— Думаю, сработает. Не подскажете, где мне найти книжную лавку с книгами по органической и неорганической химии? — на что последовало почти тернистое выражение лица. — Не ухмыляйтесь, я не химик, а для моей идеи мне нужны чёткие данные веществ и элементов, которые я, как непрофильный специалист, не помню, — уточнил я.
— А что вам потребно? — полюбопытствовал академик.
— Простейшие органические соединения, с подробностями, мономерные звенья, — выдал я, получил кивок и продолжил. — И подробное, с деталями, описание периодических элементов, именно как веществ.
— Сие и я вам предоставлю, — с минуту подумал собеседник. — Хотя в чём идея ваша, не понимаю. Давайте так, до послезавтра я пообщаюсь с коллегами, а после мы начнём научный обмен сим прибором. Я правильно интерпретировал вашу демонстрацию? — на что я кивнул. — Вам для проверки вашей “идеи”, — не удержался Суторум от некоторого сарказма, — дня хватит?
— Более чем, — широко улыбаясь, ответствовал я.
На том и распрощались, а я, снабженный тройкой книжиц, направился в гостиный двор. А в хоромах улыбнулся вопросительно взирающей на меня Миле и начал думать и прикидывать.
22. Охота на биомобииле
Мысли же у меня были любопытные, связанные как раз с космосом. Правда не прямо, а косвенно. И не с космосом вообще, а с одной планеткой Солнечной системы, ну и книжкам Мира Олега по жизни там. А именно, Венера, с её лютой температурой и давлением, ну и некоторыми гипотезами. Итак, в своё время было установлено, что Венеру скрывает слой облаков из, на минуточку, кислоты. Соответственно, фантасты ломали голову, как бы на нашего орбитального соседа жизнь уместить. И родилась теория, что ежели атмосфера Венеры аммиачная, а органика строится не на углероде и водороде, а фосфоре и азоте, то жизнь вполне возможна.
Впоследствии было установлено, что атмосфера Венеры — почти чистый углекислый газ. На поверхности планеты вообще пребывающий в состоянии сверхкритической жидкости из-за давления. Ну да не суть, вопрос жизни на основе фтора и азота рассматривался вполне серьёзно, даже строились модели разных типов органических веществ.
И вполне, в теории, успешные, правда с довольно жёсткими внешними факторами существования: давление и специфическая атмосфера. В кислородной атмосфере азотно-фосфорная жизнь сгорит к чертям, как и наоборот. Ну и давление для ряда полимеров критично, иначе молекулы к бесам распадались.
Идея такая, полубезумная, но в рамках эфирного оперирования — а почему бы и да? Собранный и герметичный эфирофон в аммиачно-углекислой атмосфере будет прекрасно работать — всё так же, как с углеводородным полимером. А вот разобрать и понять — шиш выйдет. Тончайшие молекулярные плёнки либо сгорят к бесам от кислорода, либо их перекосовертит перепадом давления. И эфиром это… да бес скомпенсируешь, объёмы воздействия запредельные, а за счет тонкости — одарённый вытянет подобное только если будет точно знать, что и как сделано, точное строение молекулы, которые тоже будет не в одном варианте: цепочки разной длины.
А для метода тыка придётся тратить сотни эфирофонов. Что также может не дать толкового результата: разная длина цепочек — это разное давление, разное соотношение аммиака и углекислого газа в эфирофоне.
В общем, в теории все расковырять и понять можно будет. А на практике это куча купленных “на разбор” эфирофонов, с вероятностью успеха даже не в десятки, а в считанные проценты. При учёте, что эфирному сканированию в собранном состоянии приборчик будет сопротивляться — бес его кто вскроет. Правда, не весь приборчик, а именно “шифратор”, делать его надо отдельно… Или вместе? Впрочем, бес с ним. Пусть на тему этого Морсгент голову ломает.
А мне предстоит ломать голову насчёт полимеров, решил я и, посулив Миле “всё рассказать”, углубился в дебри химии органической и не очень. В итоге подобрал прекрасный полимерчик, точнее, аж семейство. И даже к температуре оказался чувствителен, семьдесят и минус тридцать, не говоря о давлении, причем, в зависимости от длины цепочки — с разными параметрами. Ну и в качестве судии первого обозначил свою овечку — раз уж обещал рассказать. Обеспечил приватность, да и поведал свою идею.
Мила внимательно выслушала, подумала и начала варианты перебирать:
— А ежели его в аммиачной атмосфере вскрыть? — лично спросила она.
— Малый диапазон давления, в котором полимер будет сохранять целостность. Это раз. И чистый аммиак его разрушит. Это два. Тут нужна аммиачно-углекислая смесь, причём под длину молекулы разную — своя.
— Хм, а ежели одарённый герметизирует внутри атмосферу, а приборчик разберут? — продолжила перебирать варианты Мила.
