— Не так уж плох для своих лет.
— Веду размеренный образ жизни без излишеств и волнений. Спасибо за этот курорт.
— Психически тоже здоров. Завидую.
— Хотите, поменяемся местами?
Он хмыкнул, оборотился к начальству.
— Можно отправлять.
Кованого железа ворота, через которые я вошел семнадцать лет назад, с тягучим лязгом отъехали в сторону. Я не мог сделать шага, переступить через вмурованный в камень направляющий рельс, по которому только что проехались скрипучие ролики. Свободен?!
Серый закрытый автомобиль стоял напротив, рядом с ним меня ожидали двое. Подбодрили:
— Смелее, Гариг! Смелей!
Я вышел к ним, как во сне. Меня поддержали под локоть, усаживая, захлопнули дверцу. Шофер, не обернувшись на меня и сопровождающих, плавно тронул с места.
Я не сознавал течения минут, смотрел и не видел, куда везут. Даже, когда, также бережно поддерживая, повели по зазвеневшему под ногами легкому трапу самолета, ни о чем не думал, только отмечал уголком сознания малозначительные для любого другого детали. Оказывается, сапоги армейцы больше не носят. Вместо них — высокие ботинки на шнуровке. И звук шагов получается другой.
Все совершалось быстро, со взлетом не медлили. Не больше часа назад я провожал взглядом летящие самолеты, не ведая, что дорога моя ведет следом. Этот самолет был двухмоторным, небольшим, скоростным. Двое моих сопровождающих заняли кресла впереди и позади меня, в приоткрытую дверь кабины я видел спину летчика. Один раз он бросил нервный взгляд на часы.
Внизу уплывали назад гряды облаков. Полуослепший от слез я не отрывал глаз от иллюминатора. Мои спутники молчали. Кто-то из них дал мне термос с горячим какао. Я сжимал его в руках, забыв отвинтить крышку. Мысли мои вдруг отделились от чувств.
Я тихо плакал, а внутри меня другой человек — по-прежнему молодой, не тот жалкий старик, каким я стал, размышлял холодно и спокойно. Меня обхаживают, сдувают с меня пылинки... Пилот гонит машину с наибольшей скоростью. Что стряслось? Кому-то я нужен и этот кто-то занимает высокий пост. Когда через полтора часа мы заложили круг над бескрайним водным зеркалом, заходя на аэропорт Майи и впереди показался Великий город, я уже знал половину ответа.
Встречали нас так же деловито. На радиаторе великолепного авто я увидел вензель "А.С." — моя догадка подтверждалась. Сопровождающие предложили мне сесть в машину, но я не торопился. Не спеша, отвинтил пробку термоса, который до сих пор держал в руке, отхлебнул приличный глоток горячего шоколада. Аккуратно завернул пробку и отдал термос одному из провожатых — держи мол, что мнешься без дела. Никто не наорал на меня, не стал, торопя, подталкивать взашей.
— Едем, что ли... — мне понравился звук собственного голоса, оказывается, я вполне владею собой.
С таким же спокойным достоинством я вышел из лифта в Доме власти. Дверь в кабинет была демократично отворена, но мои спутники тихо ретировались, оставив меня одного. Я задержался на секунду (просто так — момент требовал) и вошел.
Человек, сидевший за столом, щелкнул выключателем, гася маленький экран, и поднял голову. Долговязый, мосластый, наполовину седой, но без намеков на лысину. Немного великоватый нос нависает над толстыми губами, которые тут же растянулись в добродушной улыбке. Но карие глаза под сильно выступающими надбровными дугами смотрят сурово. Я услышал глуховато рокочущий голос:
— Добрый день, Натаниэль. Давно не виделись.
Он встал мне навстречу, широкий в плечах, все еще по-молодому ловкий, симпатично некрасивый. Семнадцать лет назад с легкостью необычайной он парировал мой долго лелеемый замысел сыграть в политической жизни Эгваль ведущую роль. Тогда ему, темноволосому, энергичному, гениально и коварно красноречивому было тридцать восемь. Сейчас же он был лишь на год моложе того военного министра, которого отстранил, опираясь на голоса большинства депутатов Народного конгресса, арестовал и отправил в бессрочное заключение.
