Наконец, он неохотно вошел в апартаменты Дилука. Комнаты были почти такими же, какими он их помнил, хотя гобелены на стенах изменились.
Тила была еще жива, хотя и сгорбилась, ее волосы побелели, а лицо напоминало сморщенную маску. — Спасибо, что пришел, — прошептала она и обхватила руки Русела своими руками. — Знаешь, нас осталось так мало, так мало тех, кто не родился на корабле. И он все время спрашивал о тебе.
Русел сдержанно, неловко пожал ее руку. Он чувствовал себя непривычным к общению с людьми, к эмоциям; перед этой старухой с разбитым сердцем он чувствовал себя совершенно неадекватным.
Сам Дилук лежал на кровати, укрытый поношенным одеялом. Русел был потрясен тем, как его брат сдал с возрастом. И даже сквозь одеяло он мог видеть, как выросла опухоль желудка, которая убивала его.
Он думал, что Дилук спит. Но его брат открыл один глаз. — Привет, Русел, — сказал он хриплым голосом. — Ты ублюдок.
— Прости...
— Тебя не было здесь пятьдесят лет.
— Не так уж и долго.
— Пятьдесят лет! Пятьдесят лет! Это же не... — он закашлялся. — Это же не такой большой корабль...
Они разговаривали, как и раньше. Дилук рассказывал бессвязные истории о своих внуках и правнуках, прошедших правильный генетический отбор, замечательных детях.
Руселу пришлось рассказать ему об отбраковке старейшин.
По словам доктора Селур, у этого были разные причины, но Андрес отнеслась к этому скептически. — Я видела это раньше. Назовите это желанием умереть, — сказала она. — Вы достигаете возраста, когда ваше тело понимает, что пришло время умирать. Вы принимаете это. Возможно, это своего рода нейронное программирование, утешение, когда мы сталкиваемся с неизбежным. — Она хихикнула; она тоже старела, и теперь у нее не было зубов. — Терапия кваксов ничего не меняет. И это уносит больше потенциальных бессмертных, чем вы можете себе представить. Странно, не правда ли? Оказывается, долголетие зависит не только от тела, но и от ума.
Русел провел несколько лет в легком беспокойстве, гадая, сработает ли его собственная ментальная программа, направленная на поиски тьмы, и если да, то когда. Но этого так и не произошло, и он задумался, есть ли у него какая-то неожиданная сила — или, возможно, недостаток.
Дилук поморщился. — Значит, даже бессмертные умирают. — Он протянул руку. Русел пожал ее; кости были хрупкими, плоть почти исчезла. — Присмотри за ними, — сказал Дилук.
— За кем?
— За всеми. Ты знаешь. И береги себя. — Он посмотрел на своего брата, и Русел увидел жалость в его глазах — жалость иссохшего, умирающего человека к нему.
Он смог выдержать еще несколько минут. Он больше никогда не увидит своего брата.
Он попытался обсудить с капитаном свои чувства по поводу смерти Дилука. Но Андрес отмахнулась. — Дилук был трусом, который пренебрег своим долгом, — сказала она. — В любом случае, лучше, когда все члены первой команды ушли. Они всегда считали нас в какой-то степени равными себе. Поэтому сопротивлялись нашим идеям, нашему лидерству; это было естественно. Новому поколению людей мы совершенно чужды, и это сделает их более податливыми.
— И новая партия никогда не страдала от того, что Порт-Сол был разгромлен у них на глазах. Психологическая травма была глубокой, Русел, ты не единственный, кто пострадал... Эта новая партия более здоровая, приспособленная к условиям корабля, потому что они не знали ничего другого. Когда останутся только они, мы наконец сможем навести здесь порядок. Вот увидишь.
Русел с облегчением вернулся к своим занятиям, подальше от сложностей, с которыми сталкивается человечество. И снова время плавно потекло мимо него, и тот трудный день отступил в тускнеющие коридоры его памяти.
Больше никто из родственников никогда не навещал его.
VI
— ...Русел. Русел! — Голос был хриплым — голос Андрес.
В эти дни сон был глубоким, и ему потребовалась целая вечность, чтобы прийти в себя. И когда он открылся свету, то поплыл сквозь слои снов и воспоминаний, пока не перестал понимать, что реально, а что нет. Он, конечно, всегда знал, где находится, даже в самом глубоком сне. Он был на корабле, в своей дрейфующей могиле. Но никак не мог вспомнить, когда это было.
Он попытался сесть. Кушетка откликнулась на его слабые движения, и ее спинка плавно подняла его в вертикальное положение. Он огляделся в тусклом золотистом свете Монастыря. Там было три кушетки, огромные громоздкие механические устройства, наполовину кровати, наполовину системы медицинской поддержки: всего три, потому что в живых осталось только трое старейшин.
Кто-то двигался вокруг него. Это, конечно, была случайная временная, молодая женщина, медсестра. Он не узнал ее; с тех пор, как просыпался в последний раз, она была новенькой. Она отводила глаза, а ее руки трепетали, совершая сложный ритуал приветствия с извинениями. Он отмахнулся от нее резким жестом; на такую ерунду можно потратить целый день.
