Он решительно шагнул в комнату, стараясь не наступить в лужу крови. Склонился над трупом, внимательно оглядел его со всех сторон, стараясь не трогать руками. Потом подошел к голове, осмотрел ее, даже заглянул в кувшин, к которому она была прислонена.

— Значит так,— сказал он,— Дизо, давай бегом в иерархию, постучишь, спросишь, не могут ли они послать в "веселого пропойцу" кого ни будь из братьев. Скажи, что у нас тут труп без головы, и крови скажи меньше чем должно быть. Скажи, что его, кажись, красноглазые уделали.

— А ведь верно,— зашептали среди зрителей,— крови то мало.

— Да бегом давай,— сказал десятник.— А вы уважаемые, расходитесь по комнатам, нечего тут глазеть. И из комнат не выходить. Если кому скажем, во двор приспичит, вот его позовите,— и указал на высокого стражника со смешно оттопыренными ушами,— он проводит.

Сетро скрипнул зубами.

— Позвольте,— сказал купец,— и долго ли нам ждать в своих комнатах? Я с рассветом должен ехать в Кленгаард.

— Сколько нужно, столько и ждать,— сказал десятник.

— Вы что же почтенный, думаете, мне больше заняться нечем,— возмутился купец,— дело ждать не может. А корабли и подавно. Вот-вот начнутся шторма, следующего корабля придется ждать три месяца. Это милый мой, знаете какие убытки?

— Не знаю,— ответил десятник,— а только, пока не проснется господин дознаватель, никому никуда не выходить, и со двора не выезжать.

— А когда же он проснется?

— Когда проснется, тогда и проснется.

— Я жаловаться буду. Префекту,— разозлился купец.— Ты еще пожалеешь, что на свет родился, да ты хоть знаешь, с кем разговариваешь? Хам.

Десятник оглядел купца из-под седых бровей, рука словно невзначай легла на рукоять меча. Вздохнул тяжело.

— Не знаю, зато знаю, что у нас в кордегардии сухой и чистый подвал. Там даже крыс почти нет, потому как их клопы заели. Ежели кто не хочет здесь ждать, милости просим, к нам в подвал. Проводим с почестями. А уж обчество там самое изысканное. Кто там у нас сегодня квартирует?

— Пук Ухогрыз,— подсказал стражник.

— Вот, я же говорю,— сказал десятник,— очень достойный малый. Он спьяну теще ухо откусил. Такой затейник.

Купец смешался, и, ворча, отступил за чужие спины.

— А мне как же?— спросил хозяин.

— А что тебе?

— Так ведь утро уже,— развел руками хозяин,— скоро трактир открывать надо. На рынок опять же, за продуктами.

— Я ж сказал — ни-ко-му, ни-ку-да не вы-хо-дить

— А клиенты как же? Сейчас народ пойдет, что же мне не пускать?

— Именно,— сказал десятник,— ты пойми почтенный, где-то поблизости кровосос появился. А вдруг завтра ночью, у тебя еще кого убьют. А послезавтра еще, а то и двоих. Тогда тебе точно придется свое заведение закрыть. И не на день, другой, а навсегда. Нешто кто захочет ночевать там, где кровососы людей кажду ночь режут.

Хозяин только развел руками, и, покачивая головой, побрел по коридору.

— Завтрак бы приготовить,— пробормотал.

— Это можно,— разрешил десятник,— Фикс, пропусти на кухню.

Фикс посторонился.

— А вы, уважаемые, расходитесь. Сколько говорить можно, нечего вам тут стоять, придет господин дознаватель, разберется, тогда и поглядим. А пока, по комнатам.

Первым послушался купец, и возмущенно сопя, скрылся в своей комнате. Следом потянулись остальные. Сетро кивнул Скале и шагнул к своей двери.

— Ты вот что, парень,— остановил его десятник,— ты бы лучше меч мне отдал. А как разберутся что к чему, я тебе его верну. И ты красавица тоже, тебе то это железо вовсе уж ни к чему.

— Вот так просто, взять и отдать?— спросила Скале.— А ты, знаешь ли, что эта шпага стоит столько золота, сколько ты за всю жизнь не видел.