— Здравствуй и ты, Ар Солтиг. Коли не шутишь.
Я без приглашения уселся в кресло у окна, а правитель Эгваль следом молча плюхнулся в свое, жалобно заскрипевшее под его поджарым задом.
Я выслушал главу Эгваль, настороженно ловя каждое его слово.
— Такие дела, — закончил он краткий экскурс в новейшую историю Мира. — Добавьте ко всему, что уровень жизни в Эгваль сейчас вдвое выше, чем на Острове. Там кое-где еще ездят на стиксах! Объясняют свою отсталость всемерной заботой о природном балансе, хвалятся развитым общественным транспортом...
И перебил сам себя:
— Вы устали, Нат! Кофе с коньячком?
— Без. Ты забыл, что я много лет вел здоровый образ жизни. Могу с самой малости сильно опьянеть.
Он неожиданно смутился. Встряхнул головой, седоватый чуб съехал на сторону и Солтиг быстро поправил его рукой. Великий вождь чувствителен к своей внешности...
Кофе у Ара получился на славу, о чем я сразу ему сказал:
— Ты не пробовал поменять профессию? Держать кофейню, а?
Он рассмеялся в ответ. (Хорошо в юности иметь такого приятеля. Кутили бы, по девкам бегали и... Чепуха. Враг...)
— Считаете — это удалось бы мне лучше?
— Ты наворотил дел. Повторил ошибку Ури Ураниана, которую тот не успел совершить — его убили. Знаешь, кто был Ури?
— Разумеется, — отмахнулся презрительно, — Но убить меня значило бы войну не предотвратить, а вызвать. Я — из народных любимцев, и мертвый оказался бы для Хозяйки хуже живого. Теперь время пришло, плод созрел. Мы спокойно отобрали у нее Гану, крепко прижали Норденк, Тир, как всегда нейтрален — все побережье напротив Острова — наше. Обошлись малыми потерями. Войны легко выигрываются с помощью сверхперевеса сил.
Я пропустил мимо ушей его похвальбу. Эна жива и все еще у власти! Правда уже много лет не показывается на публике. Солтиг считал это следствием тяжкой болезни, медленно, но верно ведущей владычицу Острова в могилу. Соответственно и выбрал момент для нападения, когда решил, что физические и душевные силы Хозяйки на исходе. И, похоже, промахнулся. Несмотря на преклонные годы, все так же тверда ее рука на кормиле власти.
Солтиг показал мне фотографию, сделанную его агентом прямо на заседании Госсовета. Разведчик явно спешил сообщить нечто важное, но на связь больше не вышел. А пленку обнаружили в условленном месте в закладке на обочине дороги из Вагнока в Лейну.
Я пристально разглядывал снимок, сделанный шестнадцать лет назад и, кроме Эны, сидящей во главе длинного стола, не нашел на нем знакомых лиц. Изображение было не вполне резким и не позволяло разглядеть морщины на шее, набрякшие веки — неизбежные признаки возраста. Эна выглядела издали такой же молодой, как в то незабываемое далекое время... Разве что лежал на ее усталых плечах груз несбывшейся мечты — ведь она жаждала править Миром! Увы. Не по рту кусочек. Но отбивалась от натиска Эгваль она, судя по всему, умело. Солтиг хорошо скрывал свое беспокойство затяжкой войны, но, по-моему, уже понял, что увяз серьезно.
В отличие от Эны он был правителем выборным, и власть его нуждалась в регулярной подпитке поддержкой народа через депутатов Конгресса. Потеряй Солтиг в нем большинство, и он станет правителем легковесным, чьи приказы будут негласно саботировать, дожидаясь истечения срока его полномочий. А там появиться на трибуне новый говорун и симпатии масс отойдут к нему. Солтиг держался уже четвертый срок, дважды ради его переизбрания принимались поправки к конституции, чтобы можно было выполнить волю народа, как он с гордостью мне заявил. Теперь же препоной на торной дороге встала ветхая старушонка, мешающая быстро завершить победоносную войну. Почему она не капитулирует? Свой невысказанный вопрос Солтиг адресовал мне.
