Очень уж пространные выводы вытекали из сапог мертвеца, и Эрвин невольно нагнулся к ним поближе, чтобы разглядеть. Теобарт одернул его:
— Осторожнее, милорд, не приближайтесь к телу.
— Неужели укусит?
— Он мог умереть от хвори. Вдруг она еще живет на костях?
— Вы видели, чтобы хворь творила такое с телами?
— Я не видал ничего, что делало бы такое.
Это верно. У Эрвина не было даже намека на идею о причине смерти.
Между ладоней трупа, упавших на бедра, он приметил некую вещицу. Взял палку подлиннее, осторожно сдвинул мертвую руку и выдвинул из-под нее предмет. Тот походил на круглую металлическую коробочку, покрытую серыми струпьями. Похоже, это была последняя вещь, который несчастный держал в руках. Возможно, он сжимал коробочку даже в момент смерти. Вымыть бы ее и рассмотреть получше!.. Но Эрвин не рискнул прикоснуться к ней и не решился приказать кому-либо сделать это.
— Может быть, он сгорел?.. — предположил кто-то.
— Обугленная плоть черная, а не серая, — ответил капитан, — да и тело сгоревшего сворачивается в клубок, подтягивает колени к груди. Этот сидит ровно.
— А может, щелок?
— Щелок не высушивает, а растворяет. Никому не ведомо, что с ним случилось.
Эрвин поднялся.
— Полагаю, это ведомо людям, что были с ним. Мы можем найти их и спросить.
Наступила тишина. Похоже, он оказался в центре внимания.
— Как мог очутиться человек в здешней глуши один и без вещей? С неба, что ли, упал? Даже если так, он бы разбился, а этот скелет цел. Я полагаю, он пришел сюда с другими людьми, отчего-то умер, а спутники забрали его вещи и ушли.
— Почему же его не похоронили, милорд?
— А кто бы стал его хоронить? Вы все даже притронуться к нему боитесь. И сапоги, как видите, с покойника не сняли, хотя они и хороши.
— Милорд, почему тогда они взяли его вещи? Если спутники боялись хвори и не тронули сапоги, то не взяли бы и мешок.
— Думаю, в мешке было нечто ценное. То, что стоило риска.
— Еда, — предположил кто-то.
— Золото, — сказал другой.
Эрвин провел палкой по серым струпьям травы, оставив черту, и заговорил вновь.
— Он умер не так уж давно. Талый снег в марте точно смыл бы эту дрянь, как и апрельские дожди. Он лежит здесь месяц, не больше. Значит, мы сможем найти следы его спутников и пройти по ним. Верно?
Кайры согласились.
— Этим и займемся. Капитан, отправьте людей искать следы. Установив направление, доложите мне.
Воины отправились выполнять приказ с видимым облегчением, получив повод удалиться от мертвого тела. Имперский наблюдатель подошел к Эрвину, испуганный и злой одновременно.
— Молодой человек, это что же вы надумали? Вы собираетесь рыскать здесь и искать то, что убило этого типа? А если с нами случится то же самое — такое не пришло вам в голову?
Эрвин дотронулся двумя пальцами до эфеса и спросил:
— Барон, вас когда-нибудь били мечом? Повернув плашмя, его можно использовать как стальную дубинку. На теле останутся чудесные фиолетовые пятна, а приятнейшие воспоминания послужат довеском.
— К чему вы ведете, молодой че...
— К тому, барон, что если еще раз назовете меня молодым человеком, то не сможете ни ходить, ни сидеть, ни лежать без боли.
— Вы не посмеете! Я — наблюдатель от Короны! Я сообщу...
Эрвин выдвинул клинок из ножен на пару дюймов, сталь тихо скрипнула. Филипп глянул по сторонам, вздрогнул и затих. Похоже, он лишь теперь осознал свое положение: вокруг три десятка воинов, верных Ориджинам. Если Эрвин выполнит угрозу, никто и не пошевелится, чтобы защитить барона. Но вот если Филипп рискнет поднять оружие в свою защиту, то мгновенно лишится шпаги, а заодно и руки.
— Уберитесь с глаз моих, — бросил лорд, и Филипп исчез за спинами людей.
Вскоре воины нашли следы, ведущие от мертвого тела в двух направлениях. Цепочка, уходящая на северо-запад, привела к заливу Реки и потерялась в воде. Другая цепь следов уводила на юго-восток, вглубь леса. Вполне возможно, там и обнаружится лагерь таинственных людей, один из которых умер под ясенем и превратился в иссушенный костяк.
По приказу Эрвина отряд двинулся на юго-восток.
* * *
Они шли сквозь чащу неторопливым шагом, давая разведчикам время выискивать следы.
— Милорд, вы не боитесь? — тихо спросил Луис, подъехав на своем ослике поближе к Эрвину. — Похоже, мертвец перепугал всех, кроме вас.
— Знаете, когда раз десять посмотришь, как мастер в анатомичке разделывает труп, будто свиную тушу, вытаскивает органы, раскладывает их по чашам, а затем спиливает макушку и вынимает мозг — на одиннадцатый раз тебе уже попросту лень испытывать страх.
— Вы изучали медицину?
— Конечно, нет! Политику, историю и стратегию. Но всем студентам разрешалось посещать анатомический театр, и мне было любопытно.
Эрвин слукавил. Любопытство лишь отчасти было причиной. Главным образом он изучал трупы именно для того, чтобы избавиться от страха перед смертью. С этой же целью наблюдал и публичные казни на Площади Праотцов в Фаунтерре — повешение грабителей, колесование женоубийц. Он рассуждал так: если знаешь врага очень хорошо, понимаешь его мысли, угадываешь планы, помнишь, какими войсками он располагает, — ты будешь страшиться его меньше, чем врага неведомого.
