Но хоть девочка и пыталась укорить его этим, Огонек сомневался, что предпочел бы северную; да, она была интересна, понять ее не представлялось возможным — много-много разных способностей, но большинство весьма ограниченных. Словно в природе: есть колючая лиана, есть молочай, есть орешник, да и те можно делить и делить — у того же орешника ствол, плоды, листья... Больше всего подпитку способностям давало золото, но полезны были и разные самоцветы, а Солнечный камень помогал Силу хранить. Все вместе — каменный муравейник Тейит — выглядело великолепно, внушало огромное уважение слаженностью своей, мощью. Сколько поколений прошло, чтобы наладить такое??
Впрочем, здесь только с Атали могли бы спорить об этом — а знакомых прибавилось.
К примеру, невеста Шима, Сули, молчаливая и добрая девушка. Она, хоть и чистой крови, не обладала Силой, даже помогающей лишь в одном ремесле, и к тому же была сиротой. Сули часто приходила в дом Ивы, помогала по хозяйству или просто сидела, улыбаясь застенчиво, и попутно плела какой-нибудь поясок из нитей — женщины Тейит охотно носили подобные пояски.
О себе Ива рассказывала неохотно. Она была нежеланным ребенком — мать ее, живя в местах добычи хрусталя, встретила пару пришлых охотников... так появилась Ива. С малолетства ей давали понять — низшая, выродок, живущая здесь из милости. Плод насилия женщины предпочитали вытравить из собственного чрева, но не дать себе опозорить себя и семью. А если сами женщины опасались, находились доброжелатели. И все же она появилась на свет и даже нашла себе спутника — простого каменотеса, доброго, хоть и недалекого умом. Он умер, когда Шим был подростком. Вот и вся жизнь...
— А Юг ты тоже не любишь? — спросил ее Огонек.
— Нет, мальчик. За что же? Мне его уроженцы ничего не сделали. Если кто и набросал камней в мою жизнь, так это свои. Ладно, сейчас добрые времена. Давным-давно бедняков приносили в жертву ради получения большей Силы. Спасибо, сейчас так не делают в Тейит.
— В Астале... там все иначе, — пробормотал Огонек.
Башня... Хранительница. Вспомнил — и словно огромное животное языком провело по коже; холодно стало, мурашками тело покрылось. Башня. Огонек стоял на краю. А она... с каким восторгом Кайе говорил — она живая.
Может, и он сталкивал кого-то вниз, на ждущие крови плиты?
Обладая свободным временем и таким проводником, как Атали, Огонек побывал не только в Ауста и на окраинах, но и в некоторых древних галереях — впрочем, весь город состоял из галерей, переходов, ступеней, украшенных зачастую замысловато. Даже перед окном Огонька на камнях высечена была свернувшаяся кольцом змея.
Картинки в галереях пугали — фрески, просто барельефы, нераскрашеные — и те, которым искусство художника придавало почти живой вид. Вот это "почти" и было самым жутким. Птицы с алыми глазами, скалящиеся хищники, странные существа с головой одного животного и телом другого...
И тревожно билась в голове мысль — за какие такие заслуги ему позволялось бродить повсюду? Конечно, целиком Тейит было не обойти и за две луны; но Огонек и не стремился исследовать каждую щель.
К Атали он привык, как младшей сестренке. Ну и пусть избалованная, временами заносчивая, непостоянная в словах и поступках — была в ней какая-то живая искорка. Может, от матери, как бы ни относился к ней Огонек. А вот в тетке, Лайа, этой искорки не ощутил. Хотя она, конечно, умнее в разы и разы... Атали зато искренняя. Любопытная. Ее порой хотелось взять под крыло, опекать, хотя кто она, и кто он!
С другими ровесниками, из простых, пока сдружиться не удалось — они-то, в отличие от Огонька, все были при деле. Да и стеснение испытывал, сам ведь не пойми кто.
