— Можно подумать, что я не пашу, как негр на плантации. И зарабатываю я вряд ли больше вашего, так что, присвоение прибавочного продукта это, знаете ли, — Федотов замысловато покрутил в воздухе вилкой, то ли намекая на слабость собственного рассудка, то ли относя это к теории товарища Маркса, — в определенной степени лукавство! Присвоение конечно есть, — тут же пошел на попятную эксплуататор трудового народа, — но почему в теории не отмечен факт, что аккумулируя средства, проклятый капиталист пускает их на создание благ, которыми пользуются все? Что это, как не процесс обобществления капитала? А ведь таких упущений в теории до черта. В результате марксизм скорее является упрощенной схемой, нежели математически выверенной теорией развития социума.
Эта встреча на 'конспиративной' квартире была не первой, и критика в адрес марксизма звучала не единожды. Серьезными эти разговоры назвать было трудно, скорее они являлись своеобразной гимнастикой для ума. Зато можно было высказывать самые нетривиальные суждения. А основания для критики марксизма были. Чего только стоило отсутствие в марксизме признаков надвигающейся революции. Если отбросить слова, о величии классиков и их теории, то приходилось констатировать — начало обеих русских революций прохрюкали все. И марксисты, и социалисты-народники, и, тем более, анархисты. И ни одна революционная партия не почесалась закрыть лакуны в своих теориях, зато все продолжали самозабвенно презирать царский режим.
Нести пургу о февральской революции, ясен пень, Федотов благоразумно воздержался. Засмеют и заклюют, зато на примере революции пятого года с вожделением принялся топтаться на костях ныне живущих.
— Черт с ними, с нашими соцнародниками-огородниками, — разорялся Борис, — те еще мозгоклюи, но почему ни один марксист не взялся править пробелы в теории?
Признавая определенную справедливость упреков, Красин не сдавался:
— Марксизм диалектически рассматривает процессы исторического развития, вызванного противоречием между трудом и капиталом. В этом его безусловная ценность и революционность.
Дальше шли слова, типа, да, конечно, недоработочка вышла, но согласитесь, магистральная теория это одно, а тактика и сопутствующие атрибуты это совсем иное. В подтексте звучало — не царское это дело творцам думать о пустяках.
— Ага, щазз! — жег глаголом Федотов. — Революционность и отсутствие критериев назревающей революции. И это вы называете передовой теорией, указывающей человечеству путь в светлое будущее? Если это так, то я конь педальный и дед Мазай в одном стакане.
Причем тут конь и дед Мазай, Федотов не уточнял, а Красин морщился, но не спрашивал.
— Отсутствие критериев, уважаемый Леонид Борисович, говорит о просчетах в основах теории, и кто сказал, что эта неточность единственная? Кто моделировал развитие событий, на манер, как это делается на штабных учениях? Никто! Почему не вызван на допрос главный подозреваемый — пролетариат? Опять непонятно. Почему уважаемый Владимир Ильич дятлом стучит о недопустимости ревизии?
Не все разговоры протекали в таком стиле. О серьезных проблемах в марксизме говорили обстоятельно, пытаясь найти решение. Иначе и быть не могло. Оба инженеры и оба управленцы. Красин сильнее, как управленец, Федотов, как инженер. Считай квиты, а делить нечего, отсюда незамутненная взаимная симпатия.
Любопытно, но, не сговариваясь, Красин и Федотов опасались реализации принципа 'каждому по потребностям'. Устроенный классиками шабаш с вечным ням-ням, трах-трах, и отсутствием противоречий, являлся концом истории человечества. По поводу этого бреда, Федотов вспомнил анекдот про Чапая и квадратный трехчлен. 'Квадратный, Петька, я еще как-то понимаю, но чтобы трехчлен... ?!' Здесь, в роли Чапая выступил Горемыкин.
Как бы там ни было, но поломав для приличия головы, оба решили оставить эту проблему на откуп мыслителям будущего. Если таковые найдутся. А Федотов рассказал большевику еще один анекдот:
'На повестке дня колхозного партсобрания два вопроса: строительство сарая и строительство коммунизма. Ввиду отсутствия досок сразу перешли ко второму вопросу'.
Как не пыжился Борис на пальцах объяснить, что такое колхоз и почему партийцы решили строить коммунизм, юмора Красин не понял, но немного обиделся. Объяснять надо было толково, а лучше не нести такую чушь.
Камнем преткновения стал пролетариат. Аргументы о причинах его деградации Красин в целом принял, но это не снимало основного тезиса марксизма — противоречие между трудом и капиталом должно быть разрешено.
Да, должно быть разрешено, и законов мироздания Федотов нарушать не собирался. В этой части марксизм был безупречно точен. Правда, из курса философии Федотов смутно помнил, что противоречия якобы не снимаются полностью, и снятие одного всегда порождает другое. Об этом им, студентам третьего курса, трепанул заглянувший в их комнату препод по научному коммунизму. После очередного развода, Константин Зиновьевич временно проживал на втором этаже.
