— Но не вместе с Вами?
— Нет.
— А когда она выходила, а Вы оставались в квартире, она дверь снаружи запирала на ключ?
— Нет. Она знала уже, что я не убегу.
— Почему?
— Мне было интересно. Хотелось договорить.
— В нужнике или в коридоре Вы сталкивались с кем-нибудь из соседей?
— Нет. Там хотя дверей много, но коридор совсем тихий.
— За то время, что вы беседовали, к Авачи кто-нибудь приходил?
— Нет.
— Где Вы спали в ночь с двенадцатого на тринадцатое?
— Мы вообще не спали. Разговаривали до утра. Потом Авачи прилегла отдохнуть, уже когда рассвело. А я сидела на кухне. Часа через четыре она вернулась, и мы продолжили.
— Когда будете записывать разговор, отметьте то место, на котором вы прервались. А что было в ночь с тринадцатого на четырнадцатое?
— Авачи сказала, что устала и снова ляжет поспать. Легла, уснула.
— В котором часу?
— Наверное, около девяти — десяти вечера. У меня часов нету.
— И в квартире тоже нет часов?
— Я не видела.
— И тиканья не слышали?
— Нет.
— Итак, Авачи уснула. Что дальше?
— Я подошла к ней. Она спала. Я взяла в прихожей ее шарф. Там, возле храма, она с этим шарфом на шее была. Дома — сняла, повесила на вешалку, туда же, куда и плащ. Вот я и взяла этот шарф и задушила ее.
— В котором часу, как Вы думаете, это было?
— Около полуночи.
— А когда Вы вытащили ключ из сумки Авачи?
— Ключ? Уже не помню. Нет, помню: когда в первый раз подошла посмотреть, спит она или нет.
— То есть еще утром тринадцатого?
— Нет, тогда я к ней в спальню не заходила. Потом уже, ночью. Я посмотрела и вернулась на кухню. И на обратном пути взяла ключ из сумки.
— Сколько раз Вы этак подходили проверять?
— Не помню. Несколько раз. Не сразу решилась.
— А когда заперли дверь?
— Сразу перед тем, как... Как убила.
— А почему остались в квартире, не ушли?
— Не знаю. Духу не хватило уже, наверное. Устала. Поняла, что мне всё равно. Найдут меня, не найдут...
— А ежели всё равно, то зачем Вам понадобилось брать на себя эту смерть, барышня Минору?
— Что? Простите, я опять не понимаю.
— Зачем понадобилось заявлять, будто Вы кого-то удавили?
— Пришла стража. Меня спросили, кто я такая и что я делаю в чужой квартире. Я ответила.
— Скажите мне, барышня Магго: Вы этот Ваш ответ дали стражнику до или после того, как он Вас предупредил об ответственности за дачу ложных показаний?
Карадар говорит это, глядя в лицо Минору. Она не отводит взгляда:
— После. Так ведь это правда, мастер.
Сотник тяжело вздыхает:
— Когда Вы завязывали шарф, Вы видели, что Авачи уже умерла?
— Не понимаю.
— Она уже не дышала?
— Как это — "не дышала", господин сотник?
— Как покойники "не дышат", барышня Минору.
* * *
12.
Пятнадцатое число, около полудня.
Восточный берег, Старая гавань. Обретенская улица, дом 5.
Серый трехэтажный кирпичный дом на высоком подвале. Окошки в виде двойных арок. Под каждым из них — чугунная решетка. По замыслу зодчего, туда следовало бы выставлять ящики с землей и летом сажать цветы. Сейчас еще холодно, цветов нет, но и ящиков тоже нет, решетки почти всюду пусты. Кое-где за них засунуты кульки с едой. Это чтобы в подвал на общий домовый ледник каждый раз не бегать. Или тут с ледника воруют.
