В хату ввалились еще трое — двое волокли третьего. И третий опять казался знакомым. Мама бы такое знакомство точно не одобрила. И не разрешила бы. Невоспитанный махновец выскочил из хаты. Его дружок, тощее создание в почти новой шинели и затрепанной фуражке, стал деятельно мешать всем сразу, укладывая этого третьего на лавку и сдирая с него кожанку.— Какие милые кружева, — Паша никак не мог прийти в себя после боя. Крысюку надо бы ведро самогона выставить, за меткую стрельбу. И Демченко — тоже. И командиру. А вот кто вражескому командиру голову снес — прогрессор не разглядел. Не до того, когда именно на тебя несется вражеский кавалерист с саблей наголо. Командиру спасибо, вбил в рефлексы, как стрелять быстро да перезаряжать. Иначе Паша бы не любовался чужими комбинациями. Зеленцова промолчала. Тощий белобрысый махновец ее не привлекал. Чухонец какой-то, там таких много. А вот дружку его, надеюсь, недолго осталось. О, вот и доктора какого-то привели. — Какое убожество. Такое только моя семидесятилетняя бабушка носила. Зеленцова опять промолчала. Белобрысый стал изображать из себя брата милосердия, яростно копаясь в сумке. — Руки ему держи, студент. А еще лучше — иди отсюда. Поищи плотника.Белобрысого передернуло.— Телегу чинить, телегу, а не гроб этому убоищу. Патология ходячая. Мои кишки бы по полю летали, а его только из седла вышибло, да пуля по ребрам чиркнула.— А почему патология? — вот тут Зеленцова не выдержала.— Он патологически везучий. Немцы вешали — не повесили, белые поймали — не повесили, комиссара подорвал — всю комнату отмывал.— То есть как это — комиссара подорвал? Вы ж им сапоги лижете. Командир хмыкнул. Он и в ухо за такое мог дать, но на данный момент у него были дела поважнее. Зашивание раны, к примеру. Нитки зеленые? Зато проспиртованные, заражения крови быть вроде не должно. — Придержи язычок, кралечка, — махновец в тельняшке не отводил от нее восхищенного взгляда,— уже нет. Еще с начала зимы. Мы у них патронов попросили, на зерно поменять хотели — а они нам дулю да продразверстку. А мы им — палю да петлю.— На кол сажаете? И как?— Марудно. Они потом почему-то быстро дохнут. — Потому что у тебя руки не тем концом вставлены.Палий. Очухался уже. Глаз, правда, не открывает. От и хорошо. — Видели такое? Уже вякаем, муху отогнать не можем, а уже вякаем. Ты мне поговори!— Напугал!— Палий уже соизволил открыть один глаз, — моряк, с возу бряк. Адмирал затонувшего корыта.— Заткнитесь. Один контуженный, второй еще хуже. Трохим, отстань от человека.— Может, ты еще скажешь шукать ему вошей?— Насчет наших маленьких друзей — я вам устрою. Всем. И тебе в первую очередь. А то развели вшивый рай. Гребешок в японскую войну последний раз в руках держали. — Ага, ага, — поддержал белобрысый, — заколебали! Ночью по часу чешешься, пока эти гады крови моей не насосутся. Шинель мою облюбовали. Скоро уже колесо изобретут, так там расплодились. -Роман, тебя это тоже касается, и перестань так пялиться незнакомой женщине в декольте, шею свернешь. Зеленцова покраснела до приятного революционного оттенка. Вот чего этот чернявый голову поворачивал, осторожненько так. Скотина. Животное. Хтоническая тварь. Еще и ухмыляется. Точно. Вот эта задержанная анархическая кусачая гадость. Вот это он и есть.

