Его руки тряслись, то ли от жажды, то ли от избавления жажды. То ли от страха, то ли усталости. Мозоли кипели после долгой скачки и опустив обе ладони в холодную бурлящую воду ручья, Флавиан вздохнул от облегчения. Аргия по-прежнему нигде не было, обернувшись, Флавиан увидел только протоптанную собственными сандалиями тропу через просеку леса. Набрав в намозоленные ладони еще чуток воды, он отпил свои ссохшимися губами. Повторил еще несколько раз. Жажда не хотела отступать, но Флавиан понимал, что это всего лишь иллюзия и не стоит набивать жидкостью свой желудок до отказа.
Вытерев мокрые руки о свою рубаху, он достал из карманов сложенный папирус и начал его раскрывать. Папирус был весь мокрым от пота, ведь он лежал в карманах штанов, а Флавиан изрядно вспотел за эту ночь, несмотря на едва отступающий со своих позиции зимний холод.
Раскрыв над водой свое послание, Флавиан готов был закричать от злости. Чернил потекли и теперь зашифрованное дядей послание представляло из себя кляксы невнятной формы.
— Вот Бездна! — выкрикнул Флавиан и ударил кулаком по собственному отражению.
Однако, не успев опомниться от горечи собственной глупости, он увидел в отражении лицо нахмуренного мужчины. Флавиану не хватило реакции увернуться от удара и лишь всхлипнув напоследок, он упал навзничь и ударившись головой о речную гладь потерял сознание.
Глава 5.
После Великой Войны его Святейщество, глава Церкви Двенадцати богов создал орден, который специализировался на выявлении тайных культов. Инквизиторы стали теми, кого в народе прозовут "Божий хлыст" или "бичевателями". Во славу Пантеона, они путешествовали пешком по всей Империи, начиная от пустынь Морского Востока и заканчивая льдами Съердии, выявляя тех, кто поклоняется Скованному и его приспешникам. Но, чтобы попасть в орден Инквизиторов, необходимо было лишиться самого ценного, что у тебя есть.
(с) Путеводитель по Делиону.
"Холодно"
Это была первая мысль после тяжелого пробуждения Флавиана. С трудом приоткрыв свои глаза, он обнаружил, что ничего не видит. Повсюду была кромешная Тьма и только одна небольшая точка пропускала свет внутрь камеры. Открыть глаза юному пастуху было так же трудно, как оседлать необъезженную лошадь или испечь пирог, который у него никогда не получался. Комки болезненных выделений на его веках не позволяли открыть глаза, и что-нибудь разглядеть.
"Больно"
Это была вторая мысль, рожденная в его неокрепшем разуме. Зуб не попадал на зуб от жуткого холода и сырости, пахло ветхостью, плесенью и гнилью. Боль была ломающей и из его рта непроизвольна вырывались всхлипы и тихие стоны. Спина изнывала от однообразных поз, конечности болезненно сводило, а холодные цепные колодки на его запястьях оставили красные неисчезающие следы.
"Голодно"
Флавиан и не помнил, когда в последний раз отправлял себе в рот хоть крохотный кусок пищи. Желудок изнывал, высасывая из самого себя все соки, юнец боялся посмотреть на себя в отражение, боялся увидеть там обтянутого обветренной кожей скелета. Последний раз его кормили еще до истязаний — пищей ему послужила черствый хлеб с мелкими камушками внутри и пару глотков застоявшейся воды.
"Одиноко"
Счет времени в темнице давно прекратился. По началу, Флавиан пытался оставлять на стене небольшим камнем черточки, считавшие его пробуждения ото сна. Но каждый раз, когда он просыпался, эти черточки стирались от влаги, которая выделялась в застенках темницы. Каждое его восстание ото сна сопровождалось обильными слезами, стекавшими по щекам, соленая жидкость попадала к нему в пересохший рот. Иногда, чтобы утолить жажду, ему приходилось облизывать капли воды с влажной стены, где кусками рос мягкий мох. Слезы появлялись каждый раз, когда он вспоминал, что случилось с ним за последние...