Подросток в суконной куртке, в клеенчатых рабочих штанах стоит возле дома, оглядывая верхние окна. Картуз со значком Механических мастерских, через плечи крест-накрест два ремня: слева большой кожаный короб, справа сумка с противогазом. Постояв так некоторое время, паренек входит во двор. Всё как всюду — зольный ящик стенка в стенку с угольным сараем, хотя сие строго запрещается, белье на колышках, выгородка из кирпичей, чтобы на воздухе стряпать по теплой погоде, рядом стол и длинные лавки. Навеса нет, есть большое дерево. И какие-то кусты. Еще будка для собаки — кажется, давно необитаемая.
Паренек осматривается: ищет двери дворницкой. Вот и они. Обиты войлоком, хотя и ведут не на крыльцо, а прямо на двор. Ручка медная, здоровенная. Похоже, позаимствовали ее где-то на Западном берегу. Если постучаться, она медленно повернется, будто бы сама собою.
За дверью — дюжий мужик с широкою бородой, в жилетке и пестротканой рубахе навыпуск. Это и есть "хозяин", то есть собственно дворник. Из таких, которые сами не метут и не убирают: ведут общий пригляд за домом и числятся в управе, а работают их родственники, выписанные из деревни.
На вопрос "Чего тебе?", парнишка молвит:
— Девушка, ростом примерно с меня. Худенькая, волосы светлые. Не рыжие, а сероватые такие, конопляные. Одевается обычно в синий плащ, а под ним сиреневый сарафан с белой ниткой. И такая же верхняя кофточка. Рубашка обычная, пестренькая, вот вроде как у меня... или как у Вас. Какие ботинки, не видел, подол длинный. Так вот: это ее здесь убили?
Голос у дворника зычный, даже когда он и не думает орать:
— Ты, душа моя, все перепутал. Да, волосенки русые, да, сиреневый сарафан. Но это не ее убили, а она. Жиличку одну. Уже и задержали.
По лицу подростка не похоже, будто сие для него новость.
— А она и скрыться не пыталась.
Это не вопрос. Спросить он хотел о чем-то другом, но пока молчит.
С сомнением глядя на него, дворник молвит:
— А что, ты на какого-то вестовщика работаешь?
— Да нет, я так. За подробности, уважаемый, заплатить не смогу. Так что спасибо.
— Не за что, — равнодушно отзывается дворник.
Парнишка выходит со двора. Шагает в сторону Каменной дороги. Садится на скамейку возле остановки трамвая. Некоторое время сидит в задумчивости. Потом ударяет кулаком по скамье, морщится и уходит.
Не складывается что-то. Определенно, не складывается.
* * *
13.
Пятнадцатое число, четверть седьмого вечера.
Восточный берег, Старая Гавань. Ополченская улица, дом 8, квартира 3.
Мастерша Алила Магго, дневной ординатор Второго хирургического отделения Первой Ларбарской городской лечебницы.
Кайнелли Дакарри, медсестра ОТБ той же лечебницы.
Тагайчи Ягукко, школярка пятого года обучения отделения Врачевания Ларбарского Университета, стажерка той же лечебницы.
Стол на кухне заставлен сплошь: мисками, плошками, тарелками глубокими и мелкими. В каждую что-то насыпано. Чайная заварка шести или семи видов, сушеные грибы, плоды шиповника, чечевица, ячневая крупа, порошок для чистки посуды, зубной порошок, соль, сахар, горчица... На полу в большом тазу соленые огурцы вместе с ветками укропа и смородиновыми листьями.
Невысокая, нестарая женщина стоит у стола, зло глядит прямо перед собой. Не знаешь уже, за что взяться. "Досмотр с согласия квартиросъемщика". Якобы еще не разгром, не обыск. "Мисочку, уважаемая, дайте, куда пересыпать...". А потом и мисочек не хватило. Кому они нужны, припасы эти в таком количестве? И куда их теперь?
Грибы поближе, и муку, и соль. Испечь: передачу должны принять. Тут всё пересмотрели, авось, в готовом пироге дурмана искать не станут. Минору любит — с грибами...
Мастерша откидывает со лба завитые волосы. Прическу за три дня до праздников сделала зачем-то. С дочкой за обновками собиралась, к Новому году... И передник сегодня нацепила, когда сыщики сказали — на кухню пойдем. Привычка: платье домашнее поберечь. Зачем, спрашивается?