Кели почти сравнялось тринадцать, но ростом он не вышел — да и ходил, согнувшись, опираясь на палку. Неправильно срослась сломанная несколько весен назад нога. Редкие волосы зачесывал в хвост, как взрослый — отчего смешно торчали уши; зато глаза у Кели были круглые и любопытные. Огонька к нему привела Сули — и всю дорогу смотрела, будто извинялась за хлопоты. Кели встретил полукровку-целителя с восторгом, к которому примешивался интерес исследователя, щедро сдобренный недоверием: ух ты, надо же, и такие бывают?! О себе он в этот момент не думал, и, кажется, возмутился, когда Огонек собрался осмотреть его. Это к нему, Кели, привели диковинку! Это он должен изучать и рассматривать! Однако ногу все-таки показал, и хихикал, вертелся, пока пальцы Огонька бегали по коже, ощупывая и словно вслушиваясь.
— Не дергайся ты! — говорил Огонек. Страшновато было испытывать ответственность за здоровье другого. Когда Иве помог — так лишь парой дней позже осознал, что натворил. А теперь руки немели — вдруг сделает что не так, и не то что хромоту не излечит, и вовсе ходить перестанет мальчишка?
А мальчишка оказался довольно трудным пациентом — не столько из-за неправильно сросшейся ноги, сколько из-за непоседливости и смешливого недоверия к Огоньку. Тот же перестал спать ночами, видя перед собой скрюченную ногу, и прикидывал, как сделать и что — кости не изогнуть, не ломать же заново?!
Но под его Силой и кость поддавалась, на самую крохотную малость становясь мягкой, уступчивой.
На исходе двенадцатого дня Кели, наконец, преодолел расстояние от стены до другой без палки. И долго хмыкал после этого, недоверчиво взирая на светящегося гордой тихой радостью Огонька и на собственную счастливую до беспамятства мать — ее не спустило с небес на землю даже признание полукровки в том, что он сделал все, что мог — сын навсегда останется хромым... хоть и способен отныне ходить сам.
"Похоже, более сильные целители сумели бы его излечить", — хмуро думал подросток. "Только зачем им?"
И старался наверстать все, что, по его мнению могли, но не делали другие... забывая о том, что Тейит — большая, привязываясь к тем, кому помогал и, по сути, не покидая пары кварталов.
Ночные кошмары не возвращались, но и прошлое никак не желало дать о себе знать, несмотря на усилия Лайа. Как скоро ей надоест?
Неожиданно он начал тосковать по имени, которое не помнил. Видно, недостаточно было в нем северного, чтобы удовлетвориться прозвищем. Данное на Юге нравилось, да и с рождения звать его могли бы именно так, по цвету волос — но нет, он чувствовал, что звали иначе.
Как будто стоял у разделительной черты, протяни руку и возьми нужное — но все время что-то мешает.
Он все еще чувствовал себя неуверенно, опасаясь очередного окрика или грубого слова. Ведь кто он? Найденыш лесной. Но вскоре перестал сомневаться, уверился, что ведется какая-то игра, а он... фигурка в ней.
Виной тому была встреча — вряд ли случайная, думал порой Огонек. Что Сильнейшему из Хрустальной ветви делать в Ауста, во владениях Обсидиана?
Подросток впервые так близко видел Лачи — соправителя Лайа. Мужчина весен тридцати пяти — сорока, похожий на туманный, ограненный полукругом опал — скользит взгляд, не за что зацепиться. Кожа светлее, чем у большинства эсса. В глазах его тоже был туман, и непонятный взгляд этот прятал острия ледяных ножей. Улыбнулся Огоньку, подозвал.
Огонек не почувствовал к северянину доверия, хоть тот говорил весьма по-дружески и вовсе не свысока, внимательно выслушивая все сказанное полукровкой. Мальчишка не видел смысла что-то скрывать, и выложил все, что давно знала Лайа. Если этот человек заявился в Ауста втайне от нее — пусть сами разбираются, а его никто не обязывал хранить тайны для Обсидиановой ветви.
