— Что он вам сделал!?! Стоял человек и молился! Ну, у этой, понятно, в голове пусто, один ветер да мужики дуют, дай только порубать, а ты то, ты то... Пожилой и мудрый человек... (Такая похвала — пожилой, мудрый — Радома порадовала настолько, что он скривился)
— Стоял человек и молился, — сказала я, поднимая плащ и показывая зажатый в руке арбалетик, а в другой — метательный клинок.
Я вынула клинок, подкинула его на руке, и... изо всех сил всадила его в соседа этого молельника, стоявшего метрах в двадцати справа. Такого же молельника...
— А это кто? — подошла к нему я, но на этот раз постаралась ударить мечом быстрее, пока мне не помешали. Но рывком оказавшийся тут Рихадо мгновенно закрыл его собой.
— Это Айрон! — зарычал он. — Радом, забери свою собаку! — завизжал он, видя, что я заношу меч...
Радом подхватил меня на руки и унес, брыкавшуюся, целуя. Право, я даже все забыла, и перестала скоро обращать на все внимание, бешено целуя его в ответ. Я так изголодалась по его близости и ласкам! Но на это никто сейчас не обращал внимания. Из двух зол, как известно, выбирают меньшее...
Под шумок их быстренько унесли...
— Надеюсь, что они сдохнут! — гордо крикнула я, как настоящая леди, на секунду оторвавшись от Радома и обернувшись...
Да, питала я искреннюю надежду, что к жизни они уже не вернутся... Предположение, что я их не убила, а только подранила, ранило мою душу... Я их убила, а не ранила... Но слишком уж много веков насчитывает реанимация у тэйвонту, чтоб можно было сказать что-либо определенно...
Впрочем, мне было не до этого.
Как истинный боец я попыталась тут же использовать все выгоды ситуации, и своего положения (на руках), в которых никто не препятствовал моим поползновениям...
Но как же я жестоко ошиблась! Старуха Тигэ была тут как тут. Как оказалось, в смысле того, что делать с отступниками и отщепенцами, она была со мной полностью солидарна. И судьба их ее вовсе не беспокоила. Она даже попыталась отделить им головы от бренного тела, но Рихадо успел и не дал. И в бою с дожутами она хладнокровно обезглавливала их, даже не глядя под маски, тем более, что никого из них она не знала и знать не хотела. Как и Айрона и Ниитиро.
А вот за моей нравственностью надо было смотреть.
— Ну что тебе мое поведение? — чуть не плача сказала я. — Что, у тебя убудет, если у меня живот прибудет.
— Береги честь смолоду, — хладнокровно ответила та.
Я не выдержала.
— Ты ведешь себя как нянька при молодой королеве! — крикнула я. — Везде суешь свой нос. Что тебе поведение обычной девчонки?
— А может ты и есть королева? — цинично ответила Тигэ. — Повадки у тебя ну точно у этих блядей...
Я ахнула и попыталась ее чем-то ударить.
Не знаю как реакция, но боевой опыт обращения с принцессами у нее точно был богатый, потому что она увернулась еще задолго до моего удара.
— И твой отец узнает о моем благородстве и благоразумии, и возьмет меня в тэйвонтуэ для тебя, — продолжала Тигэ.
Я аж ойкнула от такой гадкой перспективы и подпрыгнула, рыча...
Радом смеялся.
— Радом, забери меня отсюда, — жалобно жаловалась, разрыдавшись, я. — Я не могу больше... Тут все против меня... И лупают глазами...
И потом уже, когда меня утешили и обласкали, серьезно добавила.
— Тут воняет опасностью, и я чувствую, что она накапливается, как заряд. Я вовсе не желаю быть козлом отпущения за чужие грехи...
— Слушаюсь и повинуюсь, моя маленькая королева... — сказал он, унося меня. — Уезжаем сейчас же...
Я вытянулась.
— Да и безопаснее тебе в диком дремучем безлюдном лесу больше, чем в столице...
Глава 57.