Девчата с работы вовремя явились. Не то бы мастерша Алила после ухода стражи одна продолжила громить, что осталось от хозяйства.
Рыжая девушка моет посуду. Две косы уложены "корзиночкой", рукава засучены. Ей бы передник-то — рубашка белая, да и юбка от выходного наряда... Девица постарше, осанистая, в штанах и фуфайке, посуду вытирает. Бесчисленные банки и склянки.
Занавеска при входе закинута наверх, на полку. Внутри там до обыска варенья стояли. А сверху пыльно, небось. Еще и занавеску стирать...
На дверных косяках отметины: дети росли. Слева дочка, справа сын. Закрашивать мастерша не велела. В проем видна комната, новые узорные обои. И это тоже всё — зачем?
— ... Дура я, простить себе не могу!
— Ох, Алила, ну что ж сразу "дура"! Ну кто ж знать-то мог?
— И правда, мастерша.
— Да я его только увидела... "Мама, это — Лурри!" Значительно так: Лурри! Как вам нравится?
— А как же этот... ну... лохматенький такой... к Харрунге все ходил?
— Гамми! Жених который.
— "Лохматенький". Вы того красавца не видели. Вообще — бритый. И наглый. Это что же, говорю, тебе такие мужики нравятся? А она молчит. Не надо мне было с нею так.
— Ну, а как, если он и впрямь — та еще находка?
— И что он — часто приходил, да?
— Да откуда я знаю: часто — не часто? Встречались. При мне один раз она его привела. Сказала, что в Механических Мастерских работает. Еще сказала, что Безвидного чтит.
— Что — жрец, что ли?
— Вот и я спрашиваю. Говорит — нет, подвижник Хранителя Путей. Странствует, видите ли.
— Да бродяга одним словом!
— И как Гамми говорит, дурманщик в придачу.
— Ну да, и тетка та — тоже торчала?
— Небось, он же ей и носил. А может, она и вовсе — сама померла. Никто и не при чем.
— Да Минору-то что в нем нашла? Она-то хоть не...
— Да я теперь уж ни в чем не уверена. Но вроде — нет. На это ж деньги, небось, нужны, да немалые. Откуда у нее?
— И что, мастерша, давно они так?
— Как?
— Ну, вместе...
— С осени уж точно. А то и с лета.
— Так выходит, любовь?
— Не знаю, что и думать. Я спрашиваю: так и будешь с ним по Объединению мыкаться? — Молчит. — А учеба как же, говорю. — Молчит. — А Гаммичи твой? — Опять молчит... Этот-то, Гамми, даром, что недотепа, так хоть хороший. Или уж я к нему привыкла? Или с Райлером этим сравниваю?
— Да чего тут сравнивать? Ясно же — дрянь человек. Где это видано: девчонка его покрывает, а он смылся!
— Мастерша Магго, а его, правда, в розыск-то объявили?
— Ой, а толку? Небось, и след давно простыл! Хранителя Путей он чтит, козел пестрый!.. Да, кстати, жених-то — что?
— В смысле — не отступился ли?
— Ну, и это тоже. И вообще — он-то куда смотрел, пока тот хмырь возле Минору вертелся?
— Ой, Семеро на помощь, да куда он мог смотреть-то! Ты ж его видела. Одно слово — лопушок. Но сейчас, правда, забегал. Переживает. В участок по два раза на дню ходит. Все ждет, что свидание дадут.
— Вот тебе и лопушок!
— А я одного не пойму: Лурри-то этому что было нужно?
— Да уж понятно — чего. С девочкой молоденькой поразвлечься — поди плохо?
— Главное, чтоб только ни во что ее не втянул. Ни в дурманные дела, ни в другую какую крамолу.
— Да уж, в бомбометатели какие-нибудь.
— Так, получается, уже во что-то впутал.
— Мастерша Алила, вы, главное, так не переживайте. Я понимаю, конечно, что как иначе. Но ясно же — никого Минору не убивала. И никто в это не верит. Ни на работе, ни в Университете. У нас об этом тоже говорят.
