За разговором доехали до моста. Увидели ряд машин, приткнувшихся к бордюру. По бетонно-асфальтовой лестнице спустились до насыпи под сваями. Здесь уже стояли несколько человек из команды Валентина. Один из них пошёл навстречу хозяину.

— Мы хотели, чтобы вы своими глазами на это посмотрели.

Зрелище впечатляло. Вокруг коробок, в которых бродяги, видимо, ночевали, стояли сами бомжи. Кто держал в руках палку, кто — камень. На лице каждого застыло странное выражение истовой, почти фанатичной решимости.

Что-то происходило. Что-то — выворачивающее-непонятное. Такое, в чём не хотелось принимать участие. Уж лучше распластаться на песочно-галечной почве, раствориться в ней, стать её частью ("Дай вкусить...")...

Он давно уже сдвинул с земли растерзанный картон. Сначала он неловкими пальцами, озлобившись на грубую помеху, стягивающую плечи и грудь (бронетанковая обшивка одежды не пропускала воздух, и он задыхался), сдирал с себя футболку. Она отлетела в сторону и повисла на крае коробки, за которой кто-то спал. Видимо, футболка плохо зацепилась и начала медленно, с сухим шорохом сползать. Он закричал отчаянным, безмолвным криком, изуродовав рот и оскалившись на чудовище, которое могло снова стиснуть его в своих удушающих объятиях. Он сидел на коленях, но рухнул, быстро прижался грудью к прохладной влажной земле. В паузе, когда мыслить было невозможно ("... уничтоженья!.."), когда он забыл о кровожадном звере-тряпке, притворявшемся футболкой, его ухо, прижатое — вжатое в землю, промялось подземной волной, и шепчущий лепет воды зазвучал отчётливо изнутри, будто он не пластался по земле, а сидел на самом берегу...

Потом пришёл черёд джинсов. Они смиряли его движение, сдавливали порывы тела, а кожа (он явственно чувствовал) покрывалась волдырями и тёмными пятнами ожогов там, где плотно соприкасалась с грубой, жёсткой — рогожей... Он выполз из них, отбросил картон: его гладкая поверхность казалась настолько чужеродна, что внушала ужас.

Рождение змеи...

Похоже, он впервые уснул. А может, это не сон. Он выползал сам из себя. Старая, шершавая кожа лопалась — новая, нежная, в болезненных отметинах, только на земле находила дыхание для своих пор.

Сквозь муку рождения (неправда: вы-рождения, он вырождался из себя) обновляемым телом он впитывал в себя движение над собой: живые вставали над ним, их обеспокоенные глаза шарили-показывали друг другу, их было много, и он телом — не разумом — взмолился к ним: защитите, вы видите — рождённый беспомощен, а вы старые, в старом, неподвижном мире, вы знаете, как распорядиться этим миром, чтобы он не тронул того, кто в начале пути... И старые живые зашевелились, вняв ему. Из своего далекА — из родовой боли, полосующей реальность, — он принимал направленность их взглядов — от растерянности до боевой успокоенности. Ощущение ползающих по коже взглядов исчезло, и он, превозмогая рвущую, обжигающую боль, успел создать эмоцию благодарности. Его услышали: вернулся ответ, и он сам успокоился. Они были готовы умереть за него.

—

Бомжи стояли спокойно, и по их уверенности Андрюха понял, что они готовы к самой беспощадной драке.

— Откуда вы знаете, что он там?

— Один из наших успел заглянуть за коробки. Говорит, там лежит тип с фоток.

Для мальчишки, на которого кивнули в подтверждение, чёрный костюм был не совсем уместен. Юный сыщик выглядел, мягко говоря, пацанистым — готовым вляпаться в любые приключения. Оттого, наверное, на его лице цвели одновременно жизнерадостная улыбка и здоровенный, постепенно темнеющий синяк.

— Что это с ним? — спросил Андрюха.

— Удрать не успел. Думал — хитрее окажется. Ну и — результат. Димыч, иди сюда. Давай рассказывай.

— Чел с фото там. Только он лежит прямо на земле. Голый. — Пацан не удержался от брезгливого фырканья. — По-моему, они его...

