— Ударился, — кивнул Ольга. — Вернее, его ударили. Нас тут бандиты в лесу прихватили, так ему чуть мозги дубиной не вышибли...
— А-а, — протянула Белла, мгновенно утратив к Теомиру всякий интерес. — Не повезло... Вот, смотри! Оп-ля!
Она подхватила с земли сухую ветку, сосредоточенно нахмурила брови и ткнула в нее пальцем. На кончике ветки вспыхнул крошечный огонек. Мгновение — и язычки пламени охватили ее сверху донизу. Ойкнув, Белла выронила горящую хворостину и затрясла обожженной рукой.
— Опять не рассчитала, — огорченно сказала она. — Должно же чуть-чуть загореться...
— Здорово! — искренне сказала Ольга, с уважением глядя на Беллу. — А вот у меня так никогда не получалось. Лечить я еще умею, а вот огнем управлять... Сильно обожглась? Давай помогу.
Она взяла руку девушки. Кожа на пальцах покраснела, тут и там вздулись маленькое волдырики. Ольга накрыла их ладонью и попыталась вызвать в ней знакомое теплое покалывание. Почему-то вышло не сразу, потом закружилась голова, в глазах слегка потемнело. Ольга стиснула зубы и откинулась на спинку скамьи.
— Ой, совсем не болит! — удивленно воскликнула Белла, разглядывая уже нормальную кожу. — Эй, что с тобой? На тебе же лица нет! Ох я дура... После подвала же сутки колдовать нельзя, мне Тилос говорил. Онка, ты как?
— Нормально... — пробормотала Ольга. — Отдышусь только. А почему нельзя колдовать?
— Тилос говорит, что там какие-то рез... рус... резеруверы пустеют, в которых колдовство в человеке накапливается. Если в этих самых рез... в общем, в подвале колдовства нет, и ревузевуры пустеют. Простому человеку еще ничего, а вот колдунам вроде нас совсем плохо. Пока они не заполнятся хотя бы на четверть, от колдовства и помереть можно. Слушай, ты точно в обморок падать не собираешься? Врача позвать?
Белла выглядела не на шутку встревоженной.
— Да все нормально... — прошептала Ольга. Сердце билось как сумасшедшее, но дышать стало легче, и спазмы в животе почти прошли. Она с трудом сглотнула отдающий рвотой комок в горле. — А ты что, тоже в тот подвал ходила?
— Я? Ха! — гордо вскинула голову Белла. — Да я там иногда даже ночую. Тилос вам показывал лаборатории?
— Лаборатории? — Муть в глазах почти рассеялась. — Там какая-то комната, вся белая и с рисунком мира на стене...
— А, кинозал, — разочарованно протянула Белла. — Тилос иногда туда послов иноземных водит, на мозги им капать. Они оттуда с круглыми глазами выходят, потом домой уезжают и своим хозяевам сказки про могучее колдовство рассказывают, что землю как ни на есть с птичьего полета кажет. А больше он никуда вас не водил?
— Да нам, в общем-то, не до того было... — неуверенно пробормотала Ольга. — Сначала меня откачивали, потом... А что там еще есть?
— Ну! — всплеснула руками Белла. — Так вы, почитай, и не видели ничего. Там еще оружейная, потом химическая лаборатория, потом еще какая-то физическая, а еще генераторная и реакторный зал. Я вообще-то и сама там мало куда хожу. В основном в химическую. В других местах другие работают, а Тилос, тот вообще там днюет и ночует, когда дома. Но ты не думай, меня везде пускают, кроме реакторной, — быстро добавила она. — Я тебе все покажу, если хочешь, только в реакторный зал Тилос вообще никому ходить не позволяет.
— А что такое "реакторный зал"?
— Место, где реактор стоит — здоровая такая штука, с ваш домик величиной, лампочками мигает. Он электричество как-то делает, только не знаю, как. Тилос его еще умным словом называет...
Она наморщила лоб, вспоминая.
