— Где, черт возьми, эта стена? — сказала Эльжбета.
— Нет Т4? — спросил Райберт.
— Не знаю. Как будто внешней стены вселенной T4 там даже не было. Мы все еще в поперечном.
— Нам следует продолжать двигаться? — спросил Бенджамин. — Как сказала Клейо, что-то могло изменить положение стены.
— Может быть, но... — Эльжбета нахмурила брови. — Но этого не может быть. Ты не просто перемещаешь границы измерений Вселенной, Бен, и...
Корабль накренился вперед так внезапно и сильно, что ремни безопасности натянулись, удерживая их на месте.
— Что это было? — потребовал ответа Райберт, хватаясь за поручни, встроенные по окружности командирского стола.
— Предупреждение, — сказала Клейо. — Превышены максимальные расчетные пределы. Скорость сейчас составляет семьдесят одну килоединицу. Семьдесят две. Семьдесят три.
— Но этот корабль не может разогнаться больше семидесяти! — запротестовал Райберт.
— Я знаю это! — огрызнулась Эльжбета.
— Смотри! — рядом с ней материализовался Фило, его аватар был невосприимчив к вибрации, сотрясавшей его телесных спутников, и он указал на один из ее дисплеев. — Все местные хронотоны движутся в одном направлении!
— Должно быть, именно это нас и зацепило! Клейо, отключи импеллер! Экстренный выход из фазы!
— Импеллер отключен. Выход из фазы не увенчался успехом. Скорость все еще увеличивается.
— Нехорошо! — Эльжбета дернула свой универсальный дроссель, физически разворачивая корабль на гравитонных двигателях. — Я снова включаю импеллер! Мы должны бороться с тем, что нас тянет, и вернуться к T1!
— Посмотрю, что можно сделать, чтобы увеличить мощность импеллера! — Фило снова исчез в инфоструктуре времялета.
Весь корабль опять дернулся, еще сильнее, когда снова заработал импеллер. Эльжбета боролась за сохранение контроля, и Райберт почувствовал, как отключилась гравитация, когда Фило перенаправил мощность реактора.
— Скорость восемьдесят килоединиц, — доложила Клейо. — Девяносто. Сто.
— Сто? — выпалил Райберт.
— Что бы это ни было, это действительно зацепило нас! — закричала Эльжбета.
Что-то врезалось в корабль с оглушительным лязгом и сильно двинуло его вбок, но Эльжбета скорректировала их курс.
— Что это было? — потребовал ответа Райберт.
— Хотела бы я знать! Фило?
Викинг снова появился рядом с Эльжбетой.
— У нас все в порядке, что бы это ни было! Просто большая вмятина в броне!
— А импеллер?
— Настолько горяч, насколько я могу это сделать, но не знаю, как долго продержатся силовые линии при такой мощности!
— Держитесь все! — предупредила Эльжбета.
Райберт крепче вцепился в поручень, когда Эльжбета нажала две иконки на пульте управления импеллера, а затем дала полный газ вперед. Весь корабль задрожал, и мостик наполнила высокая, поющая вибрация, как будто они оказались в ловушке внутри гигантского камертона.
— Давай, детка! — крикнула она. — Ты можешь это сделать!
— Неужели корабль должно так сильно трясти? — возмутился Райберт.
— Она будет держаться целой!
— Скорость стабильна на уровне ста девятнадцати килоединиц, — доложила Клейо. — Скорость сейчас падает. Сто восемнадцать. Сто семнадцать. Скорость замедления увеличивается.
— Вот так-то. Говорила же тебе, что она может это сделать! — Эльжбета чуть-чуть убавила обороты, и вибрация уменьшилась. — Фило?
— Продолжаем замедляться. Сверхпроводники прямо сейчас, вероятно, светятся, но мы все еще находимся ниже опасного уровня.
— Хорошо. С нами все будет в порядке, пока мы...
По всему кораблю прокатился громкий визг катастрофы. Сотрясение больно ударило всех их через ремни безопасности. Эльжбета потеряла контроль. Аватар Фило на мгновение поднял голову, затем исчез. Все огоньки на мостике, как реальные, так и виртуальные, погасли.
Три телесных члена экипажа сидели в полной темноте, пока их корабль погружался в пустоту без электричества.
— Ну что ж, — сказал Райберт. — Дерьмо.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Башня Гвон
СисПрав, 2980 год н.э.
— Он думает, что мы должны сделать что? — воскликнул Люций Гвон.
— Предотвратить Великую лондонскую чуму, — сказала Теодора.
— Черт возьми, мы это сделаем! — Люций покачал головой и вышел на балкон высоко на восточном фасаде башни поместья Гвон.
Она упрямо нахмурилась и последовала за ним. Она не ожидала, что он ухватится за этот шанс при данных обстоятельствах. И все же была полна решимости убедить его. Она нуждалась в нем, если их с Сэмюэлом план должен был увенчаться успехом. Она знала это.
