Рита проворно подскочила, подтащила к себе чемодан и вопросительно на меня уставилась.
— Куда? — не поняла я.
— Домой. Мы же домой?
— Какие мы, Рита? Этой бабке нужна только одна девушка.
Девушка стремительно побледнела, так что синяки проступили особенно ярко, с ужасом пошатнулась и едва не выронила чемодан.
— А я? Как же я?
Я удивленно открыла рот. Только этого мне не хватало.
Глава 46.
Мне не нужна была Рита. Совершенно. И если честно, не возникало даже мысли, что мы с ней будем вместе. Вообще не было никаких нас и быть не могло. Точка.
Я украдкой кинула взгляд на вокзальные часы и мысленно прикинула, сколько времени уйдет на дорогу. Пять минут на Риту оставалось.
— Садись.
Она послушно села, поставив чемодан у своих ног, прилежно сложила руки на коленях и с доверчивостью уставилась на меня.
— Чего ты хочешь? — в лоб спросила у нее. Рита растерянно заморгала.
— Я?
— Ты.
— Я не знаю.
— Тогда зачем истерики?
Круглый подбородок нервно дернулся, девушка всхлипнула и с силой сжала руки в замок, так что тонкие пальцы побелели.
— Я просто не знаю...я думала...
— Рит, хочешь совет? — не дожидаясь ее ответа, я поднялась, провела ладонями по штанинам и забрала свой пакет. Бывшая соседка по-прежнему сидела и невидящим взглядом смотрела в пол, словно могла там увидеть что-то, кроме грязи. Но мне и не нужна была ее реакция. — Послушай, — присела перед ней на корточки и подняла ее лицо к своему, — найди работу. Брось эти свои картинки, — махнула на черную папку с рисунками. — Найди нормальную, постоянную работу, где тебе будут платить деньги. Поступи куда-нибудь.
— Мне просто нравится рисовать. Кому от этого плохо?
— Тебе. И только тебе. И знаешь, Рит, дело твое, но я ничем не могу помочь. Думай сама. Все, что я могу, это вот, — я вытащила из заднего кармана джинсов изрядно помятую и исписанную почти под ноль бумажку и впихнула ее в безвольные руки рыжей. — Держи.
— Что это?
Бумажка, в которую я весь день скрупулезно выписывала драгоценные адреса и телефоны, не удостоилась и толики внимания.
— Это то, чем я могу помочь. Здесь адреса и телефоны домов, куда тебя могут взять работать. Сразу говорю — последний мой. Остальные забирай. Но советую начать с пятого — там дедок, за которым просто-напросто нужно выносить утки. А ты... — решила не говорить о ее странности, — В общем, такая как ты, подойдет.
Вся ситуация начала порядком раздражать, потому что я и так сделала то, что не была обязана делать. По меньшей мере — сэкономила ей время, хотя сама убила на это целый день.
Могла бы и поблагодарить. Устав ждать, я рывком поднялась, запахнула куртку и поудобнее перехватила пакет. Ручки уже дышали на ладан.
— Короче все. Я ушла. А ты...Возьмись за ум, в конце концов.
— Ты прямо так и уйдешь? — робко и едва слышно пробормотала Рита.
— Ну да. А что, мне песню спеть на прощание? Я пою плохо.
— Не надо петь. Я...Саш?
Страдальчески закатила глаза и неохотно процедила:
— Что еще?
— Можно я...У меня для тебя подарок.
Не в силах скрыть заинтересованности, я вздернула бровь. Вряд ли, конечно, Рита в состоянии подарить что-то стоящее — у нее ведь ничего нет — но подарки, тем не менее, я любила. Особенно получать.
— Какой?
Она потянулась к своей черной папке и вытащила плотный лист бумаги с карандашным рисунком.
— Вот.
Искусство, особенно живопись, никогда не входило в число моих интересов. И оглядываясь назад, я понимаю, что мое невежество было особенно прагматичным и твердолобым — я не только не понимала ничего в этом, но и не хотела понимать. Не сказать, что спустя годы я прониклась, но я захотела понять и изучила основы. Наверное, даже больше, чем требовалось. Но тогда — на шумном, забитом людьми вокзале карандашный рисунок на слегка измятом листе воспринимался как...шутка. С легкой брезгливостью и снисходительностью. Я искренне считала, что это такая же бесполезная вещь, как и все сувениры и картины, привозимые Оксаной из разных стран. Тем не менее, чтобы не доводить Риту окончательно, пришлось взять рисунок в руки и с вежливым интересом изучить.