Он не смог понять, что Эна до самой смерти своей останется живой богиней, так уж сумела себя подать. Править полстолетия — поразительное деяние, недоступное человеку, если в нем не видят некий символ, олицетворение власти, одушевленную волю миллионов людей. Как я понял, не было даже попыток покушений, немыслимым казалось поднять руку на Хозяйку. Но недалеко время, когда народ Острова станет учиться жить без нее.
Невесть откуда всплыли давно погребенные в памяти ее слова:
— Умру, так сожгите мое тело, и прах развейте над морем. Пусть стану всем — волнами, ветром, облаками в небе.
Когда и где это было? Я не помнил. А слова, ее и мои, продолжали звучать.
— Люблю смотреть на воздушные замки...
— Ты, наверное, хочешь летать, Эна. Как птица.
— Нет. Выше. Птицам не достать. Когда...
— Что,Эна?
— Ничего. Замечталась, прости... Так обещай исполнить мою просьбу?
Она закинула голову, щурясь. Кучевые облака, темные снизу и залитые светом сверху, вздымались в небе. Провалы и впадины между высокими башнями, обманчиво незыблемыми, а на деле изменчивыми, играли переходами всех оттенков молочно-белого, кремового и серого цветов.
Было ли? Или мне приснилась вся моя жизнь?
Ар Солтиг терпеливо ждал ответа. И я не стал с ним церемониться.
— Народный любимец, говоришь? Ждешь, что уговорю Хозяйку, по старой дружбе, не отрывать тебе яйца? Она и слушать не станет. За все годы не поинтересовалась моей судьбой, а захоти — выручила бы!
Ар Солтиг наклонился мне навстречу, сказал вкрадчиво:
— Ну-ну, не волнуйтесь так. Не могла она вам помочь. Вы же умерли.
— ...
— Обезображенный взрывом труп видело множество свидетелей. Отважный был человек, не сдался, подорвал себя гранатой...
Я пожалел, что не смогу задушить его.
— Так... не было приговора?! Суд тоже был комедией для меня одного? Ты гноил меня заживо...
Солтиг мягко улыбался.
— Судить вас? Публично? При той массе сторонников, что у вас были? Вы же не мальчик, Нат! А политика — игра грязная. Я тихо стащил одну фигуру с доски и спрятал в карман, — он принужденно рассмеялся.
Что-то его тревожило, факт.
— Ты все еще собираешься форсировать Пролив? Или ищешь, как прилично закончить партию в ничью?
Он нахмурился.
— У нас огромное преимущество в воздухе. Перетопим постепенно их флот, порушим мосты, дороги, аэродромы, линии электропередач...Современный город долго не протянет без воды и света, и Вагнок уже сейчас — на грани выживания. Но, отдаю должное твоей бабке-ёжке, оказались припрятаны у нее тузы в рукаве. Совершенно неожиданно мы стали терять над Вагноком много бомбардировщиков — до трети машин. Пилоты чуть не взбунтовались, отказывались от вылетов. Вот...
Ар Солтиг положил передо мной еще одно фото: странного летательного аппарата — похожего на торпеду самолетика с кургузыми крыльями.
— Ракетный самолет. Горючее — керосин плюс кислота. В носовой части (обтекатель сбрасывается после старта) блок из тридцати стволов для запуска реактивных снарядов. На высоту в одиннадцать километров взбирается за минуту, наводка на цель — по радио. Потом пилот берет управление на себя, ведет огонь и катапультируется вместе с герметичной кабиной. Двигатель опускается на отдельном парашюте для повторного использования. Да-да, вся конструкция планера — целиком из дерева и служит только один раз! Очень дешевое оружие. От взлета до спасения пилота — четыре минуты. Отчаянным фанатикам этого хватает, чтобы чинить нам заметный урон. Некоторые взрываются на старте, другие гибнут при таране, расстреляв боекомплект.
— Увязли вы все, — я не скрывал злорадства.
Солтиг хмурился все больше.