— Ты даже не представляешь, какое ты сокровище, — сказал Лачи. — Таких, как ты, больше нет... ты нужен всему северу.
— Для чего?
Лачи ответил расплывчато:
— Пока попробуй понять сам. Если узнаешь сразу, загордишься еще, — и удостоил мальчишку улыбкой.
Может, и еще что сказал бы, но появился мальчик — посыльный, передал Огоньку — Элати хочет видеть его.
Ее Огонек боялся, не мог позабыть дорогу сюда — хоть и сознавал, что должен испытывать благодарность. Она, как всегда одетая по — мужски, смерила полукровку беглым холодным взглядом, проговорила:
— Хватит тебе болтаться без дела. В твоем возрасте мальчишки работают наравне со взрослыми.
— Я готов, — пожал плечами Огонек. — Разве я отказывался от работы?
— Помолчи, когда тебя не спрашивают. Через несколько дней решим, чем займешься.
Огонек не знал, что часом раньше Элати встречалась с сестрой. Нечасто приходилось наблюдать главу Обсидиана ошарашенной — даже в далеком детстве она владела собой превосходно. А причиной тому была пара слов:
— Ты не поверишь, анна! Ила утверждает, что видела похожую птичку в доме своей подруги!
— Прекрасно, стоит проверить, куда может привести этот след...
— И проверять ничего не надо — подруга ее исчезла вскоре после того, как гуляла с южанином из посольской охраны, а мать этой самой подруги — Лиа-целительница!
Услышав это, Лайа заходила по комнате, прижимая к вискам сухие тонкие пальцы, несколько раз начинала речь и сама обрывала. Элати смотрела и наслаждалась. Лайа уважала ее саму за напор, за волю, но считала больше пригодной скакать по лесам и степям, чем думать. И вот именно Элати принесла ей разгадку прямо в горсти. Наконец Лайа заговорила:
— Он может быть сыном той сумасшедшей девчонки, может не быть. Пока это нам ничего не дает, он ни на волосок не сумел приоткрыть свою память.
— Но все же этим стоит воспользоваться, — сухо сказала Элати. — Мне надоело, что Атали каждый день где-то шляется с ним.
— Она выполнила свою работу, — примирительно улыбнулась Лайа. И прибавила почти весело:
— Целительница, говоришь?
**
Сидя на парапете, Ила вертела в пальцах маленький розовый цветок на тонком стебле. Сидела, поджав ногу — позабыла, что давно не девчонка.
Никак не могла придти в себя после случайной встречи с мальчиком. Столкнулись на лестнице... И та птичка... Элати сказала — не твоего ума дело. А какой тут ум, у самого рассудительного человека не хватит — связать воедино концы непонятно каких веревок.
Мальчик-подросток с лицом подруги юности... полукровка, который взялся непонятно откуда и живет в Ауста? Который не носит никаких отличительных знаков — то есть, и понять нельзя, зачем он понадобился Сильнейшим. А Элати ничего не захотела рассказывать, она не любит Илу за то, что та — нянька у Хрусталя и Меди. Она очень рассердилась бы, если б узнала — Ила стала расспрашивать детей... те вечно все слышат, это лишь взрослые считают их несмышленышами, взрослые, которые проводят время вдали от детей. Куна напустил на себя таинственность, но не смог промолчать, стоило Иле притвориться разочарованной: мол, ничего не знаешь. А Илику — простая душа, сама все выложила, хоть и особо нечего было.
И вся плата за ее слова — плитка орехов в меду. С Куной сложнее — долго еще будет считать Илу должницей.
А пока — ветер, растрепавший прическу, цветок в пальцах да пыль в лицо...