Даже ту молодую и невежественную меня он чем-то зацепил, но объяснить чем — не выходило. Это был мой портрет — в растянутой мужской майке, оголявшей плечо и часть спины, а сама я сидела на кровати, точила нож и смотрела куда-то в сторону, как будто кто-то там был. Но что-то все равно цепляло, в чем-то проявлялось несоответствие. И это несоответствие, будь я чуть менее черствой, наверняка бы меня расстроило и задело за живое.
Рисунок мне не понравился, но Рита смотрела с такой надеждой, что я вымученно улыбнулась и поблагодарила ее. С меня не убудет.
— Пусть он у тебя останется, — почти впихнула его ей и отошла на шаг.
— Тебе не понравилось? — расстроенно выдохнула Рита.
— Понравилось. Но он должен быть цветным, разве нет?
Сумев переключить девушку на ту единственную тему, что ей интересна, я поспешила попрощаться и уйти-таки наконец.
— Мы еще увидимся? — напоследок спросила она.
Ни за что.
— Все может быть, — выдавила натянутую улыбку и помахала рукой. — Пока.
Скрывшись за дверью, я уже не думала о Рите. Она никогда не была полезным и интересным человеком. Странным и ненормальным — да, а такие качества вызывают во мне лишь скуку. Так что, вполне легко выбросив ее из головы, я поехала в свой новый дом.
* * *
Почти двадцать четыре часа в сутки я с полной уверенностью могла чистосердечно признаться в том, что ненавижу и презираю свою новую хозяйку. Именно так — хозяйку, — о чем не забывала напоминать старая карга. Я даже ей прозвище дала — костлявая курица. Оно мне душу грело и позволяло сдерживаться после очередных старческих ворчаний, когда мне хотелось в буквальном смысле выбить ей оставшиеся зубы, а голову расколотить об стену. А так вроде мысленно повторил раз десять — в тяжелых случаях все пятнадцать, — "костлявая курица", и отпустило.
Когда я вернулась с одним пакетом, на часах было без двух девять. И эта бабка, которая видела, что я бегу по лестнице, прямо перед моим носом принялась захлопывать дверь, и только чудом мне удалось проскользнуть в щель, стремительно уменьшавшуюся с каждой секундой. Это был едва ли не единственный раз, когда я благодарила свою худобу. Бабка сделала вид, что ничего не произошло. Невозмутимо зазвенела цепочкой, закрутила три замка на одной двери и два на другой.
Развернувшись ко мне спиной, она шаркающей походкой направилась в свою комнату.
— Я предупреждала вас, девушка. В девять я ложусь спать. И не шуми, будь любезна.
Я скорчила рожу, пользуясь тем, что она меня не видит.
— Конечно.
Моя работодательница была одним из самых скандальных людей, встречавшихся на моем жизненном пути. Более того — от ругани и страданий других она получала явное удовольствие. А чем старше она становилась, тем меньше оставалось удовольствий, следовательно общая вредность, как единственное, что было ей доступно в таком возрасте, превратилась едва ли не в религию и смысл жизни.
Я достаточно спокойно относилась к ее заскокам, если только они не касались меня. Проблема в том, что они касались, и почти постоянно. Эта бабка словно на прочность меня испытывала и ждала, пока я сломаюсь. Возможно, провинциальная девочка из Грязей давно бы разрыдалась и уползла из этого дома-музея, но у меня от нее лишь имя, а школа выживаемости такая, что дай бог каждому. И еще у меня было умение, которое не раз и не два помогло мне в жизни — умение абстрагироваться до равнодушия. Мне кажется, что это очень нужная штука, которой должны обучать всех, начиная с детского сада или начальных классов в школе. Уж куда как полезнее какого-нибудь изо и труда.