— Я с этим антропофагом в одной комнате не останусь! — Зеленцова рванулась по направлению к выходу. Неудачно. Эсэр цапнул ее за предплечье. — С кем? — Трохим выпучил глаза.— С людоедом,— пробормотал белобрысый. — Ни хрена! Я тот кусок белогвардейца выплюнул,— подал голос предмет обсуждения.— А кусался зачем?— А били меня зачем?— А зачем присягу нарушил?— Я ничего не нарушал,— Палий облизнулся, собираясь с силами,— царя нет, действие при-сяги закончилось. Это у офицерья кизяки в черепушке вместо мозгов, придумали себе невесть что. — Ты продолжай в том же духе, деточка, — эсэр осклабился, — тут стенка недалеко, а хлопцы злые. И развлечься могут немножко перед расстрелом. Юнкер икнула. Это тебе не денщика Храповицкого за неряшливый внешний вид отчитывать. Хороший был человек, пока в него снаряд не попал. Трохим куда-то делся. Скорее всего, передислоцировался на кухню, уже и темнеет, жратоньки хочется. Точно, горшками гремит. И командир с белобрысым за ним подтянулись.— Куда мы катимся! Баба в хате, а горшки пустые.Юнкер промолчала. Утром в одном из горшков была тыквенная каша, но питаться ведь ей чем-то надо?— И готовить их благородие не умеют, — гнусная хтоническая тварь опять подала голос.— А тебе какое дело? — А ты еще поплачь, пока время есть, — Палий с немалым усилием сел на лавке, кривясь от боли. Зеленцова молча прошла в кухню, которую три мерзавца старательно перевернули вверх дном.— Ваш ручной монстр Франкенштейна куда-то собрался. Доктор сдавленно выругался и кинулся к горе-пациенту. Белобрысый прыснул.— Весьма точное сравнение. Какое странное кухонное полотенце, вы не находите? — Паша не терял надежды познакомиться поближе. Такие формы! И образование впридачу.— Это моя блузка! Блузка была мерзкого защитного цвета и хорошо скрывала лучшие, по мнению Паши, части непонятного человека. Почему она одна? Почему хату так охраняли — двое вооруженных до зубов солдат, ныне покойных. Какая жалость. Почему у нее нет оружия, несмотря на ее слова насчет присяги? Дверь хлопнула второй раз. Франкенштейн и его монстр вернулись. Теперь главное им это не ляпнуть. Палий необразован, он и не поймет, а вот командир... . Не стоит провоцировать человека, который хорошо стреляет.

— И кто тут у нас? Феминистка-суфражистка? — эсер по своей привычке загнал жертву в угол и смотрел на нее равнодушным взглядом. Паше это все не нравилось. Очень не нравилось. — Я не увлекаюсь подобными глупостями!— А зря. Тогда кто? Любовница Сиротенко? Деньги его мы уже и без тебя нашли.— Кто любовница Сиротенко?! Я?! — так несчастную Зеленцову еще не оскорбляли. — Он меня вообще повесить хотел после боя! — Уже интереснее. Значит, имеем дело с юницей-идеалисткой, лозунги вместо мозга. Даже жаль. Ладно, хлопцы обойдутся. Выводи ее, а то тут пол мыть неохота.Паша только вздохнул. Вот тебе и познакомились. — Я ее убивать не буду.— А ты все равно петлю вязать не умеешь, чистоплюй. — Лучше быть чистоплюем, чем фанатиком, — Паша понимал, что сейчас его пристрелят прям вот здесь. — Сопляки. Я в вашем возрасте экзамены заваливал, — эсэр тряхнул головой, — деточка, ты хоть людей убивала? Юнкер Зеленцова потупилась. Браунинг у нее был, а вот стрелять по махновской мрази и красным уродцам еще не приходилось. Дядя ее попросту не пускал в бой.— Ладно, живи. Спирохета несчастная. — Кто? — слово звучало непонятно.— Возбудитель люэса. Паша облегченно выдохнул. Еще только перестрелки не хватало. И так — лучшие бойцы лежат пластом, патронов — кот наплакал.

— Снимите вашего хлопчика с нашей крыши!— в хату протиснулась крайне объемистая женщина в полушубке и платке, одинаково разрисованных розочками. — Что он там делает?— эсеру для полного счастья не хватало только гимназистов-удавленников. До этого момента.— Сидит, слезть не может! Подсвинка нашего испугал, тын сломал.Зеленцова расхохоталась. Диспозиция была такой — гимназист Митенька на крыше, в трубу мертвой хваткой вцепился, лестницы никакой не наблюдается, в огороде роется жилистая, поджарая, полосатая тварь. Насколько Паша знал, домашние свиньи вроде как пятнистые.— Это кто?! — эсер резко успокоился.— Это наша льоха подрыла сарай и сбежала в плавни. Мы ее потом поймали. Полосатая тварь дожевала посадки и уставилась на новых зрителей.— У него зубы, — Паша понял, что зря пошел вместе с командиром.— Клыки у него, как у папаши,— эсер лихорадочно рылся по карманам, выискивая там сухарь.— Ваша свинка согрешила с диким кабаном, — пискнул гимназист.— Паць-паць-паць, хочешь кушать? — эсер кинул метису сухарь. Подсвинок схрумкал добычу в секунду и вновь уставился. — Гражданочка, заманите эту зверюгу в сарай. Объедками. Потом уже хлопчика снимем. К обоюдной радости, идея оказалась удачной. Подсвинок, наевшийся морковки, мирно чавкал дополнительным ведром помоев в свинарнике, женщина причитала над остатками буряков и капусты, а гимназист любовался с крыши закатом. Пока еще лестницу найдут. Паша мечтал оторвать маленькому поганцу уши. Вот только слезет. А пока и тын надо починить. О, вот и лестницу нашли. За три хаты. Сейчас кому-то будем уши драть! Гимназист слетел с крыши, как птичка, и куда-то ретировался.— Ситуация у нас...— Хреновая, — пробормотал эсер, — и без тебя знаю. Патроны нужны, лекарства нужны, хорошо еще иглы не нужны. — Мокроусов?— ушастый дезертир был неплохим человеком. Да и кашу варить научил вкусную. — Отмучился. — Так и не научился грамоте. — А остальные?— Что — остальные? Ругаются. И если эта контуженная сволочь опять заявит, что не знает, как выглядит кружочек, я ему устрою вторую контузию. — Он пошутил, — эсер хмыкнул. Обычно шуточки у Палия заключались в свисте у кого-нибудь над ухом. А тут — глумливость прорезалась. Уже хорошо, уже образование действует.