— Нет,— сказал Сетро.

— Вы господа, любезные лучше не ерепеньтесь,— сказал десятник,— ничего с вашими тыкалками не случится. А отдать все равно придется, не так, так эдак. Потому как все кто здесь есть, под подозрением. Ясно?

Стражники, услышав, что кто-то осмелился возражать их командиру, подошли поближе, и встали молчаливой троицей за спиной десятника. Несмотря на бледность, у всех были такие скучающие лица, словно рубиться с заезжими головорезами, им приходится раз по пять на дню. Они все выпячивали нижнюю челюсть, разворачивали плечи, а один — самый молодой — даже похлопывал ладонью по рукояти секиры. Грозное войско. Вот только у Сетро, эта армия ничего кроме улыбки не вызывала. Достаточно было видеть, как они стоят, как бегают их глаза, и слышать их нервное дыхание, что бы стало понятно — эти люди боятся драки. Спокоен был только десятник. Не зря он сразу показался Сетро человеком бывалым, не падающим в обморок при виде крови.

— Сам посуди,— сказал Сетро,— как же я тебе отдам меч, если где-то рядом бродит кровосос. Мне что, веником от него отбиваться?

— На то здесь мы. Стража,— сказал десятник,— чтоб горожан оборонять от всякой беды.

Скале ухмыльнулась.

— Если бы на нас напала банда голодных зайцев, или там, мышей, я был бы спокоен, раз твои орлы рядом,— сказал Сетро,— а кровосос — дело совсем другое.

Десятник побагровел, и даже усы его сердито встопорщились. Он и сам прекрасно знал, чего стоит его армия. Да все это знали. Ну и что? Им не с северными варварами сражаться. На самый худой конец, с разбойниками или конокрадами. А для этого они вполне хороши. И не дело, чтоб всякий заезжий наглец, с прямо скажем, подозрительной рожей, насмехался, над городской стражей. Люди не для того, забывают о делах и семьях, чтоб над ними смеялись. Они порядок охраняют, их только за одно это уважать надо.

— Так ведь утро уже,— сказал молодой стражник,— вон уж солнце поднимается. Кровососы солнца хоронятся.

— Много ты о кровососах знаешь,— сказал Сетро.

— Зато ты, видать, знаешь,— сказал десятник,— отдавай меч по добру. Поглядим еще, не тем ли мечем, голова отрублена.

— Голова у него не отрублена, а оторвана,— сказал Сетро,— ты и сам это знаешь.

— Отдавай меч.

— А если не отдам?

— Сам знаешь,— сказал десятник, и рукой стиснул, черен меча.

— А тебе этих олухов не жалко?— спросила Скале.

Она шагнула вперед, и отсалютовала десятнику шпагой. Фикс, до сих пор исправно карауливший лестницу, увидев как поворачивается дело, со всех ног кинулся к ним, на бегу доставая из-за пояса топор. Остальные трое, побледнели еще сильней, и тоже взялись за оружие.

— А ну брось тыкалку!— рявкнул десятник,— пока не выпорол!

Скале только улыбнулась. Легко, словно танцуя, переменила позицию, острием шпаги целясь десятнику в грудь. Тот вырвал из ножен меч — широкий пехотный полуторник.

— Лучше дай нам уйти,— сказал Сетро,— тогда никто не умрет.

Меча он не обнажил. Незачем. Или может, надеялся, что удастся обойтись без крови. Стражников немного, вдруг получится обезоружить.

Двое из стражников, встали рядом с десятником — справа и слева. Причем встали удивительно грамотно, так чтоб не мешать замаху. Фикс и молодой, тот, что был знатоком вампирьих повадок, остались за их спинами. Узкий коридор не позволял им встать с товарищами рядом. Почему-то Сетро не сомневался, что, несмотря на страх перед схваткой на смерть, они не замешкаются, в нужную минуту заменить раненого или уставшего товарища, или прикрыть оплошавшего, пусть даже с риском для собственной жизни. Гулен мог гордиться своей стражей.

Предотвратить бой, уже ничто не могло, как ничто не может остановить катящийся с горы валун. Клинки столкнутся, и прольется кровь, пусть даже и малая. Но вышло иначе.