Андрес наблюдала за ним, ее глаза на изуродованном лице были острыми. Она была похожа на огромного жука в своем коконе из одеял.
— Ну? — рявкнул он.
— У тебя текут слюни, — мягко сказала она. — Не при временных, Русел.
Раздраженный, он вытер подбородок рукавом.
— О, — сказала она, не меняя тона, — и Селур умерла.
Эта новость, произнесенная так небрежно, была как удар в горло. Он неуклюже повернулся, придавленный одеялами и средствами жизнеобеспечения. Кушетку доктора окружали санитары, которые снимали тело, похожее на мумию. Как он смутно видел, они дрожали, осторожно, благоговейно работая в тишине.
— Она мне никогда особо не нравилась, — сказал Русел.
— Ты уже говорил это раньше. Много раз.
— Но я буду скучать по ней.
— Да. А потом их стало двое. Русел, нам нужно поговорить. Нам нужна новая стратегия борьбы с временными. Мы должны вызывать благоговение. Посмотри на нас. Посмотри на бедную Селур! Мы не можем допустить, чтобы они снова увидели нас в таком состоянии.
Он с опаской взглянул на временных медсестер.
— Не волнуйся, — сказала Андрес. — Они не могут понять. Лингвистический разнобой. Я думаю, нам больше не следует допускать сюда временных. Машины могут нас прокормить. Лета знает, что запасных частей достаточно, а сейчас у нас так много свободных кушеток! Что я предлагаю, так это...
— Прекрати, — сердито сказал он. — Ты всегда так, старая ведьма. Ты всегда хочешь запихнуть мне в глотку решение еще до того, как я пойму, в чем проблема. Дай мне собраться с мыслями.
— Перестань, перестань, — гротескно повторяла она.
— Заткнись. — Он закрыл глаза, чтобы не слышать ее, и откинулся на спинку кушетки. Через имплант в задней части черепа он пропускал данные о своем теле, корабле и вселенной за его пределами в свой сенсориум.
В первую очередь, конечно, его тело, медленно выходящая из строя биомашина, ставшая его тюрьмой. Хорошей новостью было то, что спустя более двух столетий после смерти брата его медленное старение достигло предела. С тех пор, как он в последний раз проверялся, — Лета, прошел месяц, а казалось, что это было вчера, сколько же он проспал на этот раз? — ничего существенно не ухудшилось. Но он застрял в теле девяностолетнего старика, к тому же немощного. Он спал почти все время, его периоды осознанности становились все более разнесенными, в то время как кушетка кормила его, удаляла испражнения, осторожно поворачивала его взад и вперед и манипулировала его тонкими, как палка, конечностями. О, и каждые несколько недель ему делали переливание крови, пожертвование старейшинам от благодарных временных за пределами Монастыря. С таким же успехом он мог быть жертвой комы, мрачно подумал он.
Его возраст не имел значения, его существование было скучным. Он бодро двинулся дальше.
Его виртуальный обзор блуждал по кораблю. Несмотря на прошедшие столетия, физическая планировка деревни-коридора, которая раньше принадлежала Дилуку, осталась прежней, за исключением деталей, тех же узлов коридоров вокруг "деревенской площади". Но люди изменились, как и всегда, молодость расцвела, старость канула в лету.
Автарх, которого он помнил по своему последнему осмотру, все еще был на месте. Это был здоровенный громила, который называл себя Руулом, изощренно игнорируя различные запреты брать имя старейшины, даже давно умершего. По крайней мере, он не выглядел сильно постаревшим с тех пор, как Русел наблюдал его в последний раз. К Руулу, окруженному двумя своими женами, выстроилась очередь просителей, которые искали "мудрости" автарха по поводу той или иной мелкой проблемы. Суждения Руула были четкими и действенными, и, пока Русел слушал, — хотя язык, на котором он изъяснялся, с трудом поддавался расшифровке, — в краткой резкости автарха он не смог заметить каких-либо существенных отступлений от доктрин.
Он позволил своей точке зрения двигаться дальше.
Он наблюдал, как жители деревни занимаются своими делами. Четверо из них по очереди очищали стены от грязи, что они делали каждый день. Двое солидных на вид мужчин обсуждали вопросы этикета, их манеры были сложными и отнимали много времени. На стенах появилось несколько новых произведений искусства, многие из которых были поражавшими воображение картинами с глубокой перспективой, созданными для того, чтобы коридоры корабля казались больше, чем они были на самом деле. Одна женщина ухаживала за "садом" из кусочков полимерных отходов, причесывая их маленькими металлическими граблями. Эти временные, поколениями рождавшиеся на кораблях, никогда не слышали о садах дзен; они заново открыли для себя этот вид искусства в маленьком мире.
Небольшую группу детей учили разбирать и обслуживать канальный вентилятор; они повторяли названия его деталей, заучивая их наизусть. Русел знал, что больше их ничему не научат. Здесь не было ничего принципиального: ничего о том, как работает вентилятор как механизм, или о том, как он вписывается в основные системы самого корабля. Вы узнавали только то, что вам нужно было знать.