"Сколько времени прошло?"
За последнее время. С того момента, как Утворт поглотила Тьма прошло уже так много времени и одновременно так мало. Время здесь шло по-другому, казалось, что он пребывает здесь целую вечность. Во снах ему часто являлись жуткие кошмары, он видел десятки раз свою погибавшую мать, либо от меча Павшего, либо от прикосновения зловещего сумеречного тумана. Каждый раз он возвращался с Пятихолмия после известия Лихаса, каждый раз он боялся, что мать себя нечаянно поранила или ей плохо, и каждый раз он видел, что с ней все в порядке.
"Мама, я так испугался", — Флавиан повторял эту фразу во сне каждый раз.
И после этой фразы начинались метаморфозы. Через все щели дома, окна и открытые двери проникала Тьма и на глазах пастуха убивала его матушку. Бывали сны, когда Флавиан возвращается домой и видел там живое, но уже рассохшееся и состарившееся тело своей матери. Но это не производит на него никакого впечатления, он ведет себя с ней, как с обычным человек и продолжает спрашивать, все ли нормально у нее.
"Да сынок, все хорошо. Я умерла", — так отвечала ему мама.
Флавиан пробуждался от таких кошмаров с диким сдавленным криком, который эхом отражался от глухих стен темницы. Он винил себя в том, что позволил матери в тот момент остаться в доме, остаться в этом богами проклятом Утворте, остаться, чтобы мама кончила свою жизнь в страшных муках.
Иногда пробуждение было легким и ему казалось, что он пережил страшный кошмар. Ему причудилось, что он снова в Утворте, раскинувшийся южнее Пятихолмия, и в богами забытое королевство Нозернхолл забрел мальчик, который накликал на поселение Тьму. Это было ужасно.
— Мама, мне приснился жуткий кошмар, — так говорил Флавиан, после того, как он восставал ото сна.
После этого, он мог поклясться Двенадцатью, что чувствовал своим носом запах свежеиспеченных матерью лепешек. Матушка кашеварила у очага, а затем доставала из подпола варенья и наливала из кувшина свежего молока, чтобы пастух взял все это с собой на Пятихолмие. Снежок опять активно лаял во дворе, гоняя дерзкого петуха, который позволил себе клюнуть несколько лет назад пастушью собаку. Кажется, в дверь кто-то постучал и в сени зашел Аргий.
— Здравствуйте матушка, где наш лежебока? — раздался звонкий голос друга.
Флавиан улыбнулся. Но открыв глаза, он не увидел ничего... Это была всего лишь иллюзия, что обычно насылает Скованный бог — отец иллюзий, и он снова пробудился в сырой и темной темнице, прикованный цепями к одной из стен, что располагалась напротив двери.
Сейчас Флавиану трудно было сказать, в насколько маленьком помещении он находился последнее время. Его грязная и в нескольких местах порванная рубаха была влажной, как и вся растерзанная спина Флавиана, которой он приятно прижимался к сырой стене темнице. Из-за этого его мучал сильный кашель и обильный насморк, через который он все же мог учуять вонь собственной мочи и дохлых крыс. Крысы были его единственными гостями и гуляли через небольшие дыры между камерами, вместе с холодным сквозняком. Это было ужасно, но Флавиан так боялся одиночества, что молил богов, чтобы крысы вновь появились в его темнице.
Его спальным и жилым местом было небольшое каменное возвышение над полом, в дальней части темницы. Он спал, сидел, размышлял на небольшой подложке из сгнившего сена, каменный выступ был столь ветхим, что крупицы камней рассыпались прямо на пол. Когда глаза привыкали к кромешной тьме, где даже сова с ее ночным зрением пришла бы в замешательство, он смог только видеть свое тело, блеклые черточки на стене и звонкие цепи, а также небольшие лучи света, проникавшие из-за двери. Видимо это были факелы, которые располагались в центральной части темницы, но реже — он слышал топот стражников, патрулировавших темницу.