Я скакала на Даре, опережая всех. Никто не мог меня догнать. Да и не пробовали это сделать, ибо Дар был ревнив. С нами были только старуха Тигэ, которая самозвано присвоила себе обязанности нечто вроде добровольной няньки и дуэньи при мне, тщательно следя, чтоб меня никто из этих мерзавцев не обидел. Имеется в виду, не обрюхатил. Никто — это Радом, конечно.
Впрочем, об этом я, как и все маленькие девочки, только мечтала... Как буду носить и укачивать маленького человечка, так похожего на того, кого я люблю... Как буду стелить постель, выбирая и разглаживая белые, чистые, накрахмаленные простыни... Чтоб подчеркнуть бронзовый загар двух сильных, гибких, ловких... супругов... Еще не испытанное, это манило меня как ребенка конфетная лавка...
Старик Рихадо сказал, что он предпочтет водный путь на лодочке, ибо он хотел по дороге кое-куда заехать, чтобы выяснить, не известно ли что обо мне в других местах...
— Я думаю, я прибуду точно с вами, — ухмыльнулся он.
— Ты не можешь обогнать моего Дара! — возмутилась я.
— Твоему Дару придется объезжать озера, а я поплыву по прямой, — невозмутимо улыбнулся тот. — И вообще, не спорь со старшими.
И теперь, пользуясь тем, что никого не было, — не считать же за людей старуху Тигэ! — а на Даре я была неуязвима для нее, я изредка скакала на лошади полностью обнаженной, нежась под взглядами Радома. Зажав коленями спину Дара и откидываясь, повисая, будто убитая головой и своей разметавшейся гривой вниз, на самом деле отдыхая и сонно выгибаясь и краешком глаза наблюдая Радома.
Врожденное чувство меры и красоты, воспитанное годами, никогда не изменяло мне, хотя казалось, что я опрокидываюсь и гляжу на небо произвольно, но на самом деле я не допускала ни одной позы, которая могла выглядеть пошло, вызывающе, фривольно или похотливо... На самом деле это был ритмически точный и сложный чистый танец тела, только вот Радом этого не видел...
Я ведь себе загорала, ни на кого не обращая внимания...
Он видел лишь точеное тело, случайно меняющееся на скаку в бесчисленных рисунках и вязях скачки коня, чеканые, литые прекрасные бедра и сильные ноги — сильные, спортивные, изумительные по внутренней силе, но без излишеств... Я танцевала для Радома, в воображении рождая и извлекая из ситуации тысячи мгновенных картин, тут же реализуя их. Смысл был в том, чтоб использовать мгновенно меняющийся фон окружающего и мышц бешено скачущего коня, чтоб получилось прекрасно. Чтоб наложились сложные, пробуждающие дух ритмы узоров в их рассыпчатых пульсациях и непрерывной смене и крошечных струящихся изменениях мышц. Нужно было не только усмотреть возможность, но и мгновенно решить и воплотить ее, пока она тут же не исчезла навсегда, как красивее... Даже в сильный священный танец тела я вкладывала для любимого все чистое сердце... Странно, но ни одной мысли о страсти почему-то не рождалось у меня, когда рядом был Радом. Я видела только его, и только его, и тонула в нем... Он как магнит поглощал все мои восприятия, и теплая волна в сердце буквально кидала меня к нему, рвала, тянула, крутила... Я физически ощущала это притяжение — лицо, нет сильный лик его, словно врезались мне в мозг...
Я танцевала для любимого, больше — для мужа... Сильное, гибкое, но женственное и прекрасное тело — в этом у меня, как и у всех тэйвонтуэ уже не было промахов. Правда сейчас слишком юное и тонкое... Тело было совершенным — женщины, в отличие от мужчин, допускавших иногда переразвитие иных боевых мышц ради силы в ущерб красоте, никогда не допускали подобного... А женские гормоны естественно формировали лишь женский абрис тела, несмотря на тренировки... Странно и удивительно наблюдать, как тело хорошо тренированной женщины, несмотря на то, что она работает как мужчина, не бугристое в обычном состоянии, а словно полностью гладкое, удивительное, литое, как из воды вышла. Надо увидеть такое абсолютно гладкое тело, без малейшей капли жира или провисания, но со смягченными линиями мышц, чтоб понять всю его бешенную, невыразимую красоту и очарование... От вида этих гладких, плавных, но невыразимо крепких форм, мужчины шалели... Так работал женский гормон и женский аппарат, не дозволяя людям уравниваться, а лишь выявляя все особенности пола при тренировке. Хотя мы, женщины, явно предпочитали тренировать выносливость и ловкость силе — техника приемов и оружие скрадывали преимущество в силе, и, наоборот, давали преимущество тому, кто ловчее и быстрее, а не сильнее... Женщина тэйвонтуэ была часто опасней мужчины тэйвонту — в этом я убедилась на примере с Тигэ.