— Ежели просто “заткнёт дырку”, так и не получит ничего, что, кстати, не самое простое. А ежели попробует “изолировать внутри”, так мало того, что скачок давления будет, при такой относительно крупной площади воздействия, так вдобавок не увидит он внутри не беса, стенки будут экранирующие. То есть, с немалой долей вероятности, изолируя, пластинки порушит. Тут только подключать приборчик к вычислителю, и часами сигналы писать и расшифровывать. Так не факт, что всю тысячу даже за год работы запишут, так ещё и декодировка каждой пластины отдельно. Десятилетия, в общем. А за десятилетия можно просто принцип кодировки поменять.
— Понятно, — кивнула Мила. — А на этой основе и вправду возможна жизнь? — заинтересовалась она.
— Теоретически да, но есть ряд моментов, вроде ДНК, — задумался я. — Впрочем, возможно, и обходимые. У природы на оттачивание углеводородной жизни были эоны, а тут чисто умозрительное построение. Тут скорее другой момент, — задумался я и сам.
— Какой? — последовал резонный вопрос.
— Распространённость вещества во вселенной, — ответил я. — Азот, например — да. А вот фосфора во вселенной немного. Так что для зарождения и развития таковой жизни нужны очень специфические условия. Соответственно, вероятность встретить углеводородную жизнь на порядок выше.
— Понятно, — покивала моя овечка. — А где прочитать про распространенность веществ?
Вот бес, и что ей ответить? У меня память, а то и сам я впопуданец из дурацкого мира, за тыщу лет ничего, кроме саморазваливающейся, техники не придумавшего?
Ну, не вполне так, но как-то откровения такового плана видятся мне неуместными. А с другой стороны, это МОЯ овечка, с которой я намерен жить и работать как бы не всю жизнь. А с третьей… бес знает, констатировал я. Так, без эмоциональщины если: Мила у меня не одарённая, любой зложелательный мозголаз, да даже терапефт, на гормонах из неё информацию вытянет. Вероятность не велика, но есть. Притом, врать напрямую не стоит.
— Я довольно долго думал про космос, размышлял. Удивлялся, почему про него так мало известно, а ведь интересно! Ну, это ты сама знаешь, — на что Мила покивала. — Ну и думал, прикидывал известное, солнечный спектр и прочее. В общем, часть — легенды, уже не упомню какие толком. Так, косвенные данные чуть ли не эпохи богов, — навёл я тень на плетень. — Часть — тот же солнечный и звёздный спектр. И выходит, что более всего водорода. И далее пропорция всё уменьшается, чем больше протонов, тем реже встречается. С исключением: вроде бы пик есть, на железе — оно стабильным выходит. Но не уверен, хотя по спектру так выходит.
— Это из физики синтеза? — уточнила Мила, на что я покивал. — Интересно, почитаю дома, — решила она. — Может, тоже что-нибудь интересное придумаю, — улыбнулась она мне.
— Только рад буду, — честно ответил я с улыбкой.
А по итогам, решение задачки у меня вышло. Опыты, безусловно, требуются, но дорожка есть, а дальше — пусть местные сами валандаются. Я не химик и не физик, вообще-то, напомнил себе я. Хотя и это не помешает… Но я мозги себе так спеку. Нужна кибернетизация, а то ни времени, ни памяти не хватит.
Отправились с Милой на курсы. После по городу поездили, видами полюбовались. Ну, в целом, как я и предполагал: дворцы местной “аристократии” занимали какие-то запредельные площади. Да и сами дворцы немногим уступали политическим зданиям. Красиво, оригинально, но… раздражает, прямо скажем.
Так, занимаясь своими делами, и дожили до срока, Морсгентом назначенного. Перед визитом я с Остромиром связался, да в планы просветил, мол, так и так, общение эфирофоном, возможно, и сам что интересное придумаю, что и нам пригодится, но важно другое. А именно, формат общения выстраивается, а у меня есть “три уступки” в пари выигранные.
— В пари? — переспросил Остромир.
— Точно так, — ответствовал я. — Азартны заокеанские, да и этот Суторум… Вот и не дурак вроде, а дитё дитём. Была бы совесть, так совестно бы было, — признал я, услышав смешок девичий на заднем фоне.
— А что, не имеете сего? — не без ехидства полюбопытствовал академик.
— На службе не имею, избыточно и вредно, — выдал я.
— Забавно, — похмыкал дед. — Но и в правоте вам не откажешь. В таком разе, Ормонд Володимирович, связь наша с вами устройством сим последняя. Передам свой эфирофон в Академию. Будет сотрудник соответствующий непосредственно с этим вашим Суторумом дела вести. Что ему сообщить потребно?
— Люцина Перемысловна пишет? — на всякий уточнил я, на что послышался смешок Остромира.
— Ну не столь же я старостью угнетён, пишет естественно, — выдал собеседник. — Кстати, запамятовал, кланяться вам она велела и подруге вашей. Да и Добродум Аполлонович на сообщение ваше недошедшее ответил… что-то. А что вы передать просили, Ормонд Володимирович?