"Будто кому-то удастся отсюда сбежать", — с горечью подумал северянин.
Неизвестно, сколько прошло с того момента, как они разлучились с Аргием. После того инцидента в лесах Утворта, он пробудился в какой-то повозке и видел перед собой голубое яркое-небо через кроны елей и сосен, но затем вновь впал в беспамятство.
Следующее пробуждение Флавиан запомнил навсегда, до конца своей жизни, оно оставило на его душе болезненный шрам.
"Конец близок", — вновь одинокая слеза просочилась из его левого глаза.
Он пробудился после того, как на него вылили ведро ледяной воды. Открыв глаза он увидел перед собой одноглазого старика в темной мантии. Руки Флавиана были привязаны крепкой веревкой к потолку и расставлены в сторону. Все это казалось ему диким и страшным кошмаром, от которого он никак не может пробудиться, это казалось ему не реальным, он не мог угодить в такую ситуацию. Но все то, что он испытывал своим телом было более чем реальным, что вызывало у него в разуме диссонанс.
"Нет, этого не может быть", — думал он, пока его руки изнывали от тяжкой нагрузки всего тела.
Это кошмар. Кошмар наяву. Зачем кому-то сдалась жалкая жизнь нищего пастушка, который никогда и никого не обижал? Кому вообще понадобилось допрашивать человека, который ни разу за свои двадцать оборотов не покидал собственную деревню?
"Что им от меня нужно?"
— Где истинная печать? — голос старика казался низким и сиплым.
Флавиан молчал и не понимал, что от него хотят.
"Какая печать? Кто вы такой? Что вам от меня нужно?" — все эти вопросы вертелись в его голове, словно пряжа на веретене.
— Где я? — но только этот вопрос смог вымолвить из своего ломящего и болящего тела юнец.
Старик в мантии покачал головой и кивнул рослому и крепко сложенному человеку, стоявшему рядом с ним. Этот человек был в какой-то страшной маске, которая была словном слепком с одного из чудовищ Дадура. Маска имела резкие черты собачьей рожи черного цвета. Человек с плеткой в руках зашел за спину беззащитному Флавиану, тот еще не осознал, где он находится и что от него хотят.
Хлесткий щелчок по спине отразился и на голосовых связках юноши, из его рта вылетел дикий вопль боли.
"Боги, за что!", — взмолился Флавиан и по его щекам потекли обильные потоки слез.
Осознание пришло к нему позже, когда весь этот туман разума начал рассеиваться, благодаря очищающим бичующим ударом помощника старика в мантии.
"Печать", — подумал про себя Флавиан, вспоминая, что произошло с ним задолго до заключения.
Он вспомнил все. Вспомнил, тот роковой день, когда в Утворт прибыл мальчик Рими с Морского Востока. Вспомнил Тьму, накрывшую Утворт и уничтожившую деревню до основания. Вспомнил то, как его поймал тот страшный человек.
— Где печать, сукин ты сын! — произнес зловещим голосом "инквизитор" и раздался очередной щелчок плетью.
"Двенадцать богов, за что вы так поступаете со мной?" — недоумевающе взмолился Флавиан и послышался очередной щелчок кнута.
"Если печать попадет не в те руки, опасность нависнет над всем Делионом", — Флавиан в голове отчетливо услышал мальчишеский голос Рими, тесно переплетенный с мягким и одновременно суровым голосом дяди Клепия.
— Где печать?
Боль была невыносимой. Последнее, о чем бы желал Флавиан, так это увидеть свою спину в отражении. Он чувствовал, как сильно жег каждый удар, чувствовал, как плоть разверзается при каждом ударе и оттуда текут капли крови ему на поясницу. Если дознаватель попадал по тому же месту, где уже остался след от удара, то боль была в несколько раз чудовищнее и Сетьюд крепко сжимал свою челюсть, стараясь сдержать свои крики и не дать его бичевателям ими наслаждаться.
После десятка плетей, Флавиану казалось, что он потерял свой голос. На одиннадцатый удар он уже даже не смог вскрикнуть, силы покинули его.
