Красный Властелин

Драконы виделись чёрными кляксами на синем фоне, и профессор был удивлён, что смотрит не глазами, а каким-то неведомым органом зрения. А может и не зрения, что там позволяет глядеть сквозь стены, да ещё и затылком? Магия? Бред, нормальные роденийцы пользуются магией Владыки, данной ему Триадой, но не владеют ей. Иначе какая-то неправильность получается... как можно сравнивать простого учёного-книжника с...

Еремей поморщился — Владыка не любил звучных эпитетов, и попытку подобрать их наверняка счёл бы оскорблением. Скромный он, даже данное при рождении имя засекретил до полной невозможности, предпочитая безликий титул.

— Ксаверий, приготовься.

— Уже летят?

— Нет, завтра к вечеру будут! — Финк с неожиданной злостью плюнул на кучу упавшей с провалившийся крыши черепицы, и обернулся ко второму номеру. — Кристаллы наготове держи.

Пограничник отшатнулся и прошептал внезапно побелевшими губами:

— Ты... ты...

— Я! Причём уже давно я. Что случилось?

— Вот, — Ксаверий рукоятью вперёд протянул отполированный многими поколениями воинов боевой нож. — Посмотри сам.

— Не девка! — бросил профессор, но всё же взглянул на блестящее лезвие. — Мать, мать, мать...

С холодного металла на него смотрели безжизненные глаза чудовища в человеческом обличье — тусклое серебро проклинаемого всеми живущими Эрлиха Белоглазого.

— Еремей, так ведь это...

— Заткнись! Они уже над нами!

Два звена. Шесть драконов. Двенадцать пиктийцев. Против шестерых людей. Те, что приземляются сейчас на поле, они не люди. Не люди... нелюди!

Вспотели ладони, стиснувшие рукоятки станковой огнеплюйки, но сердце перестало отбивать дробь и стучит редко и ровно. И со зрением опять творится что-то неладное... Оно услужливо приближает картинку спешивающихся дракониров, рисуя красными пятнами уязвимые места их крылатых тварей. Не время. Пока ещё не время — первым должен выстрелить старший десятник. Ну что же ты медлишь, Матвей? Уже вторая тройка садится! Ну?

Фыркнул вышибной заряд "грома небесного", подняв тучу чуть красноватой пыли. Взрыв алхимической смеси нужен лишь для первоначального толчка, потом заточённое в рубашку из хрупкого пористого "свиного железа" заклинание начинает жить собственной жизнью. Короткой, всего в несколько мгновений, но подчинённой единственной цели — долететь и ударить. Мощь Владыки велика, и сгусток энергии внутри снаряда обладает подобием разума, позволяющего увернуться от огненных плевков всполошившихся драконов. А если одновременно три выстрела?

Матвею определённо уже который день ворожит удача — его "громобой" рванул прямо над головами попрятавшихся за тварями пиктийцев, осыпав тех множеством мельчайших осколков. Вообще это оружие предназначено для того, чтобы пробив прочную драконью чешую, рвать внутренности летающих ублюдков, не давая возможности воспользоваться ускоренным заживлением. При таких поражениях никакая регенерация, будь она хоть трижды ускоренная, не помогает зарастить раны, и дракон умирает не столько от них, сколько от истощения.

Но сегодня важнее выбить всадников, и лучше издалека, не подходя ближе десяти шагов. Иначе беда — не заметишь сам, как станешь для колдунов лакомой пищей и аптечкой первой помощи. Высосут досуха, поправят здоровьечко,.. а осинового кола на сотни вёрст в округе ни одного не сыскать. Нет, лучше уж вот так.

Снаряд пограничного старшины упал с небольшим недолётом, но как камушек от воды при игре в блинчики, отрикошетил от каменистой почвы и воткнулся в живот размахивающего руками пиктийца. Ну что же... замечательная кольчуга двойного плетения не удержала удар, а её кольца послужили славным дополнением к щедрой порции раскалённых кусочков металла. И тут же бухнул разрыв третьего заряда, выпущенного спрятавшимся на противоположной стороне поля Борисом.