Ну так вот, эта бабка, которую звали Элеонорой Авраамовной, — язык сломаешь! — придиралась и доводила меня по любой мелочи. Например, пыль. Пыль вроде бы и пыль, особого ума, чтобы вытереть ее, не надо, и в прошлой жизни мне хватало получаса. Но не здесь. Костлявая курица превращала этот процесс в своеобразную пытку, которая растягивалась на целый день.
— Милочка, подойдите ко мне, — громким голосом прокаркала бабка. Стоило задержаться на несколько секунд и никак не отреагировать на ее эмоциональный оклик, как начинался конец света. На холериков мне исключительно везло. — Александра, вы можете шевелить пятой точкой? За что, спрашивается, я вам плачу?!
— Я здесь, можете не надрываться, Элеонора Абрам...Авраамовна.
Она посмотрела на меня недовольно поверх блестящих стеклышек пенсне, которые почти никогда не снимала, и с явным раздражением покачала головой.
— Вытри пыль. Она уже толщиной в палец.
— Я вытирала только вчера.
— Значит плохо. Мне показать, как это делается?
— Сидите. Сейчас все сделаю.
Она придиралась, и мы обе это осознавали настолько, насколько требовалось, чтобы продолжать игру. Вернее, она играла, а я позволяла, потому что не могла ничего сделать. Послушно сходила в ванную за тряпкой, метелкой и спокойно принялась смахивать и вытирать пыль. Тишину каждой минуты нарушали властные и ворчливые:
— Осторожней! Не маши руками! Милочка, ты что, слепая? Ты знаешь, сколько лет этой шкатулке? Поставь ее на место сейчас же!
В итоге, стоило взять в руки хоть какую-то вещь с полки, как раздавался жуткий окрик, от которого звенела ложка в чайной чашке и вздрагивала я.
— Протри еще раз, — властно приказывала старуха.
— Я уже протерла.
— Плохо!
— Нормально!
— Ты вздумала со мной спорить, милочка? — сужая глаза и коварно улыбаясь, уточнял этот мешок с костями. — Будь я менее доброй, давно бы выгнала тебя взашей. Вместо этого я закрываю глаза на твою бестолковость и даю шанс все исправить. А ты еще и огрызаешься в ответ!
— Я не огрызаюсь!
— Молчи и делай! Бестолочь, — значительно тише пробормотала она себе под нос, правда так, чтобы я услышала.
В итоге даже такое обычное и простое дело, как вытирание пыли превращалось едва ли не в спец операцию. Что говорить об остальном? Радовало только, что не приходилось руками стирать — у бабуськи стояла вполне современная машинка, которая прекрасно со стиркой справлялась. Зато полы нужно было мыль руками, проветривать — в определенное время и до определенного состояния. Если бабка замерзала, то начиналось светопреставление, а на мою голову выливалось ведро грязи. Что еще? Ну, к готовке меня не допускали, лишь в крайних случаях.
— Ты, наверное, только коров и свиней кормить умеешь. Еще отравишь меня, — ворчала бабка и добавляла в свои кушанья еще приправы, от которой меня всегда тянуло расчихаться. — Я по глазам все вижу.
— Много чести, — прошептала я в сторону.
— Что ты сказала?
— Ничего-ничего.
— Смотри, в один прекрасный день договоришься, милочка. На улице окажешься белым лебедем.
— Простите, Элеонора Авва...Авраамовна.
— Даже отчество запомнить не можешь! Бестолочь.
— Зато, то что я бестолочь, уже въелось мне в память, — гадливо и приторно улыбнулась. — Можете не беспокоиться.
— Поговори мне еще. Пошла вон!
— Слушаюсь и повинуюсь, — врезавшееся мне в спину эмоциональное "хамка!" ничуть не задело.
В общем, мое жизнелюбие с переменным успехом отражало атаки старческого маразма. Да и в принципе, все было не так уж плохо. Положительные моменты тоже имелись. Например, своя комната. Да, окон не было, поэтому приходилось спать с открытой дверью, чтобы не дышать спертым воздухом. Зато моя кровать казалась верхом удобства. Нехитрые пожитки ютились в шкафу без дверей. Мешку с костями было любопытно, как я живу, и она без зазрения совести поначалу вторгалась в комнату, чтобы посмотреть, чем я владею. Увиденное ее расстроило — хотелось хлеба и зрелищ, сентиментальных провинциальных штучек, но у меня не было истории, кроме паспорта. А нижнее белье и старые джинсы не вызывали интереса.