"Соль?" — растерянно думала Ила, и чем дальше, тем больше ей казалось — вместо почвы под ногами сплошь зыбкое болото. Этот мальчик... Она так долго пыталась вспомнить облик подруги, и вот встреча оживила его в памяти вполне ясно. Только ведь они и вправду похожи. Тонкий нос, чуть удлиненный... губы, словно вот-вот улыбнется или попросит сладости — когда спокоен, задумчив; и выражение лица в целом — немного удивленное; у Соль бывало такое. Глаза только другие совсем. Если отец Огонька — тот южанин... а вот его лицо напрочь забылось. Помнит только голос, протяжный, чуть хрипловатый.
**
Астала
Этле долго была у брата, пока не стемнело, только потом ушла спать, позевывая и потирая глаза кулачком. Сегодня — четвертый вечер от приезда — она казалась повеселее, будто смирилась наконец и приготовилась обживаться. Только вот вспоминала слишком много, тех, кто был ей приятен. Зачем? Они все равно не здесь. Но песня далекого теперь дома еще звенела, будто только-только Этле... нет, Ила закончила петь.
"Я лечу над широкой землей,
Над лесами, полями,
Над кострами лечу, и слышу песни людей.
Долог мой путь — не догнать золотое солнце.
Долог мой путь — сколько силы осталось в крыльях?"
Айтли сел на кровать, но спать не хотелось. Лампа на полу горела ровно и мягко. В окно ничего не было видно, если подойти, сплошь темная листва — только зеленоватые искорки светляков радовали глаз. Но это если стать прямо у проема, сейчас мешает свет лампы. И тихо здесь. Он знал, что Астала, как и Тейит, не замолкает ночью вся, однако о заложниках позаботились — шум сюда не долетал. Вот и сидишь, как в каменной шкатулке. Рядом с Этле надо было держаться уверенно, она слишком испугана. А наедине можно не притворяться. Хотя нет, все равно нельзя отпустить себя до конца — у близнецов особая связь. Сестра же поймет, даже через все эти стены и коридор.
Сегодня на закате их навестила Шиталь Анамара. Красивая, мягкая в обращении, она располагала к себе, но Айтли ей не доверял. Показывать этого не собирался, конечно — впрочем, она, похоже, все понимала. Сказала, что поговорит со служителями Дома Звезд — может, близнецам позволят посмотреть, как задают вопросы созвездиям. Они бы хотели, да.
— Я сегодня и загляну к ним, благо, тут рядом, — сказала она с улыбкой. — Обряд через два дня, у вас будет время к нему подготовиться.
Когда-нибудь, если все сложится, Айтли свяжет свой путь и со звездами тоже. Он любил смотреть, как они мерцают над горами, особенно когда низины заполнял ночной туман, стекавший со склонов. Но тут ему остались лишь светляки.
...Тень пролетела мимо охранников, вскинувших было копья и тут же поспешно опустивших, прокатилась вверх по ступеням — и замерла у белого занавеса, окончательно слившись со своим владельцем.
Занавес отлетел, повис на одной петле. На пороге — тот, что стоял рядом с пожилым человеком, встретивших близнецов. Золотой знак — Рода Тайау. Что же, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто пожаловал в гости.
Айтли трудно было осознать, что тот, о ком с таким страхом и отвращением говорили на в Тейит, вот, едва ли не в шаге от него самого стоит. Ровесник... Такой... обыкновенный, пока не двигается, пока не взглянешь попристальней ему в лицо, непонятное, будто лицо и звериную морду соединили. Отвратительно...
Но ведь Кайе не в Совете вроде, как его пропустили?
Айтли растерялся и несколько мгновений так и сидел, скрестив ноги. Потом мысль мелькнула — встать, наверное, надо, еще сочтет гость, что ему демонстрируют пренебрежение. Поднялся... и отлетел к стене, сполз по ней, не в силах дышать. Глянул вниз и сквозь черно-рябые круги увидел на груди туники кровавое пятно. С усилием заглотил ртом воздух и понял — это кровь носом хлынула.
— Не смей! — чей-то металлический голос расколол голову.