Этот, как гигантским топором, снёс драконью голову, но силы бьющего почти в упор заклинания хватило на преодоление непредвиденного препятствия, и роденийский подарок, потеряв скорость, кувыркнулся под ноги орущим что-то колдунам.

Двух ударов сердца не прошло с момента выстрела, а в следующее мгновение загудел "Дырокол" профессора Финка. Еремей палил длинными очередями, будто в его ДШК вставлен сказочный Бездонный Кристалл. Он что, пьяный? Нет, это огненные шары пьяные — вместо того, чтобы как всем нормальным разрядам из станковой огнеплюйки лететь по прямой туда, куда их послали, безумные огоньки устроили хоровод вокруг ревущих в бешенстве драконов, а попав под струю изрыгаемого теми пламени, не развоплощались, как бывало обычно, а становились крупнее и ярче.

Вот их мельтешение ускорилось, затягивая в круг всё новых посланцев чокнутого профессора, слилось в сплошную полосу, и рухнуло вниз.

— Что это было, Матвей? — вскочивший на ноги Свистопляс вытирал с лица желто-зелёную слизь, заменяющую драконам нормальную красную кровь, и погрозил кулаком в сторону полуразвалившегося домика на окраине села. — Еремей, морда учёная, ты что творишь, гад?

— Погоди, Твердята, а вдруг это не он? Вдруг драконы сами по себе раз, и... и бабахнули?

Пограничник пнул оторванную драконью голову с вывалившимся набок синим языком, и кивнул на усеянное бесформенными ошмётками поле:

— Сами по себе?

— Да.

— Бабахнули?

— Ага.

— И ты сам этому веришь?

— Но кроме благостности и могущества Владыки нужно верить хоть во что-то еще.

— Но не в сказки.

Барабаш сердито засопел, в глубине души признавая правоту Свистопляса. Но, как старший по званию, в том признаться не мог.

— Ладно, разберёмся. Драконью печёнку не хочешь поискать?

— В этом месиве?

— Ну и что? Вкуснейшая, говорят, штука. И раненым полезно — любые раны на раз заживляет. Да ещё одно свойство есть, — хотя рядом никого не было, Матвей оглянулся, и что-то зашептал Твердимиру в ухо.

— Да ты что? — радостно изумился тот. — Точно на всю жизнь?

— А чего мне врать-то? — вопросом ответил старший десятник. — Один раз наешься печёнки от пуза, и до глубокой старости пользуйся. И даже древним стариком, но с осторожностью. По-научному называется побочным эффектом, во!

— Ух! — старшина в предвкушении потёр ладони, но тут же опомнился. — А с Еремеем как же?

— А куда он денется, наш профессор? Никуда он не пропадёт, на запах жареного сам прибежит. Или ты думаешь, что учёным людям того-этого не требуется?

— А средство точно верное?

— Вернее не бывает! — подтвердил Барабаш. — На что спорим, что лет через тридцать половина пограничной стражи будет звать тебя папой?

— Четверть.

— Почему так мало?

— Я же здесь не один пограничник.

— Правильно! — одобрил Матвей. — Сам погибай, а товарища...

Договорить он не успел — длинная и острая сосулька размером с наконечник кавалерийской пики появилась из ниоткуда, и ударила старшего десятника в грудь.

— Прекратить стрельбу! Живым ублюдка брать! — неожиданно сильный голос Еремея с большим трудом перекрыл фырканье огнеплюек и громкую ругань пограничников. — Прекратить!

На поле творилась вакханалия — кажется так древние пелейцы называли свой самый разгульный, бестолковый и кровавый праздник. Или это были древние энейцы? Да какая разница. Всё равно ни тех и ни других давно нет в живых, в отличие от пиктийского колдуна, укрывшегося за магическим щитом от огненных шаров роденийцев. Бойцы во главе со старшиной Свистоплясом палили с ожесточением, совсем не жалея зарядов кристаллов, но не решались приблизиться к единственному уцелевшему дракониру, справедливо опасаясь боевых заклинаний имперского мага.