Зима затянулась, и мартовский воздух был холодным, но прозрачный купол защищал балкон от наружного воздуха, превращая его в прохладный бриз, а лучи заходящего солнца пробивались сквозь плотный горизонт Нью-Йорка. Шпиль консолидации, резиденция управления СисПрава, возвышался высоко над всеми остальными, окруженный меньшими сателлитными структурами. В одном из них размещалось собственное министерство образования Фонда, в то время как другие обслуживали другие министерства, включая одну из наземных станций полиции Консолидированной системы.
Она долго и упорно думала о том, как преподнести это Люцию. Сначала она пыталась отговорить Пипса — Сэмюэла — от этого, но вскоре поняла, что у нее к этому не лежит сердце. Не совсем. Этого не могло быть, когда он был так уязвлен тем, что она сделала, теми зверствами, за которые она была ответственна. И его собственная жгучая страсть поражала ее только до тех пор, пока она не увидела призраков в его глазах. Только до тех пор, пока она не вспомнила, что он был человеком, который пережил кошмар чумы, когда она случилась.
Это был один из ужасов прошлого, которого Теодора избежала, но Сэмюэл рассказал ей об этом в мельчайших подробностях. "Великая чума" была едва ли не единственным случаем, когда эпидемия опустошила Лондон. Правда, это был один из худших эпизодов, но это также была лишь последняя крупная вспышка в Великобритании, а не первая. В 1636 году, когда Сэмюэлу исполнилось три года, чума унесла жизни десяти тысяч лондонцев. Тридцатью годами ранее от нее погибло тридцать пять тысяч человек, и в иные годы умерли другие, хотя и в меньшем количестве. Но во время Великой чумы сто тысяч человек, почти четверть всего населения города, умерли менее чем за год.
И Сэмюэл Пипс был там. В то время молодой человек, ему было всего за тридцать, он уже приступил к исполнению обязанностей секретаря Совета адмиралтейства и, в отличие от многих своих начальников, включая короля Карла II, остался на своем посту в Лондоне, даже когда смерть бродила по притонам и многоквартирным домам крупнейшего города Англии с безжалостной эффективностью. Согласно записям, которые Теодора изучила с тех пор, в некоторых из самых густонаселенных районов Лондона погибло до восьмидесяти процентов всех жителей. А затем, как краеугольный камень "года ужасов", Сэмюэл стал свидетелем Великого лондонского пожара, уничтожившего почти весь Старый Лондон менее чем через двенадцать месяцев. Он помогал руководить тщетными попытками бороться с этим; он наблюдал, как небеса полыхали отраженным пламенем в течение четырех бесконечных дней и трех ужасных ночей. И потом он ходил по тлеющим руинам, точно так же, как видел, когда по тем же улицам грохотали повозки смерти с жертвами Черной смерти.
Неудивительно, что эти ужасы так глубоко запечатлелись в его сердце и душе. И неудивительно, что возникла так яростно пылавшая в нем мысль остановить их — спасти какой-нибудь другой Лондон... какого-то другого Сэмюэла Пипса от того отвратительного кошмара.
Теодора Беккет почувствовала этот огонь. Раненая часть ее, съежившаяся от ужасов, которые она невольно сотворила, увидела спасение в том же видении. Не спасение, которое исправило бы ее собственные преступления или волшебным образом освободило бы ее от вины, но такое, которое доказало бы, что она может творить как добро, так и зло. Она знала, что его мечта неосуществима, что они никогда не смогут убедить ее начальство попробовать что-то подобное. И все же этот мессианский огонь взывал к ней, и поэтому она отложила его перевод на пенсию. Вместо этого она использовала свой авторитет, чтобы удержать его в помещении для гостей, где они могли продолжить свои беседы.
Она предполагала, что это было злоупотреблением ее положением, но было похоже, что никого больше по-настоящему не заботило, что происходит внутри Фонда. И то, что он оставался там, дало время этим разговорам углубиться, а их отношениям измениться. Его нежное сочувствие и понимание — его отказ осудить ее за ее преступления — сделали для исцеления ее души больше, чем она могла себе представить. Это не могло избавить ее от чувства вины или печали, но помогло пролить свет в ее темноту... и еще сильнее притянуло ее к маяку безумной, дерзкой посылки о том, что из Фонда, в конце концов, может получиться добро. И в ходе этих бесед они становились не исследователями и испытуемыми, а союзниками. Настоящими друзьями, в том смысле, который Теодора никогда не знала ни в ком из других темпоральных аборигенов, с кем она общалась.
Правда заключалась в том, что Сэмюэл Пипс стал одним из самых близких друзей, которые у нее когда-либо были.
В ходе этого процесса резко вырос уровень владения Сэмюэла современным английским. Действительно, одним из ее официальных, хотя и слабых, оправданий отсрочки его перевода на пенсию было желание увидеть, насколько быстро и основательно коренной житель без специального оборудования может по-настоящему овладеть современным языком и концепциями. У него это получалось на удивление хорошо, и по мере того, как его мастерство улучшалось, они, наконец, поняли, что если они действительно серьезно настроены действовать в соответствии с его предложением, то пришло время переходить к следующему шагу. Но Теодора была ученым, и хотя Сэмюэл был одним из величайших администраторов в истории и глубоко разбирался в политике Лондона семнадцатого века, он ничего не знал о внутренней работе СисПрава и его министерств. Нет, им нужен был кто-то, разбирающийся в политических махинациях и формировании политики в тридцатом веке, а не в семнадцатом.