— Ка-ви-тон-ный реактор, да. Он говорит, что с разрывающим полем шутки плохи: если что — так бабахнет, от всей долины пустое место останется, — девушка поежилась. — Я как-то туда забралась тайком, до него дотронулась, а он гудит, знаешь, тихо так, но чувствуется, что внутри силища... Зато по ночам у нас красиво. Жаль, ты последнюю ночь дрыхла, а то бы я тебе показала. Тут пруд рядом есть, а его подводными электрическими фонарями подсвечивают, красотища! Ну ладно, еще увидишь. Вы ведь у нас задержитесь, да?
— Ага. Тилос сказал, что период-другой мы у него погостим. Период — это сколько?
— Двадцать четыре дня. Три осьмицы. На Восточном континенте так время считают, в Приморской империи уже тоже переняли.
— А-а. А как ты до домика дотронулась, если Тилос туда никого не пускает?
— А там рядом с дверью такая дощечка есть с циферками, — скромно потупилась Белла. — Я подсмотрела, в каком порядке нажимать надо, чтобы открыть. Только ты ему не проболтайся, поняла? — Ее голос стал жестким, но тут же смягчился. — А еще там есть рет-ранс-лят-ор, — последнее слово она тоже выговорила по слогам.
— Что? — удивилась Ольга. Глаза у нее слипались, но она мужественно не подавала виду.
— Такая штука, которая далеко говорить помогает, — с таинственным видом пояснила Белла. — Берешь такую маленькую коробочку и говоришь в нее, а другая коробочка, где-нибудь далеко, то же самое твоим голосом повторяет. Рет-ранс-лятор тут главный, без него ничего не получится — он голоса между коробочками передает. Хорошо Тилосу, — добавила она с ноткой зависти в голосе. — Ему никаких коробочек не надо. Он просто думает — а коробочки говорят, даже если он в Талазене или в Золотой Бухте ошивается. Говорит, мозги у него так устроены, что электрическую силу воспринимают, вроде как связные маги — эфирную. Только лицо у него дергается, словно он в самом деле говорить пытается. Вот умора! — Белла прыснула. — Мне такую коробочку не дают, а вот у командиров отрядов она есть...
— Ага, он рассказывал. А еще говорит, что не маг... — пробормотала Ольга. — По мне, так самое колдовство и есть.
— А Тилос его наукой называет! — гордо сказала Белла. — А еще он говорит: есть многое на свете, моя милая, что неизвестно нашим мудрецам. Вроде бы как какой-то циркач фразу придумал, а ему понравилось. Слушай, да ты совсем спишь!
Ольга и в самом деле против своей воли проваливалась куда-то в густой плотный туман, населенный странными формами. Мелькнул малыш-летун, смешно топорщащий уши, рядом свистнула огнеплеть, невнятные фигуры устроили вокруг настоящий хоровод, угрожающе размахивая оружием. Затмевая все, надвинулось разгневанное мужское лицо, в его глазах билось яростное оранжевое пламя. Ольга точно знала, что сам Майно, Враг, Разрушитель, Неназываемый, пришел за ней, и что ей конец.
Когда утром солнечный луч ударил в глаза, ее простыни намокли от пота.
Все еще день двадцать седьмой. Безымянный хутор к северу от Сахарных гор
Свистит меч, и его собственная голова, вращаясь в воздухе, отлетает в сторону, катится по земле. Гаснущим взглядом Каор успевает поймать торжествующе потрясающего оружием огромного зеленого тролля, испускающего победный рев. Затем страшная резь в шее затмевает все вокруг, и мир заливает тьма, перемежаемая лишь вспышками боли.
Каор стоит в кольце хохочущих и свистящих мальчишек, а к нему боком подбирается противник, сжимающий кулаки. Глаз заплыл, из рассеченного лба капают теплые капли, оставляя на губах солоноватый привкус. У врага из носа висит бахрома кровавых соплей, он прихрамывает на правую ногу, но в глазах уже желание не поиздеваться над одиноким пареньком из чужой шайки, а убивать. Где-то вдалеке стоит мать, повернувшись спиной к схватке, и что-то оживленно обсуждает с торговкой зеленью. Каор отчаянно бросается на врага, но тот уворачивается, бьет его кулаком в поддых и ставит подножку. Каор кубарем летит на землю, судорожно хватает ртом воздух, но все равно задыхается, в глазах темно, и зачем-то торчащий из земли гвоздь глубоко втыкается ему в шею.