Тот, по всей видимости, сильно ранен, иначе бы пограничникам пришлось туго. В наездники драконов берут исключительно аристократов, а их с детства обучают работать из-за щита. В Пиктии лишь колдовство считается достойной благородного д`ора работой. И, в некоторой степени, торговля товарами вроде выдержанных вин, драгоценностей, и рабов с Эриванских островов.

— Ерёма, ты совсем сдурел? — Твердимир выпустил ещё пару огненных шаров и обернулся к профессору. — Еремей, это ты?

Удивление старшины вполне объяснимо — вместо добродушного и слегка недотёпистого бывшего учёного, мишени для беззлобных подначек старшего десятника, перед ним стоял кто-то неуловимо знакомый, но совсем непонятный. Резко осунувшееся лицо, заострившийся нос, вдруг оказавшийся похожим на клюв хищной птицы, полностью седые волосы и глаза... Глаза без зрачков и белков, в которых тусклое серебро внезапно вспыхивает блеском живой ртути, а потом гаснет, прячась за неподвижным холодным льдом.

— Не стрелять, — прошептал Еремей, но именно этот шёпот был воспринят пограничниками как сигнал горна, трубящего выход из боя. — Не стрелять. Я иду.

Он шёл вперёд, не обращая внимания на вражеские заклинания. Ледяные копья необъяснимым образом пролетали мимо, шаровые молнии кружили над его головой на безопасном расстоянии и всё норовили вернуться к пославшему их, а попытка колдуна вскипятить кровь в жилах роденийца вызвала лишь приятное тепло и удивительную бодрость во всём теле. Замечательная штука, эта магия! Будто и не было долгих переходов по предгорьям, нескольких бессонных ночей, охоты на глорхийского шамана, уничтожения почти двух сотен кочевников... Мир стал прекрасен, и даже жаркое солнце на небе показалось не таким уж злым и палящим.

— А вот и гости пожаловали! — Еремей положил ладонь на переливающийся всеми цветами радуги щит драконира. Интересно, он ведь только что был совсем прозрачным. — Ты извини, что без приглашения, но ведь сам понимаешь...

Защита пиктийца пошла причудливыми разводами, совсем как мыльный пузырь, готовый вот-вот лопнуть. Негромкий хлопок... вот уже и нет ничего. И сразу же удар неизвестно когда оказавшимся в руке мечом по протянувшимся от колдуна невидимым щупальцам, внутренним зрением показанным как чёрные когтистые плети, усыпанные розовыми присосками. Может, на самом деле, они совсем иначе выглядят, но так ли это важно?

— Не верещи! — сильным тычком в зубы профессор заставил противника замолчать. Но нет, почти сразу же тот вновь подал голос, но сменил тоскливый вой ужаса на обычные всхлипывания морально раздавленного человека. Ещё шакалы такие же звуки издают, когда на них наступит степной слон. — Говорить будем?

— Да, — драконир со страхом взглянул на угрожающе нависающего роденийца. — Да, господин.

Этого не может быть, потому что не может быть никогда, но это есть! Проклятый тёмный совсем нечувствителен к магии. Нет, не так, он чувствителен, но магия на него не действует. Мощнейшие заклинания, а конт Фергюс Брависсий справедливо входил в тридцатку сильнейших магов Империи, не доставали до странного человека. Создавалось впечатление, что комары представляют для неизвестного воина большую опасность, чем веками оттачиваемое боевое искусство.

И самое ужасное — родениец не только сожрал всю энергию, но и умудрился обрубить простым мечом каналы подпитки. Как от мухи отмахнулся.

— Что же ты молчишь, милок? — деланно удивился Еремей. — Обещал соловьём заливаться, и вот обманул. Это нехорошо.

На этот раз он не стал прикасаться к конту, просто сделал неуловимое движение, и Брависсий задохнулся от боли. От той самой боли, при которой смерть кажется далёким и недостижимым отдыхом. Боли, продолжающейся вечность и многие тысячелетия после вечности. Боль-жизнь, боль-судьба. Не уйти, не скрыться, не спрятаться в беспамятное блаженство.