Сейчас Федотов хотел было заметить, дескать, получается эдакий принцип неопределенности, но чтобы не вляпаться в ересь, эти 'тайные знания' Борис решил оставить при себе. Зато выдвинул идею, что противоречия могут разрешаться самым причудливым образом, например, буквально полной ликвидацией рабочего класса с появлением искусственных мозгов.
Искусственные мозги Красину не приглянулись. Мало ли что еще в запале придумает чокнутый радист. Если даже такие когда-нибудь вырастут, то к тому времени революция пройдет по планете победным маршем и поэтому напирал на воспитание. Федотов возражал с позиции генетики. Термин генетика не звучал, но существо аргументов от этого не страдало, зато иерихоновой трубой звучал закон нормального распределения. 'Вот вам гауссиана, и вот вам четверть абсолютно внушаемых, или, если хотите, воспитуемых. Такая же четверть не внушаемых. Оставшуюся половину всего множества можно убедить пойти на приступ, но для этого надо очень сильно постараться. Присовокупите сюда склонных к стяжательству и мечтающих о власти. Есть, наконец, просто трусливые и ленивые. Дай бог, если вам удастся наскрести четверть сторонников от общего числа рабочих'.
Леонид Борисович слушал, отбрехивался, и снова слушал. В итоге инженер-Красин согласился, что половина рабочих за ним не пойдет, но Красин-революционер это утверждение посчитал сомнительным, ему надо было больше.
Так работает человеческая психика. И это при том, что Красин-управленец прекрасно осознавал проблемы с интеллектом у существенной части рабочих.
Федотову было проще, но больнее — он знал, что эксперимент с гегемонией рабочего класса провалился, а Советский Союз накрылся медным тазом.
О развале Союза Федотов промолчал, зато поведал о встрече с Лениным. Рассказал не все — кому приятно обсасывать подробности собственной глупости, но суть передал 'близко к тексту'.
Позже, когда он анализировал свой разговор с вождем мирового пролетариата, до Федотова дошло, что изначально Ильич принял его за полицейскую ищейку. Потом решил подыграть. Дело обычное — великим тоже надо развлечься.
Переселенцу, затронувшему тему сокращения численности рабочего класса, и в голову не приходило, что он задел самые основы марксизма. Странно и недальновидно? Да, странно, но так же легкомысленно рассуждало большинство российской интеллигенции в его времени: не получается с пролетариатом, на его место назначим техническую интеллигенцию. Раз-два, и в дамках, и что они там мудрят?!
Жителям грядущих веков свойственно пинать авторитеты прошлого. Как же: 'Мы из просвещенного века, — чавкают такие просвещенные, — нам все ведомо, — чаф-чаф, раздается из корыта'.
Зазорным это не считалось, а осмыслить масштабы собственного невежества кому-то не хватало такта, но большинству мозгов. Таким пинателем, Федотов, по сути, и оказался. Видимо, что-то рациональное в сумбурном вопросе переселенца прозвучало и вместо того чтобы отшить придурка, Ленин четко обозначил границы предстоящего обмена мнениями:
Первое — рабочий класс со временем действительно может изменяться, но не критично, и далеко не завтра.
Второе — тенденция социально-экономического сближения технического специалиста с пролетариатом, наблюдается, но его масштабы пока не столь заметны, чтобы выплеснутся на страницы печати.
Третье, — рабочий, перешедший в управление — пособник буржуазии.
И все было бы неплохо, не отреагируй федотовское подсознание на фразу Ленина о пособниках эксплуататоров. Слишком хорошо переселенец знал размер кары, обрушившейся на таких 'пособников'.
Не растеряйся Федотов от встречи с Владимиром Ильичом, у разговора было бы иное окончание, но перед переселенцем оказался сам Великий Ленин. Так сработало советское воспитание. В результате, вместо того, чтобы немного подумать, и провести интереснейшую беседу с самым значимым человеком эпохи, Борис сморозил ерунду.
Вот и сейчас Федотова с его идеей 'обобществления капитала' явно занесло. По мнению Красина это было следствием буйной федотовской фантазии с некоторым привкусом 'не самого глубокого' понимания марксизма. Ну, это мягко сказано. Федотова можно было, как он сам однажды выразился, ткнуть фейсом об тейбл, но зачем? Гораздо интереснее узнать причины, побудившие 'радистов' поддержать новых социалистов. Поэтому, вместо очередного отпора, Борис услышал предложение:
— Чтобы называть марксизм упрощенной схемой, надо иметь свою, не примитивную, — Леонид Борисович чуть приподнял бокал, который до этого задумчиво грел в руке, — ту, в которой нет таких ляпов.
— Хм, нет ляпов, а вы уверены, что такая теория вообще возможна? — попытался съехать с темы Федотов.
— Борис Степанович, не увиливайте, разве не для этого мы с вами собрались?
— Ага, как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.
— Это из чьих-то стихов? — отреагировал на рифму Красин.
— Да, Юрий Визбор, — как о чем-то само собой разумеющемся ответил, размышляющий с чего начать, Федотов.