Пока он осматривал деревню, перед его расширенным зрением яркой колонкой проносились статистические данные. Если смотреть шире, все было в норме. Техническое обслуживание выполнялось удовлетворительно. Правила размножения, установленные автархом и его коллегами в других деревнях, в основном соблюдались, и генетический состав был приемлемым.
Ситуация была стабильной. Но в деревне Дилука свободным был только автарх.
Нехарактерно наивная мечта Андрес о том, чтобы уважающие друг друга общины управлялись на основе консенсуса, едва ли пережила смерть Дилука. Сильные личности со своими семьями быстро взяли власть в деревнях в свои руки и в большинстве случаев стали наследственными правителями. Андрес ворчала по этому поводу, но это была явно стабильная социальная система, и в конце концов старейшины хитрыми способами предоставили автархам свою мистическую власть.
Тем не менее, автархи постепенно отдалялись от своего подчиненного населения.
Некоторые временные всегда оказывались более долгоживущими, чем другие. Казалось, что вмешательство кваксов в геномы фараонов действительно передалось последующим поколениям, пусть и несовершенно, и этот генный комплекс — тенденция к долголетию — постепенно проявлял себя. На самом деле, автархи активно искали себе партнеров для размножения, которые происходили из семей, проявлявших подобные склонности.
Таким образом, со временем автархи и их отпрыски старели медленнее, чем их временные подданные.
Это был всего лишь естественный отбор, утверждала Андрес. Люди всегда добивались власти, чтобы их гены были в выигрыше. Традиционно вы распространяли свои гены, делая все возможное, чтобы превзойти своих подданных. Но если бы вы были автархом, что бы вы должны были делать в замкнутом пространстве корабля? Очевидно, что здесь не было места для толпы принцев, бастардов или кого-то еще. Кроме того, правила старейшин для генетического здоровья не допускали ничего подобного. Таким образом, автархи стремились доминировать над своим населением за счет собственной долгой жизни, а не количества потомства.
Андрес, казалось, находила все это просто интересным с интеллектуальной точки зрения, разработкой теории генетических игр. Русел задумался, что произойдет, если так пойдет и дальше.
Он продолжил свои блуждания наугад. Все были заняты своими делами. Некоторые даже казались счастливыми. Но Руселу все это казалось скучным, жители деревни были одеты в бесцветную корабельную одежду, их жизнь ограничивалась гладкими, как полировка, переборками корабля. Даже их язык был скучным и становился все скучнее. У переселенцев не было слов, обозначающих "горизонт" или "небо", но, словно в качестве компенсации, у них было более сорока слов, описывающих степень любви.
Он позволил своему сознанию вернуться в собственное тело. Когда он вынырнул, то обнаружил, что Андрес наблюдает за ним, как она часто делала.
— Нам нужен новый способ взаимодействия с временными, — повторила она. — Некоторые из автархов — жесткие клиенты, Русел. Если они начнут думать, что мы слабы, например, если мы проспим три дня, прежде чем дадим ответ на простейший вопрос...
— Я понимаю. Мы не можем позволить временным увидеть нас. — Он раздраженно вздохнул. Но что еще мы можем сделать? Раздача указов бестелесными голосами не поможет. Если они не увидят нас, то скоро забудут, кто мы такие. — "Скоро" на языке старейшин означает "через одно-два поколения".
— Верно, — отрезала она. — Значит, мы должны восстановить свою власть. Что ты думаешь об этом? — Она слабо взмахнула рукой, и в воздухе над ее головой появился виртуал.
На нем был изображен Русел. Здесь он был молодым человеком, по локоть погруженным в баки с нанопродукцией, и трудился, чтобы корабль был готов к долгому путешествию. Здесь он был молодым старейшиной, лысым, как лед, и давал советы благодарным временным. Были даже его фотографии, сделанные в те предшествовавшие запуску далекие дни, на которых он был запечатлен с улыбающейся Лорой.
— Где ты взяла это?
Она фыркнула. — Из судового журнала. Твоего собственного архива. Да ладно, Русел, у нас почти нет секретов друг от друга после стольких лет! Симпатичная девушка.
— Что ты собираешься с этим делать?
— Мы покажем это временным. Мы покажем тебя во всей красе, Русел, ты на пике своих сил, ты идешь по тем же коридорам, по которым они идут сейчас, — ты как человек, и даже больше, чем человек. Это то, что мы хотим: участие в их мелкой жизни, сопереживание и в то же время благоговение. Мы придадим твоему голосу лицо.
Он закрыл глаза. Это, конечно, имело смысл; логика Андрес была мрачной, но всегда обоснованной. — Но почему я? Было бы лучше, если бы мы оба...
— Это было бы неразумно, — сказала она. — Я бы не хотела, чтобы они видели, как я умираю.
Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что она имела в виду, что она, Андрес, первая из старейшин, наконец-то терпит неудачу. Русел никак не мог смириться с этим: ее смерть означала бы разрушение опоры вселенной. — Но ты не увидишь пункт назначения, — раздраженно сказал он, как будто она сделала неправильный выбор.