В хате было тепло и темно. Не кромешная тьма, но двух небольших свечек в дешевеньком подсвечнике было явно недостаточно. Из еды на столе стояла макитра с кольцом колбасы и несколькими ломтями хлеба. На кухне кто-то булькал и грохотал посудой. Из соседней комнаты доносился здоровый храп.— Колбасу будете? — Зеленцова, кажется, особо не тяготилась своим новым положением.— Я поужинал, — открестился эсер. Прогрессор, в свою очередь, хотел лапши. Третью неделю или сколько уже он тут. А здешнюю колбасу, хоть и натуральную, гастритный желудок невзлюбил. — Ваш ручной монстр набил брюхо и спит. — Он за колбасу на Луну залезет. И за ряженку — тоже.— Надо было тогда на нем попробовать, вместо допроса.— И все равно бы ничего не вышло. Он немцев жег, что ему золотопогонники перепуганные? По улице прошел кто-то, орущий с большим чувством "Еще Польска не згинела".— Радченко. — А он поляк?— Паша был весьма удивлен.— Нет, просто налакался. Здешние говорят, что тут ярмарка завтра будет. — Думаешь что-нибудь купить? -прогрессор надеялся отхватить себе нормальные брюки, а не то, что предлагал Демченко — две пары штанов — одни короткие, вторые — на непоймикого пошиты.— Если здешние нас за этот хлам не убьют. Даже на самокрутки не годны, — эсэр вытащил из кармана банкноту с Царь-Колоколом, попытался посмотреть на свет. Ярмарка была шумная, как ей и полагается. Паша бродил среди телег с потерянным видом — штаны не продавал никто. Зеленцова приобрела непонятно за какие деньги титанического размера бублик с маком и периодически от него откусывала. Командир, реквизировав у своей хозяйки стул, выискивал скорбных зубами в надежде что-нибудь заработать. Трохим купил себе кобылу. Или не кобылу. Но лошадь точно. Из мешка на возу раздавался дикий визг — кто-то продавал поросенка. Или купил. Как бы там ни было, визгу было предостаточно. Радченко остановился, попытался почесать бывшее ухо, матюкнулся сдавленно.— Кажись, вас надурили. Поросенок так не орет. — Три карбованца заплатил, лично в мешок упихивал!— Не, дядьку. То не свинья. Може, проверим? Если шо, то я вам его обратно запакую,— махновец распутал узел, дернул за веревку, шарахнулся в сторону. Из мешка вылетела ошалевшая рыжая собака. — Три карбованца. — Кобелю под хвост.Крысюк шастал между телег, выискивал швейную машинку. То ж в городе надо, а тут разве что капусты кислой, прошлогодней купить можно. Или грибочков сушеных, черненьких, непонятной принадлежности. То ли самому есть, то ли продотрядовца накормить.