Я не испытывала смущения.
Я была в моем представлении жена, которую муж почему-то не хочет, и мне от этого было мучительно больно и стыдно перед людьми... И я даже желала его соблазнить, раз так, будто меня отвергали...
Сколько раз Радом не выдерживал, и, подскакав, начинал меня ласкать, а я просто лежала на спине летящего во весь опор коня и нежилась в его любви, спокойно и отрешенно глядя на него, не сводя с него больших, широко раскрытых и чуть испуганных раскосых глаз.
Надо сказать, что я была еще больше по-детски скорей напуганной этим, чем что-то ощущала, кроме его большой и теплой родной руки, за которой я тянулась... Моляще и испуганно жалобно глядя, когда его сильная рука властно ложилась на мое четко очерченное лоно... Я позволяла ему это потому что он хотел, и доверялась ему, поверив ему все, свою честь, а не потому, что сама этого хотела... Самой мне больше хотелось прильнуть к его груди, чтоб он меня взял на руки и мы сидели вместе, успокоено глядя на небо и наслаждаясь тишиной сердца, ощущая стук наших объединившихся сердец и замирая от теплой подымающейся волны в нем, рожденной близостью любимого... Чистоту моего сердца, рождающуюся при виде его, ничто не могло затронуть...
Впрочем, Тигэ была тут как тут. Каким-то образом она оседлала одну из кобылиц и объездила ее, несмотря на все ее выходки и штуки. И ездила на ней, вместо того, чтобы скакать сзади на своем старом мерине, которого я специально купила для нее из уважения к ее старости. Я ж ее предупреждала!
— Девочка моя, не родился еще тот, которого не может усмирить старуха Тигэ, прожив всю жизнь с принцессой и ее отпрысками... — хладнокровно ответила та.
Я только фыркнула.
— Ну, смотри, — сказала я. — Я не виновата. Мне только лучше, если тебя повезем поперек седла...
Но пока поперек седла часто возили меня, ибо Тигэ беспощадно и бесчеловечно меня скручивала, пользуясь тем, что я еще не отошла от болезни, и безжалостно меня порола за каждую мою выходку. Я только жалобно вопила:
— Радом!
Но Радом не вмешивался. Тэйвонту не вмешиваются в действия женщин, к тому же старых. Это их волчий закон. Их женщины и сестры могут лупить их как угодно и делать что угодно, тузить их, а они, только прячут болезненные места и не сопротивляются. Впрочем, последнее часто бесполезно, ибо женщины более ловки в обращении с оружием, еще и с таким садистским, типа железной палочки с локоть. Мужчина лишь уходит и пытается ускользнуть от разъяренной женщины. Только в спарринге в учебном бою, понарошку, тэйвонту сражается с женщиной. Или в настоящем бою, если она на вражеской стороне. Но этого не бывает, ибо тэйвонту издревле между собой не сражаются, даже если состоят во враждебных партиях — все знают этот закон. А у дожутов нет женщин. Потому — все для блага Дивенора, нет розни!
И даже принцы, изредка грызясь между собой, никогда не втравливали в свои распри тэйвонту... Те охраняют и помогают им, и только.
Потому Радом женские отношения предоставил мне самой. Тем более, что угрозы жизни та не несла...
А скорей была доброй и заботливой бабушкой...
Боже мой, как она меня била! А я же уже взрослая! Меня же никогда до этого не били! Ибо ребенок лишь обозлится на родителей и возненавидит их, и замкнется на пороке.