"Еще немного, и я буду бродить в цветущих полях Фиолхарда.", — подумал про себя Флавиан. "Или же буду бороздить вечные лабиринты Дадура. А может быть после смерти вообще ничего нет? Кромешная пустота и забвение. Но так даже лучше. Если боги позволили случиться этому, то кто же захочет жить под одной крышей с такими богами?"
— Довольно, — инквизитор посмотрел на своего дознавателя своим единственным глазом. — Продолжим потом.
Флавиан потерял сознание, когда увидел двух мучивших его людей в дверном проёме, превративших его спину в кровавое месиво. Когда он очнулся, то чувствовал сильное жжение и жуткую ломящую боль в спине. Помимо прочего, мухи садились на его раны и откладывали в них свои яйца, причиняя неприятный зуд. Согнать их было очень трудно, юнец начинал раскачиваться на веревках, его запястья начинало ломить, но мухи слетали с его ран не охотно и продолжали ползать по его спине.
"За что мне все эти мучения?" — поток слез не иссякал, и каждый раз он восполнялся с новой силой, когда он вспоминал о погибшей матери, о своем дядюшке, о том, что вся его прежняя спокойная жизнь канула в лету.
— Где истинная печать, сученыш? — Флавиан не знал, был ли это уже следующий день или инквизитор вернулся через несколько часов.
"Если печать попадет не в те руки, опасность нависнет над всем Делионом", — Рими словно стоял возле него и нашептывал эти слова.
— Тебе легко говорить, тебя не бичуют плетью, и ты уже свое отмучался, — Сетьюд не знал, произнес ли они эти слова вслух, или он начал полемику с мальчиком в собственных мыслях.
— Где истинная печать?
Бывало и так, что в таких моментах появлялась мама или дядя Клепий.
"Сынок, расскажи им и прекрати свои мучения", — твердила ему мама сладким материнским голосом, по которому он так соскучился.
"Флавиан, я на тебя возложил непосильную ношу, прости меня", — голос дяди, которого пастух так давно не видел, просил прощения у своего племянника. "Расскажи им, где вторая печать, и твои мучения исчезнут."
— Где печать?
Вскоре, Флавиан пробудился и увидел все это прежнее помещение, но оно как-то странно поменялось. Он не сразу понял, что его отвязали и положили на деревянное приспособление, положив его таким образом, что голова закинулась, и он смотрел на мир перевернутым взором.
Флавиан лежал на колесе, его руки были растянуты, но они болели не так сильно, как раньше, потому как не выдерживали вес собственного тела. Спина покоилась на деревянных спицах и мух тут практически не было, хотя он слышал их жужжание повсюду.
"Колесование", — Сетьюд ужаснулся от этой мысли, холодный пот ручьем побежал по всему его телу, и юноша начал беззвучно заливаться слезами.
Это было странным чувством, но Флавиан желал, чтобы пытка началась быстрее. Ожидание, в этих стенах, казалось страшной участью, и пастух хотел быстрее отмучаться.
От него жутко воняло кровью, потом, мочой и гниющими ранами, но для него сейчас это не было главным. Он знал про колесование и что из себя представляет этот ужасный вид истязания.
Он молился. Долго и упорно. Молился в мыслях, молился шевеля обветренными губами, молился громко. Молился усердно, молился с надеждой, но все это усердие привело к крушению надежд. Фонарщику, Ткачихе, Старцу, Заступнику, Часовщику, Исчезновшему...
— Поверь дитя, — промолвил инквизитор тихим безжизненным голосом. — Боги еще никого не спасали на дыбе.
Двенадцать не ответили на его молитвы. Он был оставлен всеми в сыром и закрытом помещении, где он испражнялся прямо в свои штаны, где мухи терзали его хуже инквизитора, где единственными живыми друзьями оставались крысы с длинными хвостами. Они по крайней мере его не трогали и иногда Флавиан беседовал с ними, рассказывая о своей прежней жизни с усталой улыбкой на лице.