На обшарпанной бричке, знавшей лучшие времена, сидело маленькое сопливенькое дите и рассказывало на всю ярмарку, как в американской прачечной завелся страшнючий черт. Да не просто так, а в гладильной машине жил. Чвак — и нету работницы. Паша остановился. Что-то это ему напоминало. А вот командир обнаружил что-то интересное. Потому что от типа в домокатанных штанах, черной черкеске и высоких ботинках он не отлипал. Ботинках. Ботинки. Это не ботинки. Это очень грязные кроссовки. — И зубы у тебя странные, и сам ты какой-то не от мира сего.Клиент возмущенно хрюкнул. — Иди, консультация бесплатно.Клиент слез со стула, хромая, направился к бричке со странной девочкой. Та уже заработала своими байками два пряника и одно яблоко. Паша сплюнул и решил посмотреть, что ж это за анахронизм ходячий. Или хоть набить ему морду за кроссовки.Анахронизм ходячий сидел на барахле с обрезом в руках. Молодой мужик, давно не брился, чернявый, как и многие здешние. Волосы в хвост собраны. И смотрел обладатель кроссовок на Пашу с немалым удивлением. — А говорил — "не хочу помогать махновцам!" Хоть на плакат!— Какой плакат?— прогрессор ушам не верил. Или мертвецы по земле ходят, или...— На какой-нибудь белогвардейский плакат, с подписью "Кровожадный анархист". Паша кинулся товарищу на шею. Живой! Лось, зараза такая! — А что это за хмырь в остатках костюма? Так на мои пломбы уставился.— Командир наш. Он зубодером подрабатывает иногда, вот и интересуется. Он вообще-то фельдшер. — И что делать будем?— Не знаю. Патронов нет, у Крысюка — половина ленты пулеметной, из лекарств — бинты и самогонка, порубали хлопцев много. И белым напаскудили, и красным. — Улучшили мир, что называется. Руматы недобитые.Паша не стал уточнять, кто именно недобитый. Имя или слово казалось знакомым, но вспомнить точно он не мог.— Мне б очки какие-нибудь найти, и то хорошо. Как той песне поется — "самогоном зальем глотку, погуляем хоть разок!"— А что еще остается делать? — Вот именно, — вздохнул Лось. Паша сообразил, что с появлением товарища у него появляется одна возможность. — Ты ж грамотный, вот и продолжишь обучение трех олухов. Палочки мы уже прошли, кружочки — тоже. Теперь уже и буковки можно. И, кстати, верхом ездить умеешь? Лось хмыкнул.

— На ходу подметки режешь. Вылез на крыльцо бандит лохматый, на солнце греется, разве что не мурчит. Демченко жену свою встретил. Теперь понятно, чего от него слова доброго не дождешься. Чье-то дите леденец требует, на всю ярмарку верещит. Важная дама серьги продать пытается, трясется, как холодец. А Палий заинтересовался, слез с крыльца, доплелся кое-как до жертвы обстоятельств. Городская дамочка, белая да холеная. И тощая, як вобла. И платье шерстяное, с пелеринкой. Видать, из образованных. Брюзгливое такое выражение лица. И боится она покупателя, а кушать-то хочется. С поезда отстала, к мужу ехала. И командир себе перерыв устроил, грызет пирожок с капустой, да на даму поглядываетСговорился-таки Палий, четыре ковриги хлеба, шмат сала, кольцо колбасы — неплохо за серебряные серьги. А командир времени не теряет, уже к Демченку пристал. А чего ж не пристать, ежели у него кум — кочегар? Похоже, наклевывается экс, как раньше говорили. А сегодня и гульнуть можно. Тем более эта гадюка семибатюшная, гнида у штиблетах, Гордеев Максим Никонович, чтоб его батька в пекле черти драли, купил баян.

И, кажется, немного на нем умеет. Хоть собаки от него не воют. Лось злорадно улыбнулся. А потом прислушался. На частушки это не особо походило, хотя по содержанию — та же похабщина, если он правильно понял. А от одной такой Демченко аж заулыбался. Гимназист делся куда-то. Опять. Препротивнейший человек. Что из него вырастет? Тут бывшему студенту кто-то сунул в руки стакан самогона с зеленоватым оттенком и дальнейшее прогрессор воспринимал смутно. Песни орал. Кажется. Вступил с кем-то в сионистский диспут, позорно ретировался. Стрелял по чьим-то курам, с выкрикиванием разных лозунгов. Не попал ни разу. Лег спать под столом. Утро выдалось отвратительным. И началось оно с громкого женского визга. Над ухом. Неприлично рано, часов в пять. Лось с трудом вылез из-под стола. Да, такие формы не грех и ущипнуть. Но толи Зеленцова привыкла к более культурному ухаживанию, то ли щипок был действительно болезненным.— Вылезло-таки! — Гордеев. Стоит и жует огурец соленый. — И де ж ты такого набрался?— Чего?— Да песни твои дурацкие. Один жену комиссару отдал, второй — бабку мотоциклом задавил. Да, теория о восхищении репертуаром попаданца сдохла с превеликой вонью. — А стишок про гонорею весьма мил, — о нет. И командир тут. С полотенцем на шее, умывался, что ли. Мама, роди меня назад! Так опозориться на все село. А Паша, сволочь такая, только радовался. А где он, кстати? Бывший студент решил последовать примеру командира, может, хоть в голове проясниться. Умывальника в хате не было. Зато в сенях какой-то редкий идиот приколотил полочку с кастрюлями.