И Теодора не могла представить себе никого более сведущего в этих тайных искусствах, чем Люций Гвон.
Теперь Люций вцепился в перила и уставился на наземную станцию СисПола. На нем были только черные брюки, и его точеное телосложение соответствовало телосложению греческих скульптур, которые она изучала на протяжении своей карьеры. Его АС, настолько тесно связанный с его разумом, что никто не утруждал себя различением между ними, представлял собой движущееся звездное поле внутри его тени.
— Честно говоря, — начала Теодора, — остановить Великую чуму было только его первым предложением.
— Ой? А что-нибудь из остального было более разумным?
— Не совсем, — призналась она. — Мы много говорили об этом, и в конце концов он ухватился за идею вернуться в шестое столетие, до чумы Юстиниана, и вакцинировать всю человеческую расу.
— О, и это все? — Люций презрительно улыбнулся. — Ну, в таком случае, почему бы и нет? Он ведь не мыслит мелко, не так ли?
— Да ладно тебе, Люций. Я говорю серьезно.
— Я тоже. Зачем тебе вообще об этом думать, когда Гордиево подразделение дышит нам в затылок каждый час каждого дня? Я не могу посрать, не спросив их разрешения.
— Все не так уж плохо, — запротестовала она. — Конечно, это плохо, но не настолько.
— О, позволю себе не согласиться! Тебе не приходилось присутствовать ни на одном из совещаний вице-комиссара Шредера. Клянусь, этот человек может содрать кожу с костей, просто взглянув на тебя. Иногда трудно поверить, что он не более чем перемещенный коренной житель двадцатого века.
— Но разве ты не видишь? Это то, что мы так долго искали. Вот как мы возродим Фонд!
— Нет, не понимаю. Как мы должны восстанавливать Фонд, совершая те же действия, которые в первую очередь навлекли на нас неприятности?
— Потому что это другое. — Она положила руки ему на плечи и повернула так, чтобы он смотрел на нее. — Мы попали в беду из-за всех тех обломков, которые оставили разбросанными по истории, когда не знали, что делаем. Но на этот раз мы знаем, и мы будем силой добра, а не разрушения. На этот раз мы вернемся с полным осознанием того, что означают наши действия. И с тем уважением, которого заслуживает прошлое. Нам нужно показать людям, что наши ошибки были совершены по незнанию и не более того. И помимо этого, нам нужно это сделать... чтобы погасить этот долг, который мы накопили. Не говори мне, что вся кровь, которую мы пролили, вся кровь, которая у нас на руках, не давит на тебя так же, как на меня, потому что я знаю, что это не так. Я наблюдала, как ты пытаешься хоть как-то возместить ущерб прямо здесь, в настоящем. Но подумай об этом. Какой может быть лучший способ компенсировать часть причиненного нами вреда, чем использовать нашу силу, чтобы повлиять на прошлое и сделать что-то хорошее для перемен? Ты, как никто другой, должен знать, насколько это важно.
Люций поморщился, опустив глаза, отказываясь встречаться с ней взглядом, но затем медленно начал кивать. Его злоупотребления путешествиями во времени — включая все, от сексуальных эскапад со знаменитыми женщинами до использования современных боевых машин в древних битвах просто для того, чтобы посмотреть, что произойдет, — привели к самому безобразному скандалу в истории Фонда. Гордиев узел на самом деле не был тем, что разрушило Фонд и всех, кто с ним связан. Близкая катастрофа "Узла", возможно, и привела к резкой остановке "спасательных миссий" Фонда в прошлом, но что по-настоящему разорвало его, так это способы, которыми развлекались некоторые из его сотрудников... и осознание того, что все, что они сделали, на самом деле случилось с кем-то, даже если этот кто-то жил в другой вселенной. Люций был едва ли единственным нарушителем, но она должна была признать, что он, вероятно, был худшим из них.
До нее дошли слухи о его извращениях еще до того, как он пригласил ее на тот первый ужин при свечах в Италии эпохи Возрождения. Если уж на то пошло, сам Люций никогда не предпринимал никаких попыток скрыть их от нее после того, как они начали встречаться, и он даже приглашал ее с собой в некоторые из своих приключений в роли укротителя. Она каждый раз отказывалась, но он никогда не обижался. Она предположила, что он воспринял это просто как разницу во вкусах.
Вокруг него кружились предупреждающие знаки, но она игнорировала их, потому что Люций был не просто очаровательным и восторженным любовником. О, он был и тем, и другим, и умным, с острым и язвительным остроумием, когда бы он ни решил его использовать. И при всех его случайных... причудах, он был не просто блестящим и способным исследователем, но и превосходным и одаренным администратором. Что бы еще о нем ни говорили, и принимая во внимание богатство и влияние семьи Гвон, Люций заслужил свой пост председателя Фонда спасения древностей и все остальные почести, которые он получил за десятилетия своей карьеры.