— Правда, Алила, не убивайся ты так. И в страже, небось, не дураки сидят. Должны же понимать. Разберутся!
— Разобраться-то — разберутся, да ты ж понимаешь, Нелли... Минору — она — мне дочка. Сотнику-то до нее — что? А она ему дело путает.
— И что — он сильно злится?
— Да он вовсе не злится. Спокойный такой. Змиец, чуть за сорок. Вроде, толковый.
— Змиец — это хорошо.
— Да какая разница, Гайчи?
— Ну, так... Просто... Благой Закон.
— Все будет в порядке, Алила. Вот посмотришь.
— Да я места себе не нахожу. Чую, что виновата, а в чем — так и не пойму. Ведь всё же, всё — для нее. А для кого мне еще и жить-то?..
— Ну, ты это брось, пожалуйста. Ничего с твоей красавицей не случится. Одумается — отпустят.
— Так о том и речь! Лишь бы одумалась. А то ведь упрямая — вся в Рунни.
— В кого?
— Да в папашу покойного... Ох, не знаю... Вы варенье-то берите, девчонки. Мать присылает, а мы не едим. Пропадет. Совсем я вас заговорила. Не угощаю.
— Не беспокойся. Мы голодными не останемся. Где оно у тебя?
— На полке было. В зеленой банке.
— Что-то я тут ни одной зеленой банки не вижу. Может, в желтой?
— Нет, там изюм. Я после этого обыска вообще ничего не найду.
— Да вот же она, мастерша, на подоконнике. Давайте вместе приберем тут.
— Не стоит. Я сама, после. Надо же хоть чем-то себя занять. Огурцы с собой забирайте. Тоже пропадут. Бочонок велели открыть, всё в таз выплеснули. Вдруг мы в огурцах дурман прячем...
* * *
14.
Пятнадцатое число, четверть седьмого вечера
Западный берег, Юго-западная часть. Пивная "Берлога" на углу Западной дороги и Тележниковой улицы.
Мастер Ваттава Харрунга, дневной ординатор ОТБ Первой Ларбарской городской лечебницы
Гаммичи Нариканда, школяр отделения Права Ларбарского Университета
Мастер Харрунга,
мне срочно надо с Вами посоветоваться: в деле Минору открылись новые обстоятельства, я не понимаю, как быть дальше. Сейчас я на углу рядом с Вашим домом, в заведении под вывеской "Берлога". Пожалуйста, если можете, приходите или с посыльным передайте ответ, где и когда мы с Вами можем встретиться. До конца праздников это не терпит.
Гаммичи
Ишь ты, грамотей. Ведь по всему видно, что волнуется, а ни одной запятой не пропустил. Только строчки немножко вниз поехали.
Новости насчет Минору, алилиной дочки. За последних два дня они одна другой невероятнее. Сначала — что пропала. А после и вовсе зашептались: убила кого-то. Взрослую какую-то тетку. Точнее, та, якобы, сама повесилась, а Минору ей помогала.
Каково это всё Гаммичи — и представлять не берусь. Одного только не пойму — чем я-то ему помочь смогу. Вечер за окном, и дождь моросит, и грязюка под ногами не лежит даже, а течет. И если я сейчас в "Берлогу" вырвусь, то одной кружкой дело не ограничится.
Но выходит, что надо идти. Потому что если уж мальчишка местожительство мое вызнал — значит, очень ему надо. И дядюшке его, видать, тоже надо, коль он перед Гамми своего осведомителя засветил.
"Берлога", как и положено, находится под землей. За дверью с вывеской ступеньки в подвал, а в конце лесенки — круглый лаз. Хотя доктор и не выше среднего человеческого роста, все равно: изволь голову пригнуть, не то зашибешься. А внутри темно. Лампы на столах — через два на третий: керосин хозяева берегут. Самих столов дюжина маленьких, на шестерых, и еще два — каждый на четырнадцать сотрапезников. Забраться в самый дальний угол, прислонится к деревянной обшивке, да и уснуть под шум разговоров.