Сетро заметил его, когда он прошел половину пути от лестницы, до стоящих друг против друга, вооруженных людей. Человек в серой хламиде. С худым вытянутым лицом, того возраста, когда годы уже наложили свой знак на чело и походку, но старость едва видна вдали. Удивительно было не то, что Сет заметил его так поздно — спины стражников закрывали коридор — а то, что он не слышал скрипа ступенек, голосистой трактирной лестницы.

Быстро, но без спешки, он прошел по коридору, и оказался за спиной десятника, протиснувшись между Фиксом и молодым знатоком вампиров. Те заметно воспряли духом, когда он оказался среди них.

— Воины — как дети,— сказал он печально,— сорятся, дерутся из-за пустяков, и чем моложе воин, тем, простите глупее. Оо, прекрасная дама тоже воин? Что за времена. Женщины не надеются на защиту мужчин, и сами вынуждены брать в руки оружие. Все более распространенное явление, в наше грустное время. Прогресс это, или падение нравов? Как ты думаешь, Шерек?

— Не могу знать, отец иерарх,— ответил десятник.

* * *

— Скажи Винц, ты бы хотел, чтоб тебя звали Гашик?— спросил Кроган.

— В детстве, я хотел, чтоб меня звали Альбертом,— ответил Винцент,— но потом смирился. А Гашик, это не имя, это производная от гашиш. Название местного наркотика.

— Откуда знаешь?— спросил Кроган и, не отрываясь, выпил полный стакан самого крепкого и вонючего рома, который ему удалось найти в этом баре.

Винцент пил минералку, брезгливо прикасаясь к стакану двумя пальцами. И совершенно незаслуженно, потому, что стаканы были чистыми.

— Собираясь в дорогу,— сказал он,— я всегда беру на себя труд, узнать побольше, о тех местах, где намереваюсь останавливаться. Такая предусмотрительность, зачастую оказывается полезной.

— Ладно умник,— сказал Кроган,— признаю, хоть ты и зануда, но твое занудство иногда приносит неплохие плоды.

Винцент снисходительно скривил губы в усмешке.

— Занудство? Возможно,— сказал он,— а вот твоя наглая самоуверенность, мой друг, едва не поставила все дело на грань срыва.

— Как интересно. Это когда же моя самоуверенность нам так нагадила?

Кроган снова наполнил свой стакан ромом до края и, понюхав, словно желая убедиться, что в стакане действительно ром, сделал огромный глоток.

— Вот зараза,— сказал он, вытирая ладонью усы,— мало того, что никакого результата, так и на вкус дерьмо. Завязывать надо с пьянством.

На Крогана уже косились. Бармен, поглядывал на него с отстраненным интересом профессионала, словно энтомолог, обнаруживший в своей коллекции неизвестную ему бабочку. Некоторые посетители, с плохо скрытыми ухмылками, ждали, когда же здоровяк лошадиными дозами пьющий ром свалится под стол, а трое обритых наголо "юношей", у стойки поочередно оглядывались на него, стараясь делать это незаметно.

— Когда? Да вот буквально пару часов назад,— сказал Винцент.

— Что-то не припоминается,— сказал Кроган.

— Изволь. Прощаясь с нашим другом Максом, ты поинтересовался у него, как выглядит этот пресловутый Гашик, которого мы поджидаем в этом притоне,— он щелкнул крышкой карманных часов,— уже без малого час. Как ты собираешься его узнать? По тайной печати порока на лице?

— Нее,— небрежно махнул рукой Кроган,— спрошу у парня за стойкой. Тоже мне, придумал проблему.

— Что-то мне подсказывает, что в местах вроде этого подобные вопросы не приветствуются. Тем паче, если спрашивают чужаки вроде нас, о типах вроде Гашика, который, как нам известно, торговец дурью, сиречь наркотиками. На такой вопрос, спасибо, если плечами пожмут, а могут и наврать, или скажем, бутылкой по голове.