— Сынок, выводы мы сделаем сами, — остановил Валентин попытку поиграть в детектива. Пацан не обиделся, снова засиял, как от похвалы, и отошёл. — Что будем делать?

— Эй, ребята! — бесцеремонно обратился Андрюха к бродягам. — Там, у вас, родич мой. Пропустите меня к нему одного? (Двое с угрозой подняли палки) Ну, хорошо, тогда позовите его сами.

Андрюха выждал с минуту. Бродяги не шелохнулись. Андрюха вспомнил, как голосила Ангелина, вспомнил разом побледневшее лицо Мишки, разозлился и заорал:

— Лёнька! Да ... тебя!.. Леонид!! Своими руками придушу — не выйдешь! Леонид! Ле-о-нид!!

На лицах бомжей мелькнула тень интереса, но ни один не обернулся, не сдвинулся с места. Рядом тяжело вздохнул Валентин.

— Мы же не знаем, что с ним. Может, заболел, обморок... Может, не слышит нас. Андрей Семёнович, можно дело уладить по-тихому. Пошлю в контору за шокерами...

— Андрей, там кто-то шевелится, — сказал за спиной Егор Тимофеевич, до сих пор молчавший.

С насыпи съехала коробка. Завозилась в сером полумраке тень. Сначала она была светлой, потом потемнела, почти слилась с темнотой. Медленно, неуверенно Леон вышел на свет, помялся, стоя между бродягами, но всё же шагнул из их круга. А тех словно отпустило: они быстро втянулись в полумрак под сваями моста, прихватив разлетевшиеся коробки.

Ругательства застыли на губах Андрюхи. Тот бомж, которого он когда-то привёз домой, был одет в ношеную, но чистую одежду. Этот — стоял перед ним в грязной, местами порванной футболке, в грязных мятых джинсах. Тот был по-своему элегантен и даже аристократичен. Этот — выглядел жертвой авиакатастрофы, единственным уцелевшим: небритый, с размазанной по лицу грязью, с какими-то больными, нехорошо блестящими глазами.

Голос остался прежним — мягким:

— Андрей, пожалуйста...

Но Андрюха взорвался. Схватил его за грудки и, не чувствуя рвущейся под руками ткани, зарычал:

— По мне, так пропадай пропадом, гад!! Девчонку только верни, сволочь! Куда ты её дел?! Где Анютка, гад?! Зачем ты увёл её?! Бомжевать захотелось — девчонку зачем с собой тянуть?! Где Анюта?!

— Анюта? — слабым эхом откликнулся Леон. — Анюты нет дома?

Недолго думая Андрюха швырнул его от себя. Только странно изогнувшись в воздухе, Леон чудом не упал на острый выступ-бордюр, огораживавший дорожку от газона.

Валентин уже отряжал посланцев за снимком девочки, узнав о новом несчастье — Андрюха скрывал его до поры до времени в надежде, что Анюта ушла с Леоном. Андрюха, злой, отвернулся: боялся не сдержаться и замолотить кулаками по лицу, которое возненавидел за последние несколько часов.

Помочь Леону подняться, завидя его ноги в тряпках, а на тряпках коричневато-чёрные пятна, подошёл сначала Егор Тимофеевич, а потом тот парнишка с синяком. Августовское солнце, белое и всепроникающее, позволило обнаружить, что парнишка, вообще-то, — молодой мужчина лет тридцати с лишком. Гримёрша-темнота подшутила за небольшой рост.

— Что с ногами? — насторожённо спросил Егор Тимофеевич.

— Подошвы стёр? — предположил "парнишка". — То-то в одном месте собачка наша над асфальтом психанула: и повыла, и полизала его... Слушай, старик, я у тебя другое спрошу, хоть и говорят, что ты память потерял: дан у тебя который? Не чёрный пояс случаем?

— Что?..

— Неужто я коллегу по цеху не признаю? Так падать только мы умеем. Так как?