— Неважно уже, — заизвивался я. — От нас с Милорадой Поднежевной Люцине Перемысловне также поклон, благо слышит она нас. А насчёт Суторума Морсгента наблюдения мои таковы…
Ну и поведал я все результаты наблюдений своих, особенности личности — в общем, всё, что наблюдать мог. Полчаса без малого речь вёл.
— Дельно, — оценил мой доклад Остромир. — Что ж, прощайте, Ормонд Володимирович, удачи вам и до встречи.
— И вам удачи и здравия, — распрощался я.
Ну а на встрече с Морсгентом вывалил я на него свои хотелки. Как в смысле согласованных с Остромиром уступок, на что собеседник поморщился досадливо, но в бумаги поправки внес. А потом про полимер азотно-фосфорный, что собеседника искренне заинтересовало.
— А ежели остановить движение электронное? — сходу стал искать он недостатки.
— А вещество-то стабильно в ограниченном диапазоне температур, — улыбнулся я. — И всё, что “становильщик” добьётся, это молекулы разрушит, ну и состав поймёт. Причём, не вообще, их-то несколько десятков типов с одним составом выходит, — потыкал я в список, на что Суторум кивнул. — А молекулы к бесам порушатся. И будет каша, а не образец. Тут одна опасность — ежели кто-то из тех, кто к созданию допущен, конкретные условия формирования прознатчику сообщит. Но тут, — развёл я лапами.
— Да, сия опасность всегда есть, избежать её можно, лишь своими руками и головой всё делая, — философически заметил собеседник. — Что ж, могу сказать, удивили вы меня, господин Терн. Я-то думал, вы политик, по верхам знаний нахватавшийся. А вы мыслите эфирным планом, электронами и состояниями, — отвесил он мне странный, но явно комплимент.
— Не сказал бы, скорее случайная и удачная фантазия, — ответил я: всё же несколько совестно было присваивать плоды труда многих умов.
— Я про то и говорю, — покивал Суторум.
Впрочем, пусть его, решил я. И так у меня большая часть (а вообще-то вся, ежели по совести) будет плагиатом бесстыдным. Хотя, адаптация что-то да стоит. И готовность делать… К лешему, в общем, рефлексию. Плагиат и плагиат, решил я окончательно.
В общем, связался наш хозяин со служками, и получил я патент (причём не наш, нормальный, десятилетний, а аж на полвека!) на “высокомолекулярные и органические вещества, в основе имеющие фосфор и азот”. Честно говоря, отнекивался я, но Суторум настоял. Мол, идеями сорить не след, а на ошибках чужих разумному учиться должно, дополнил он с явным сожалением о прошлом во взгляде.
Кстати, будучи допущенным как “соавтор” до некоторой части кухни кафедры, я в очередной раз убедился в неразумности сей организационной системы. Очевидно, что в рамках мной сплагиаченного стоило работать химикам. Однако тут сказывалась “конкуренция кафедр”. В итоге кафедра “эфирной энергетики” имела и химиков, и механиков, да, подозреваю, бесы в ступе — и то свои у них имелись. Все специалисты “непрофильные”, по совместительству.
Впрочем, как я понял, сложностей особых мои выдумки не содержали, в этом случае более в подготовительной работе закавыка была, как и в создании “своей кодировки”.
А после передачи распоряжений, довольный, как неоткрытый кварк, Морсгент отвёл нас на крышу, тяпнул отвратной самогонки (и нас пить заставил, ирод, хорошо хоть немного!), да и пригласил нас вдвоём на “традиционную охоту”.
Вообще, что-то такое в этнографических записях упоминалось. Правда мельком, но как признак “допущенности до своих”. Очевидно, академик всё же квалифицировал мою персону как учёного. Что вполне неплохо, решил я. Ехать надо, факт. В договор я бес что ещё полезное включу, но учитывая психопрофиль Морсгента, его ко мне расположение будет прямо связано с выгодностью сотрудничества. Для него я персонифицирую Академию Вильно.
Так что надобно мне тут быть до первого прототипа “азотно-фосфорного шифратора”. Порадоваться вместе, поликовать всячески. Ну и от столь “интимного” предложения отказываться не просто глупо, это саботаж посольский будет. Так что с улыбкой во все щачла полюбопытствовал я, а в чём сия охота заключается.
— Конная охота на зубров, — ответствовал Морсгент. — Раньше было лучше, — ностальгически вздохнул он. — Хотя, сейчас интереснее, — признал он.
И поведал такую историю. Местные к Полисам относились… по-разному, но часто в них жили. То есть истребления не было, да и не было оно нужно: Полисы довольно компактны по сути своей. Но дело в том, что кочевые племена местных жили охотой. Что подразумевает чудовищные площади, контролируемые племенами.
И вот, ежели ранее на бизонов охотились с холодным оружием и на конях (психи ёбнутые, с милой улыбкой констатировал я), то ныне местные затеяли скандал. Только ли Новой Пацифиде, либо всем Полисам в округе, я так и не понял.