— Вот оно как! — профессор вслушивался во что-то, слышимое только ему одному, и брезгливо морщился. В ощущении вывернутого наизнанку чужого мозга вообще мало приятного. — А это у нас что?

Поразительно, но в помойке, называющейся мыслями пиктийского конта, попадаются интереснейшие сведения! Владыка должен обязательно узнать о них. Дело за малым — найти способ передать. И как всё-таки жалко, что среди отбитых трофеев не нашлось шасса — пирамидки со встроенным кристаллом дальней связи. Ладно, повезёт в другой раз!

— Ну, ты и везучий! — Свистопляс ощупывал старшего десятника со всех сторон, и никак не мог поверить, что тот остался в живых после пойманного грудью ледяного копья. — Вот же вы с Еремеем два сапога пара, и оба на одну ногу! Матвей, признайся, ты тоже... того?

— Что значит того? — возмутился Барабаш, стягивая через голову порванную кольчугу. — Если какая-то сволочь сомневается в моей нормальности...

И опять не успел договорить — толстая тетрадь в твёрдой кожаной обложке выпала из пришитого к поддоспешнику кармана, видимо зацепившись за повреждённые кольца, и шлёпнулась к ногам. Ветерок тут же воспользовался моментом и зашелестел страницами, исписанными неровными, с многочисленными исправлениями и зачёркиваниями строчками. Старшина нагнулся, но был остановлен резким окриком.

— Не трогай!

— И не собирался, — Свистопляс сделал вид, будто заинтересовался красивым камешком. — Слушай, Матвей, а что там?

— Тебе не всё ли равно? — Барабаш бережно поднял тетрадь, спасшую его жизнь, и осторожно погладил края рваной дыры. — Почти половину листов насквозь, сука... Вот же гнида пиктийская!

— Ну всё-таки? — не отставал Твердимир.

— Стихи там. Мои, — старший десятник внимательно осмотрел пограничников, готовый дать в рыло каждому, у кого увидит хоть тень улыбки.

Улыбающихся не нашлось. Но всё испортил появившийся со спины профессор Финк:

— Триада хранит дураков и поэтов, Матвей! А чтобы легче хранить, оба состояния души часто совмещают. Извини, брат, это судьба!

Глава 5

Огромные поленья драгоценного кайенского белого дуба полыхали в камине, давая столь необходимое в вечном тумане столицы тепло. Горит благородное дерево, за одно полено которого пиктийскому виллану нужно было бы работать года три. Только зачем это обычному виллану? У говорящих животных, от темна до темна копошащихся в земле, нет чувства прекрасного. Быдло не способно оценить всю прелесть замысловатой игры язычков пламени и тонкий аромат древесины, впитавшей соль и солнце далёких островов.

На столике — игристое легойское в кубках тонкого стекла, оправленного в красное золото Гийони. Юный паж застыл в почтительном ожидании. Сколько ему? Десять? Двенадцать? Благородный неудачник из хорошей семьи — в его возрасте многие уже ведут дракона в атаку и упиваются могуществом боевых заклинаний, впервые испробованных на противнике. Этот бездарен. Так бывает — среди аристократов иногда рождаются лишённые дара уроды с древней, но бесполезной кровью в жилах. До эпохи Альбина Великого таких попросту убивали, но с тех пор милостью Благого Вестника общество стало добрее. Пусть живут и приносят хоть какую-то пользу.

— Прошу простить за дурные вести, великодушная мониа, — эрл Эрдалер склонил голову не вставая с кресла.

Наедине можно пренебречь древней привилегией стоять в присутствии Повелительницы. Это всё ничего не значащие условности. Правда, называть Императрицу по имени лорд-протектор не стал, хотя о помолвке было объявлено ещё во время Большого Смотра, ставшего прелюдией к вторжению в Родению.

— Говори, Филиорн, — в голосе усталость и шорох осыпающегося инея. Война дорого обходится Элизии Пиктийской. — Говори.