Словоохотливость Валентинова сотрудника Андрюху раздражала, но его последний вопрос заставил оглянуться. Леон, болезненно морщась, стоял между мужчинами, которые его поддерживали, а "парнишка" беспечно продолжал болтать:

— Потерпи, старик. Сейчас до машины доведём, легче будет. Ноги-то, наверное, горят и гудят. А домой доедем, подержишь ноги в растворе марганцовки, сделают тебе перевязку — как новенький будешь. Только с марганцовкой осторожнее: вода должна быть розовой, иначе сожжёшь всю кожу-то... Неужели ты вот так из квартиры-то выскочил — один?

— Ты хотел сказать — босой? — тихо сказал Леон.

Они заглянули в глаза друг друга: один весело, с осознанием, что его простенькую ловушку, несмотря на усыпляющую воркотню, всё же раскусили; второй — с оценивающим вниманием человека, который начинает понимать, что происходит вокруг него.

— Домой мы не едем. Андрей, отвези меня в контору.

— Ни ... тебе! Поедешь домой, и ... тебе ... в ... ! — взревел Андрюха.

Из-за картонных укрытий выглянули любопытствующие лица и тут же попрятались.

Леону помогли подняться к мосту и сесть в машину. Поверх открытой дверцы он взглянул на Андрюху.

— Хорошо. Домой. Но отзови всех этих людей. Им Анюты не найти. Я сам найду её.

— С какой стати ты!..

— Андрей, девочку похитили. Штатским в это дело лучше не лезть.

Андрюха замолчал. Новое ругательство едва не сорвалось с языка, но негромкий повелительный голос Леона буквально сковал, заморозил ему губы. Он дождался — сядет Егор Тимофеевич, и начал разворачивать машину.

Валентин обескураженно посмотрел вслед машине и пробормотал про себя:

— Тихий и милый человек...

"Парнишка" весело откликнулся:

— А кто силён — тот всегда тихий да милый... Ну, что, шеф, сворачиваемся? По домам?

— По домам, — подтвердил Валентин.

По приезде пригласили соседку-медсестру. Импровизированную повязку она ловко срезала. Только последний слой её смутил. Ткань намертво влипла в ступни, и пришлось-таки некоторое время её отмачивать.

От тяжёлого забытья очнулась Ангелина, увидела Леона, порывисто побежала было к нему и — остановилась. Этот Леон ей непривычен: то же ласковое лицо, но мягкость черт исчезла, и жёсткие линии превратили его в чужого, в незнакомца. Да и он сам, заметил насторожившийся Андрюха, смотрел на жену хоть и с улыбкой, но всё же с долей насмешливого интереса.

Ничего не изменилось для Мишки: при виде отчима он подхватил стул, поставил его рядом с креслом, где сидел Леон, и уселся с видимым облегчением, взяв взрослого за руку. Для него появление Леона означало только одно: всё хорошо, Анюта тоже скоро будет дома. Вадим, со слов отца знавший, что всё не так просто, не выдержал и шёпотом позвал:

— Мишк, на пару слов...

Парень поколебался и неохотно пошёл за Вадимом в свою комнату.

— Значит, вспоминать начал, — не обращая внимания на соседку, которая принялась быстро и сноровисто обрабатывать раны Леона, заговорил Андрюха. — С чего ты решил, что Аньку... — и тут его взгляд всё-таки упёрся в ярко-красную блузку женщины, и он замолчал.

— Вот и всё, — защебетала понятливая соседка, — с недельку лучше вообще не ходить, а при необходимости — мягкие кроссовки, дома — тапочки на мягкой подошве. Но лучше не тревожить. Звоните, если что.

Она улыбчиво расцвела, когда Андрюха сунул ей пару бумажек, и ушла.

— Ну? — понукнул хозяин.

— Во сколько было разбито зеркало?

— Ангелина выскочила около четырёх.

— Я ушёл раньше. Зеркало было целым.

— Зачем вообще ушёл?

— По-моему тебя сейчас должно интересовать только одно — возвращение Анюты.

— А тебя не должно? Кто из нас папаша?

— Мы теряем время, Андрей. Я кое-что вспомнил и примерно представляю, где искать Анюту. Чтобы вернуть её, мне необходимы вот эти вещи, поэтому ты сейчас снова позвонишь Денису с Валентином. Вот список. Насколько я помню, такие вещи они держат на даче. Ещё мне нужен мотоцикл.