Раскаленный воздух пустыни обжигает горло, не дает дышать, в глазах плавают огненные круги. Кажется, лучи яростного солнца давят на голову, спину, пригибая к земле. Ужасно хочется пить, кадык с трудом ходит в пересохшем горле, царапая его словно наждаком. Мерно бьют барабаны, голова резонирует в такт натянутой на них человеческой коже. Невысокий смуглый палач еще раз деловито проверяет петлю и, поймав кивок сидящей на высоком помосте напротив темнокожей женщины в золотой короне, украшенной кроваво-красными рубинами, резко выбивает из-под ног подставку. Петля охватывает шею, страшный рывок ломает позвонки. Дикая боль в раздавленном кадыке растворяется в накатившейся темноте.
Влажная жара облегает тело, словно мокрое шерстяное одеяло. Кожа покрыта слоем влаги — то ли испарины, то ли осевшей из воздуха. Руки и ноги прочно прикованы к столу железными браслетами, металлические обручи охватывают поясницу, грудь и горло. Обруч на горле покрыт изнутри мелкими острыми шипами — они рвут кожу при малейшем движении, однако недостаточно велики, чтобы вскрыть сонную артерию и навсегда избавить от мучений. В углу подвала сумрачно светится большая жаровня с углями. Рядом разложен пыточный инструмент — клещи, шипы, клейма, какие-то буравчики и тиски. Но безумный взгляд скошенных глаз направлен не на них, а на черный закопченный сосуд над огнем. Дюжий подручный разжимает ножом стиснутые в судороге зубы, другой ловко вставляет в рот широкую воронку. Палач с явным трудом снимает горшок с огня короткими щипцами и с опаской подносит его к лицу Каора. Жар опаляет лицо, из глубины истерзанного тела рвется животный вопль, но свинец раскаленной струей уже течет по горлу, вливается в легкие, и страшная боль в шее окружает его, кривляется, показывает язык, сверкает маленькими красными глазками, не забывая вонзать в него тысячи отравленных кинжалов. И только потом приходит благословенная тьма.
Нет, не тьма. Багровая полутьма лишь кое-где подернута клочьями черного тумана. Майно сидит за маленьким столиком и задумчиво потягивает из высокого хрустального бокала красное вино Западного Граша. Каор Трэин плавает в блаженной невесомости, но страшная боль в шее туманит разум, заставляет бороться за каждый глоток воздуха. Взгляд Майно, направленный на Каора, спокоен и даже немного сочувственен.
— Так-так, мой мальчик, — неспешно произносит Вековечный Император. — Ты все-таки облажался.
Каор не знает, что такое "облажался", но чувствует горячую благодарность судьбе за то, что вокруг — не очередной кошмар. Пожалуй, одной вечности подобного удовольствия с него хватит.
— А я ведь тебя предупреждал!
— Хозяин... — хрипит Каор, пытаясь встать на колени. Но проклятое тело не слушается его, все так же плавая в расслабленном блаженстве колдовского облака. — Хозяин...
— Не дергайся, — приказывает Майно, делая успокаивающий жест рукой. — Если бы я был на тебя зол так же, как вначале, то не стал бы даже и тратиться на лекаря, чтобы реанимировать. Пожалуй, так и оставил бы на веки вечные посреди приятных снов. Говорил ведь я тебе — не вздумай приближаться к Серому Княжеству? Говорил. А что ты? Увлекся погоней, как сопливый мальчишка, и не сумел вовремя остановиться. Но, по здравому размышлению, твоей вины здесь я не нашел. Выходит, что просчитался все-таки я.
У Трэина лезут глаза на лоб. Чтобы Великий оказался в чем-то неправ? Да еще и сам признался?
— Н-да. Полсотни Карателей — не велика потеря, но у меня поблизости больше нет резервов. Обидно, обидно. Придется кого-то перебрасывать из других мест...
Горячий стыд захлестнул Каора с головой. За ним отступает даже боль в шее. Пятьдесят против шести, из которых трое — мальчишка, девчонка и старик. Скажи ему кто, что они смогут ускользнуть — Каор даже смеяться бы не стал. Что толку смеяться над умалишенными? Но он не поймал. Упустил. Провалился. И виной всему Тилос, вшивый посланник Серого Князя. Однажды он уже унизил Каора в Приморской империи, можно сказать, на глазах у всех. Теперь он унизил его повторно. Мысленно Каор поклялся, что его жизнь не будет иметь другого смысла, пока Тилос жив.