— А мне что-то подсказывает, что вот за это,— Кроган вытащил из кармана толстую пачку цветной бумаги,— вон тот парень за стойкой продаст нам не только Гашика, но и свою престарелую бабушку определит на галеры, правым загребным.

— У них тут нет галер,— сказал Винцент.

— Но бордели то у них есть?

— Есть, ты только не размахивай так деньгами, для местных это большой соблазн.

— Ха, а может, мне захотелось поразвлечься.

— Как угодно,— Винцент отпил минералки и откинулся на спинку стула,— только не забывай, что мы тут по делу, а не в рейде по трактирам.

— Ты сам только что, всем показывал свой брегет. А он у тебя, между прочим, золотой, и весит пол килограмма. Не какая то там стопка бумажек. Так кто же соблазняет аборигенов.

— Речь не об этом,— сказал Винцент.— Посетителей все больше, как ты намерен узнать нашего друга?

— Ну хорошо, а ты узнал, как он выглядит?

— Я то узнал, но ведь мы говорим о твоей самоуверенности и даже безответственности.

— Ну ты и зануда,— Кроган пряча деньги, сокрушенно покачал головой.— Нельзя же быть таким душным.

— Осваиваешь местный говор?

— Сейчас пойду, и обо всем договорюсь с корчмарем.

— Ставлю выводок бойцовых ящеров, против твоего кольца с топазом, что ничего путного ты не узнаешь.

— Что за ящеры?— заинтересовался Кроган.

— Второй выводок, от Гладиатора и Нимфы.

— Уже? Быстро они у тебя.

— Что делать — любовь.

— Можешь с ними попрощаться, считай они уже мои.

— Страх, самое сильное из человеческих чувств,— сказал Винцент,— именно страх не позволит ему тебе помочь. Его могут убить за это. Тебя ждет разочарование, мой друг, а меня твое кольцо.

— Самое сильное чувство,— ответил Кроган,— это жадность. Смотри внимательно, смертельный номер — человек берущий деньги.

Кроган поднялся со своего места и неторопливо двинулся к стойке. Он явно был слишком велик для этого бара. Он на целую голову возвышался над другими посетителями, и с трудом протискивался между столиками, хотя места там было достаточно, чтобы нормальный человек мог свободно пройти. Винцент остался, и наблюдал за ним с ленцой и уверенностью в своей правоте.

Кроган протолкался к стойке, дождался холодно-вежливого кивка бармена, и заговорил. В огромном зеркале, за спиной бармена, отражавшем бутылки, пьяных посетителей и стройные ряды пивных бокалов, висящих в специальных зажимах, мелькнула сложенная купюра. Потом еще несколько.

Винцент до предела обострил слух, но постоянно пищащий за спиной игровой автомат мешал разобрать слова. Еще была довольно громкая музыка, и гул голосов. Ссорящихся, что-то друг другу объясняющих, смеющихся и заигрывающих. Винцент прикрыл глаза, собрал все эти звуки вместе, и принялся запихивать в какой-то темный угол. Удавалось с трудом. Звуки сопротивлялись, топорщились в разные стороны, то и дело вырывались на волю, то громким аккордом, то манерным женским смехом. Но Винцент был упрям и настойчив. Сидя с закрытыми глазами, и улыбкой Будды на губах, он терпеливо, со свойственной ему привычкой к самодисциплине, заставлял себя не слышать все эти ненужные звуки. И постепенно они отошли на задворки сознания, смирились и перестали мешать.

— И кто бы мог подумать, что у Гашика столько старых друзей,— сказал бармен,— и все так и рвутся его навестить. Прям паломничество сегодня, какое то.

— А что, его уже кто-то сегодня искал?— спросил Кроган, и в зеркале мелькнула еще одна сложенная пополам бумажка.— Может по делу?

— Нет, сказали что друзья. Не иначе вы их тоже знаете. Они, как и вы с Гашиком на одной улице росли. Хорошо когда друзья не забывают, верно? Вот только странно...

— Что странного?

— ...

— А, ну да. Вот держи.

— Странно, что один из них, никто иной, как Тито. Тито Мокрый, чтоб было понятно. А Тито, если на какой улице и рос, то эта улица была в тюрьме для несовершеннолетних.