Те войны никак не вписывались в картину окружающей реальности. Здесь не было героизма личных схваток и рубки мечами или ловкости насаживания на полном скаку врага на пику. Не было всех наших правил и ритуалов, определяющих место, где собравшиеся воины будут выяснять, кто сильнее и кто победитель, чтобы не наносить урон будущей военной добыче — имуществу побеждённых. Главное, чтобы не пострадали женщины и дети, особенно если они тоже орки, ведь после победы они усилят победителя, а дети, когда подрастут, будут воинами уже нового племени, а женщины станут новыми жёнами победителей. Представителей других народов можно отдать за выкуп или обложить данью и оставить в поселениях на захваченных территориях. Хотя, это всё было в прошлом мире, откуда нас привела Богиня. В новом мире нет войн, ни одна женщина не родит от нового мужа, если успела выйти замуж. А главное, что количество детей стало не больше трёх, поэтому численность народа если растёт, то очень медленно и пара войн или крупных стычек, даже если бы их не запретили, поставят на народе степей крест. В этом мире нет Богини, народу много. Здесь множество храмов и разных Богов, которым молятся, но их никто и никогда не видел, да и не верит в них большинство, хотя о вере много говорят. А Саня, как комсомолец вообще атеист, и даже ходил в кружок воинствующих безбожников. А главное, здесь война совсем не такая, как я себе мог раньше представить, одни самолёты и стреляющие на многие километры орудия чего стоят...