'Собственно, а что я тяну? Ничего секретного в финансировании нами СПНР нет. Устраивает она нас! Такие мы прагматичные, только, господин марксист, начнем мы с критики марксизма. Так мне удобнее выйти на тему социалистов', — мысленно плюнув через левое плечо, Федотов предложил свой привычный тост:
— За успех нашего безнадежного дела.
— Прозит, — хмуро откликнулся большевик.
О том, что дальше последует пошловатый пассаж: 'Между первой и второй...', Красин не сомневался. Некоторые словесные извращения Федотова он находил вполне достойными, но большинство считал излишне вульгарными. Стеснительным гимназистом, Красин не был, скорее наоборот, но обилие федотовских перлов раздражало. И тем более удивительно, когда по этому поводу Борис вполне искренне ответил, дескать, в его дворе высказывались настолько резче, что даже он этого не повторит.
Знать бы еще, в каком российском городке есть такой дворик.
— Вот вы, Леонид Борисович, упрекаете меня за скептическое отношение к марксизму и за симпатии к СПНР, — несколько напряженно, как когда-то на комсомольском собрании, начал Федотов, — все так, но прежде чем перейти к новым социалистам, хочу поделиться с вами одной мыслью. Только, чур! — подняв указательный палец, Федотов, прикинул, достаточно ли он вертикален. — Только, чур, без обид и вааще, как сказал поэт, будем проще и к нам потянутся люди.
— Борис Степанович! — взмолился против очередного надругательства над русским языком Красин, — ну как можно быть таким несерьезным!
— Вот, с Лениным я стал говорить всерьез, так до сих пор икается. Нет уж, второй раз я на эти грабли не наступаю, а поэтому..., — подбирая слова Федотов вдруг понял свое упущение, — и вообще, я позорно забыли о перерывчике между первой и второй!
После 'второй' легкое напряжение спало, и разговор пошел естественным порядком. Борис попросил проследить за его логикой:
— Докопался я, Леонид Борисович, до интереснейшей мысли. Я сейчас буду говорить, а вы меня проверьте.
Федотов впервые рискнул высказать мысль, что пришла ему в голову еще пару лет тому назад:
— Когда я наткнулся на неточности в марксизме, тошно стало, хоть вешайся! Сами знаете, каково, когда сыплется вся конструкция справедливости и никакого просвета впереди. Сунулся к одному, ко второму, но ... вы же сами сказали, что ни один революционер-литератор моих сомнений не разделит, а рабочие марксисты ..., — Федотов безнадежно махнул рукой, — пришлось думать самому. Но стоило мне задаться вопросом: о чем, собственно, мечтает, к чему стремится человечество, как все встало на свои места. Смотрите, что получается. Основные мировые религии, с позиции нашего вопроса не что иное, как отклик на запрос о лучшем мире. Так продолжалось тысячелетия. Первые ростки капитализма, и одновременное усложнение общественных институтов, мгновенно откликнулось утопиями Томаса Мора и Кампанеллы.
Подлив себе вина, Федотов продолжил:
— Между тем, реальный мир стремительно усложнялся, и требовал все более и более обоснованных теорий. 'Город солнца' признали красивой утопией. По Европе стал шариться призрак коммунизма, а наши народники подняли знамя крестьянского социализма. А теперь, проверяйте мою логику, — Федотов вновь пригубил из бокала, — коль скоро, в такт с усложнением общества, усложняются и совершенствуются социальные теории, и, коль сейчас мы с вами наблюдаем дальнейшее усложнение окружающего нас мира, то нам следует ожидать появления новых, более совершенных, нежели марксизм, социальных теорий.
Высказав главное, Федотов задумчиво почесал шевелюру, что же еще он упусти? Ага, оставалось сделать похоронную концовку:
— Если мой вывод верен, то сегодня марксизм уже не может претендовать на истину в последней инстанции. Или он будет доработан, или ему на смену придет теория, точнее определяющая существо общества свободы. А пока да, марксизм свое великое дело сделал, и, похоже, превратился в застывший ком противоречий. К сожалению.
Вывод Федотова был неприятен, но по-своему хорош. Вечная потребность в справедливости, вечное усложнение жизни и ответом вечное развитие теории свободы лежали в русле диалектики. Главное, такой подход давал надежду на торжество справедливости.
'Боже, как же ускоряется мир! — в который уже раз осознал Леонид Борисович, — Кто бы мог представить, что при мне родиться новейшая теория о свободе, и она же начнет стареть!'
Задумавшись, Красин покручивал опустевший бокал. Федотов не торопил.
— Признаться, не ожидал. На первый взгляд логических ошибок не просматривается, но я что-то не слышал о теоретиках от новых социалистов, — невольно выплеснувшиеся эмоции говорили о реакции на услышанное.
— Так, откуда им там взяться? — безмятежно улыбнулся Борис. — Обыкновенная, в общем-то, партия. Земная, без заскоков. Мечтает о процветающей России. В отличии от других искренне. Одним нужна свобода, другим, вынь да полож монархию. Третьим хочется денежек. Социалистам тоже хочется денежек, но на первом месте ускоренное развитие державы.