Да и не было нужды — при нормальном воспитании ничто не нужное не придет в голову и ребенок доверяет родителям и подчиняется им из любви. Обычно ударами пытаются исправить свои собственные огрехи...
Но лишь забивают их внутрь, возводя стену между детьми и собой, и сея семена ненависти и зла в семье. Ребенок, который был наказан силой, у того, у которого он должен искать защиты, никогда уже не будет прежним... Можно наказать, лишив лакомства или даже посадив целый день чистить сапоги, хотя это не поможет, но никогда нельзя допускать унижение детского достоинства. Ибо вы его защита!
Достоинство не должно быть унижаемо ни при каких условиях, иначе скоро при взрослении вы рискуете увидеть в глазах ребенка равнодушие, чуть только он станет старше и самостоятельнее. Сколько матерей, жалующихся, сделавших себе старость одинокой своими собственными распускаемыми руками. Ребенок охотно послушает вас, если вы будете с ним, и будете заниматься! Ох, как послушает! На какие только жертвы он не пойдет, чтобы заслужить ваше внимание!
— То-то твоя принцесса была избалованной, — злорадно сказала я, после того, как была в очередной раз выпорота. — Ты спутала суровость жизни ребенка, где царит тренировка, труд и напряженная суровая дисциплина обстоятельств и жизни, с жестокостью обращения. Выражение "кто жалеет ребенка — тот губит его" относится именно к условиям его жизни, когда все делают за него, окружают его роскошью и смотрят ему в рот, вместо того, чтоб окунуть его в суровый труд и даже полуголодную суровую жизнь тренировок и испытаний без излишеств. Но, наоборот, выявляя ему полную любовь. Воспитывать должны обстоятельства и традиция, дисциплина и строгость тренировок должна уже быть как бы закачана в учебное заведение, как нечто незыблемое, а учитель должен быть очагом света и любви, магнитом сердца, вдохновляющим и подымающим ученика. Это не он заставляет и утверждает военную дисциплину и повиновение, а традиции и обстоятельства. Только при таком двухстороннем давлении можно достигнуть правильного воспитания без расхлябанности и попустительства. И ребенок не станет отлынивать у любимого учителя, ибо с другой стороны ему жгут пятки, чтоб он не медлил. Как в замке Ухон. Где чудовищность суровой жизни, тренировок, испытаний сочетается с настоящим братством настоятелей, учителей, мастеров и учеников. Устав должен быть незыблем, он не может быть нарушен, но внутри его ты должна являть любовь. Там где порка, там ненависть и тупая казарма, калечащая и развращающая души. Вот!
Я показала ей язык.
Тигэ неожиданно улыбнулась.
— То-то я гляжу, что-то не то с тобой происходит! Становишься совсем принцессой!
Я взмолилась.
— Тигэ, обвенчай нас! Не заставляй меня так унижаться перед Радомом, как я и представить себе не могла! Говорят, ты получила сан! Зачем ты нас мучишь?
— Аэнский! — сказала Тигэ.
— Один черт, — махнула рукой я. — Лишь бы Радому было легко на душе...
Тигэ тихо наклонилась ко мне.
— Девочка, я замужем за Рихадо...
— Ах! — охнула я. — В сто лет? Чем же вы занимаетесь?
— Не важно, — махнула рукой Тигэ, — главное, что я кое-что вижу, чего не сказала Радому и чего ты еще даже не видишь сама, — тихо сказала она, пользуясь, что Радом отъехал. — Хотя у тебя голос и фигура девчоночьи, но с самого начала ты даже не замечала, но вела себя и говорила с другими мужчинами и парнями как это делает долго замужняя аэнская и славинская женщины. В этих странах высокой и непоколебимой этики у них вырабатывается определенная реакция и свои жесты, почти сразу предупреждающие мужчину, что она замужем. И потом, есть определенные линии поведения... И ты делала это бессознательно, долгой привычкой — я видела вас с Радомом — еще даже до того, как вы пытались пожениться. Это не было от ума — это была просто долгая привычка, вкрапленная годами брака...