Здесь не было клопов и тараканов. А ванная...Теперь у меня была прекрасная ванная, в которой можно — при возможности — отмокать и никуда не спешить. Бабка, конечно, не могла не упустить возможности вставить лишнюю шпильку, поэтому стоило мне поблаженствовать под горячей водой больше, чем двадцать минут, как она начинала с раздражением барабанить в дверь. Но все равно, при всех недостатках, бабуська — не алкаш Лёня, который спал и видел, как бы меня трахнуть. Нож перекочевал в шкаф и теперь просто лежал, завернутый в растянутую мужскую футболку; настороженность и мнительность потихоньку принялись спадать, и к внутреннему равновесию я двигалась семимильными шагами.
Со второй работы пришлось уволиться, и довольствоваться копейками старухи. Хотя бы на время. Лишние проблемы мне были не нужны, к тому же бабка контролировала меня не хуже какого-нибудь гестаповца — бессмысленного и беспощадного. О том, чтобы отлучаться на целую ночь не могло быть и речи. По крайней мере, пока.
Ах да, еще она заставляла меня ходить по магазинам. Сама бабка из дома не высовывалась — только переползала из комнаты в комнату — поэтому на мои плечи ложились различные платежи за коммунальные услуги, покупки и прочие внедомашние обязанности, которых у костлявой курицы накопилось немало. Столько бумажной волокиты у меня не было никогда. Чеки, квитанции, записки с указаниями, списки продуктов — мои немногочисленные карманы просто кишели ими.
— Сдачу и чеки принесешь, — это стандартное напутствие сопровождало меня всегда, когда я покидала уютные стены дома. Неважно — для чего. — И чтобы все до копейки.
— Вы это повторили сто раз.
— И сто первый повторю. А то я тебя знаю. Только волю дай.
— Уж этого от вас не дождешься.
— Поговори мне еще, — она замахнулась на меня, правда, без какой-либо попытки ударить. Такого я бы больше не стерпела. Не от нее. — И постарайся побыстрее.
Не сказать, что бабуська жила оторванной от мира, совсем нет. К ней довольно часто — не реже двух раз в неделю — приходили другие старички. Некоторые моложе ее, некоторые такого же возраста, но все как один колоритные и такие же высококультурные, как она. Дедки с козлиными ухоженными бородками и в костюмах, сухощавые лысоватые и абсолютно седые старушенции с поджатыми тонкими губами и большими драгоценными брошками. Некоторые были в очках, некоторые без. Кто-то приходил с книгами и объемными пачками листов, кто-то без. Кто-то, вытягивая ноги и попивая чай, который я приносила им на подносе, смотрел на стены гостиной, увешанные картинами, и пространно обсуждал искусство и передвижников, а кто-то дискутировал о некоем Набокове. Кто-то читал стихи, а кто-то — пел песни, благо в углу стояло черное пианино, к которому мне строго-настрого запрещалось подходить и дотрагиваться. Не больно то и хотелось.
Кого-то моя старуха слушала с неподдельным интересом и даже уважением, над кем-то — откровенно и снисходительно смеялась. Я же играла роль эдакой бессловесной твари, мебели, которая в отличие от дивана, может передвигаться, выполнять указания и приносить чай с печеньями для гостей. В присутствии других людей Элеонора Батьковна обращалась со мной холодно, но вежливо, явно стараясь держать дистанцию. И такое отношение устраивало меня полностью. Никто не трогал и не обращал внимания, поэтому я спокойно сидела на стуле в углу, для приличия натянув маску безропотной безмозглой простушки с коровьими глазами, и слушала их заумные разговоры ни о чем. Все равно делать нечего, а так хоть что-то новое и интересное. И сначала я чисто на автомате мотала себе на ус, по привычке, но без интереса. Зато чуть позже, узнав, кто все эти люди, приходившие на ужин к моей старухе, интерес стремительно увеличился.