При виде остекленевших глаз Андрюхи Егор Тимофеевич заглянул в список, который тот держал в руках и который Леон составил, пока ему делали перевязку. Заглянул — и шумно вздохнул: аккуратным почерком перечислялось весьма плотное вооружение, начиная с холодного оружия и заканчивая огнестрельным.

— Откуда ты знаешь про дачу? — охрипло спросил Андрюха.

— Я потерял память, но не способность видеть и увязывать между собой увиденное. А на даче мы у них не раз бывали. Егор Тимофеевич — человек военный, молчать умеет, поэтому я при нём говорю.

Ласковый голос Леона плохо гармонировал с проступающей сквозь его мягкие черты маской нетерпеливого... хищника. Первой это заметила Лиза и незаметно оглянулась на Ангелину. Обычно властная и самодовольная, женщина смотрела на мужчину в кресле испуганно и потерянно. Этого человека она не знала. Более того — боялась. Поэтому, улучив момент, когда он отвернулся от неё, она просто сбежала в спальню. Лиза без колебаний шмыгнула за нею.

После получасового совещания позвонил Валентин и объявил:

— Мотаться туда-сюда, да ещё с вещами, как вы выразились... Нет уж, Андрей Семёнович, привози-ка ты лучше своего зятя сюда. Пусть он здесь выберет, что ему нужно, а то не ровен час столкнёмся с милицией, или дорожная служба захочет машину посмотреть. Время сейчас, сами знаете, какое.

Если Андрюха ещё сомневался, то Леон уже нетерпеливо кивал ему: "Соглашайся!"

Они прибыли на дачу вдвоём, договорившись не брать телохранителей как лишних свидетелей. Команда Валентина встретила их у ворот и по цепочке, от пары к паре, передала визитёров в дом. Там ждали Валентин с братом и весёлый "парнишка".

По обычной лестнице опустились вниз, в подвальное помещение. С помощью электронной системы Валентин поднял одну из бетонных плит, скрывающую вход в настоящий бункер. Андрюха в арсенал идти отказался.

— Лучше поднимусь да на кухне поищу, что выпить.

— Я с тобой, — заторопился Денис и объяснил уже наверху: — Валька здорово балдеет от всех этих пукалок, а меня тошнит от них, на душе муторно. Да и зятёк твой... Что-то с ним не то... Он правда вспоминать начал?

— Темнит. Но что изменился — это точно.

Они примолкли, прихлёбывая водку из стаканов (рюмки у Валентина в гостиной — идти не хотелось). От пива дружно отказались, помня утренний недосып.

— А ведь Валька глаз на него положил.

— Как положил! — вскинулся Андрюха.

— Да не прыгай ты! Ну, выразился не так. Завербовать хочет. Ему Костик — тот, что с нами был, когда вас встречали, — все уши прожужжал, что Леонид твой — боец отменный...

— Откуда он взял...

— Может, врёт. Только Костик ни разу в таких делах не ошибся. Он сам спец и спеца узнаёт сразу.

— Леонид ведь при нём не дрался.

— А Костику этого и не надо. Они ведь друг друга и не по дракам могут распознать. Ты вон как Леонида шваркнул — другой на его месте сразу бы башку раскроил. А Леонид твой падать умеет — как положено у них, у бойцов то есть. Опять-таки со слов Костика говорю. Сам в этом деле ни ... не смыслю.

— Не знаю, не знаю, — недоверчиво протянул Андрюха.

Для него, начиная с сегодняшнего утра, Леонид стал не просто источником неприятных сюрпризов, а настоящей землёй неизвестной, которую надо открывать заново, не пропуская ни малейшей детали. Ещё в машине Андрюха не поверил глазам: с памятью к Леониду начало возвращаться и кое-что другое, например, исчезла седина, волосы из серых стали тёмно-русыми; блёклые глаза засияли чистотой синего цвета — озадаченный Андрюха сначала решил, что из-за потемневших волос; наметившиеся с годами морщины стянулись в гладкую кожу... Человеку, сидевшему рядом с Андрюхой в машине, уже трудно дать пятьдесят с лишним лет (Андрюха прикинул: юбилей Леониду справляли года три назад, счёт годам вели со времени его появления), скорее — что-то за тридцать.