— Даже и думать забудь, — насмешливо посоветовал ему Майно, словно (а может, и не словно) читая мысли. — Серый Князь тебе не по зубам. Он может на завтрак десятерых таких как ты съесть и даже не заморить червячка. Нет, паренек, ты уж оставь его лично мне. Остальных, впрочем, можешь забирать, я не возражаю.
Глаза Вечного Императора сверкнули. Он отставил бокал и наклонился вперед.
— Однако ты облажался, мой мальчик, и не думай, что я забуду.
Он снова откинулся на спинку мягкого стула, его глаза потухли.
— Ладно, о плохом мы поговорим позже. Недосуг мне с тобой болтать, да и ты не в состоянии. Слушай меня, и слушай внимательно. Даю тебе период на то, чтобы отлежаться. Мне плевать, как ты будешь себя чувствовать после того. Вероятно, все еще паршиво, но мне не интересно. Затем тайно проберешься в Талазену и явишься к Кантуру-мяснику по известному тебе адресу. Там ждешь дальнейших указаний. Готовься, что придется поучаствовать в необычной операции. Усек?
— Да, хозяин, — прохрипел Каор.
— Вот и молодец. Помни — период, не больше. Впрочем, раньше вскакивать особого смысла тоже нет. Смотри, Каор, я умею награждать — но умею и карать. А ты в последнее время все больше меня разочаровываешь. И если подведешь меня еще раз... — Майно вытянул вперед руки со скрюченными, словно когти, пальцами. — Я сверну тебе шею своими руками! И даже и не надейся, что выживешь еще раз. Свободен.
Словно порыв горячего ветра ударил Каора в лицо. Все вокруг заволокло туманом. Тело снова отяжелело, отказалось повиноваться, резкая боль, зародившаяся где-то внутри затылка, хлестнула по глазам. Он рванулся изо всех сил, и туман рассеялся. Посланник лежал на мягкой постели, привязанный к ней шелковистыми, но прочными веревками так, что не мог двинуть ни одним членом. Его лба коснулось что-то холодное и влажное. Сквозь выступившие слезы он ухватил образ высохшей старушки, осторожно обтиравшей ему испарину с лица. В ее глазах медленно гасли характерные для связного мага искры.
— Какой же ты, милок, резкий, — осуждающе прокудахтала бабка. — С переломанной-то выей — и так дергаться! Нет уж, касатик, пару дней ты у меня без движения полежишь, пока заклятье как следует не примется, а потом уж гуляй, коли хошь...
Каор глубоко вздохнул — шея страшно болела, но ощущение не шло ни в какое сравнение с болью из кошмаров — и потерял сознание.
А Игрок, холодно наблюдая за ним глазами полевой мыши, молча думал, и легкая усмешка кривила его губы. Нет, решил он наконец, несмотря ни на что, исход идеальный. Отряд подтвержден — и заперт в ловушке, которую не может покинуть. Потери на обнаружение минимальные. Даже Каор Треин умудрился выжить — спасибо людям Кацуги, присматривавшим за погоней издали. Протеже Джао решил-таки выбрать свою сторону в Игре? Замечательно! Он забыл главный принцип того самого Пути безмятежного духа, в котором силен: ты неуязвим лишь до тех пор, пока не начал действовать. А действуя, ты позволяешь противнику использовать свою силу против тебя же. Именно то, что мне сейчас от тебя и требуется...
Ты умен, бывший Хранитель. Но, как и каждый юнец, ты полагаешь, что мир начался с тебя, и что никто раньше не имел тех же проблем. Твой статус в нашем дряхлом крошечном обществе пока что непонятен, но, как бы ни сложились дела, у тебя впереди долгая жизнь. Ты еще наберешься опыта и знаний. Однажды, возможно, ты даже сможешь потягаться со мной на равных. Однажды — но не сейчас. А сейчас тебе еще только предстоит узнать, что такое настоящий Стратег и как он может использовать к своей выгоде противника, неуязвимого для законов Игры. Особенно — когда противник позволил себе непростительную слабость привязанности к биоформам.