— Только пауза. Для подготовки второго этапа операции, — он тряхнул чубом, — Что вы уставились на меня?
— Просто так. Хобби у меня — глазеть на негодяев. Знал бы заранее, кто ты есть, удавил бы гаденыша.
— Вы проиграли, я выиграл. Для борьбы за власть вы оказались слишком честны и прямолинейны, — он ернически развел руками, — А сейчас эти качества помогут вам. И мне. Вы сможете убедить Хозяйку прекратить бесцельное сопротивление, избавить оба наших народа от дальнейших жертв. Я гарантирую ей уважительное отношение и возможность спокойно закончить свои дни.
Лицо его посерело, он с заговорил медленно, с расстановкой:
— Некоторые ее поступки изначально неразумны и продиктованы эмоциями. Бессильной злобой, короче. И, впоследствии, только осложнят дело...
Он включил видео. Я старался не выказать удивления тем, как усовершенствовалось это чудо техники. Голубой экран мигнул, заставка сменилась картиной, показывающей сильно разрушенный район Вагнока. Перекресток, два многоэтажных здания с наполовину обвалившимися стенами, посередине высится столб с перекладиной в виде креста и на нем висит распятый человек. Изображение приблизилось, и я увидел, что жертва — худенькая девушка, тело которой едва прикрывали остатки пилотского обмундирования. Я успел заметить, что руки ее не прибиты, а привязаны к перекладине. Девчонка была еще жива — приподняла с усилием голову и вновь уронила на грудь.
Ар Солтиг шумно выдохнул сквозь сжатые зубы.
— Летчица. Одна из тех, кто бомбил Вагнок вчера. Успела выброситься с парашютом, когда самолет развалила на части одна из воздушных торпед. Попала в плен, — он комментировал происходящее на экране ровным, глуховатым голосом, — Лейтенант ВВС, двадцать четыре года. Моя дочь — Тина Солтиг.
На экране сменялись катастрофические панорамы Вагнока.
— Они крутят этот сюжет каждые полчаса. Потом показывают Тину...
— Может, она уже...
— Нет! Сейчас увидите сами.
Снова появилось изображение креста с распятой на нем Тиной Солтиг. И опять средний план сменился крупным. Девушка была очень похожа на отца, но каким-то странным образом его черты, соединившись в лице дочери, создавали впечатление уже не грубости, а красоты. По подбородку Тины тянулись две темные полоски — подсохшие струйки крови, вытекшие из прокушенной нижней губы.
— Большой глупостью было с твоей стороны отпускать ее в действующую армию. Теперь ничего не поделаешь. Годы, понимаю, не сказались на неукротимом нраве Хозяйки и твоя дочь обречена.
Ар ударил по клавише, экран погас.
— Хозяйка ответит за зверское обращение с пленными! Тина — не первая ее жертва.
— Ты, давай, определяйся. Или мирные переговоры или отчаянный штурм Острова, горы трупов... Конгресс тебя по голове не погладит.
— В самом начале конфликта я приказал отключить подводный кабель от общего ретранслятора, чтобы передачи Острова не влияли пагубно на население. Но расправу над Тиной увидят все! Народ Эгваль — незлобив, но такого не простит. Любые жертвы станут оправданы, чтобы предать Хозяйку суду. Так что, отправляйтесь к ней, Натаниэль. Передайте: жизнь Тины — гарантия личной безопасности Хозяйки, когда мои армии высадятся на Остров. Я дам вам самый скоростной из моих самолетов...
Я перебил грубо:
— Можешь не стараться.
Солтиг очень хорошо владел собой. Ровно так, приветливо поинтересовался:
— Почему, Нат?
— Сколько мне лет? И сколько еще осталось? Ты украл мою жизнь! И жизнь моих близких. На седьмом году заточения меня оповестили о смерти жены, к тому времени Лида была мертва уже четыре года! Моя дочь исчезла, судьба ее неизвестна. И, после всего, ты просишь меня заняться спасением молодой идиотки, решившей стать героиней. Дай ей свершить свой подвиг! А мне достаточно одного дня, что я провел на свободе. Можешь скомандовать своим псам, чтобы меня пристрелили.