— Любопытно? Как это странно, милорд, — любопытствовать о смерти. По мне, век бы ее не видеть!
— Смерть — обыденная штука, Луис, особенно — на Севере. Если вы не интересуетесь смертью, то на Севере будете мучиться от скуки.
— Милорд, простите за такой вопрос... Вы чего-нибудь боитесь? Наверное, ничего на свете, правда?
Чего я боюсь? Эрвин усмехнулся. Да, практически, всего! Старости, червей, нищеты, скрипа карандаша, простуды. Боюсь показаться глупым или смешным, сойти с ума, сделаться калекой, остаться бесславным и безвестным... Смерти, правда, не боюсь, но это — редкое исключение.
— Благородный человек страшится лишь одного — утратить достоинство, — ответил Эрвин словами отца. — А вы?
— Простите, милорд?
— Чего боитесь вы, раз уж о том зашло?
Разведчики замешкались, обнаружив следы очага. Осмотрели поляну — ничего примечательного на ней не нашлось, кроме кострища по центру. Около золы валялись заячьи кости и высохшие яблочные огрызки. Видимо, спутники мертвеца останавливались здесь на обед. Случилось это до гибели несчастного или после — понять было невозможно.
Заново найдя следы, отряд двинулся дальше, теперь забирая на восток.
— Так что же, Луис, поведаете о своем самом большом страхе? — продолжил беседу Эрвин.
Он ожидал, что механик назовет смерть любимой. Но тот подумал, потер подбородок и сказал:
— Понимаете, милорд... я-то не смельчак и не герой, я много чего боюсь... Но если так подумать, то страшнее всего — несвобода.
— Имеете в виду темницу?
— Нет, милорд. Страшно, когда кто-то тобою распоряжается, может сделать, что захочет. Ты — как будто вещь в чужих руках. Вам-то неведомо такое чувство, милорд...
Неведомо? Ах, что вы! Не далее, как при последней встрече с отцом, я наслаждался этим чувством!
— Да, меня боги миловали... Это вам рельсовая стройка у Фарвея так запомнилась?
— Не только она, милорд. Всякое случалось... Не знаю, будет ли вам интересно...
Луис помедлил, и, не дождавшись ответа, принялся рассказывать.
— Я был четвертым ребенком мастера-строителя. Мне удалось обучиться читать и писать в девять лет.
— Вот как!.. — вежливо удивился Эрвин, хотя и не был впечатлен.
Да, в девять, — не без гордости подтвердил Луис. Двое старших его братьев служили отцу подмастерьями, сам он был еще слишком мал. Впрочем, Луис не очень-то хотел учиться месить раствор и обтесывать камни — родичи говорили, что из мальчика такого ума получится хороший священник. (На словах о "таком уме" механик скромно понизил голос.) Но вышло иначе. Во время дождей рухнула кровля церкви, над которой работал его отец, и семья оказалась в большом убытке. Отец задолжал ростовщику кругленькую сумму — что-то около пяти золотых эфесов. Когда подошел срок уплаты, отец Луиса пригласил ростовщика на ужин. Скряга начал слепнуть на старости, ему становилось сложно управляться с подсчетами, и мастер-строитель знал об этом. За вином ростовщик завел речь о долге, тогда отец позвал Луиса к столу. "Ну-ка, сынок, сколько выйдет семью двенадцать?" Тот ответил: "Восемьдесят четыре". Отец сказал: "Вот мел, запиши-ка подсчет на столешнице". Луис записал. Тогда строитель сказал ростовщику: "Чтобы вести дела, вам скоро понадобится писарь, и придется ему платить — никто из грамотных работать за жратву не станет. Возьмите мальца к себе и спишите мой долг — обоим будет выгода". Далее принялись торговаться. Писарям платят не меньше двух елен в месяц, но Луис был мал, и ростовщик срезал оплату вполовину. Далее вычел за кров и еду, учел проценты. Получилось, мальчику следует отработать три года. Ударили по рукам, и Луис перешел во владение старикана.
— Хм... — сказал Эрвин, поскольку механик сделал паузу, ожидая реакции слушателя.
Луис надеялся, что его обязанности сведутся к счету и письму, но сильно ошибся. Вскоре он скреб полы в доме старика, прислуживал за столом, стирал одежду, выгребал отхожую яму. Он попробовал было возмутиться и получил дюжину розог. А затем еще по дюжине каждую субботу — в целях воспитания. Ростовщик боялся, что, когда он совсем ослепнет, Луис сможет обсчитывать его, и воспитывал в мальце верность. "Кого боишься — того не обманешь". Он велел перемножать и делить двухзначные числа, считал до пяти, и, если Луис не укладывался в это время, бил по лицу. "Чего это ты мешкаешь? Думаешь схитрить?" Чтобы избежать кражи, старик не выпускал мальца со двора весь первый год. В дни, когда ростовщик покидал дом, Луис оказывался заперт в подвале.
— Да уж, — сказал Эрвин.
Отряд подошел к ручью. Воспользовавшись случаем, напоили животных, набрали воды в бурдюки и двинулись дальше. Лиственная роща сменилась сосновой, стало светлее, воздух приятно посвежел. Луис продолжал рассказ.
Так или иначе, он отслужил у ростовщика положенные три года и попросился домой. Понятно, старик не отпустил юношу. Кому захочется платить две елены, когда есть дармовой работник. Какое-то время Луис упрашивал его, умолял, ползал на коленях, ревел... Потом стал ждать удачного момента. Поймал ночь, когда скряга хорошо выпил с вечера и спал крепко. Луис связал ему руки и ноги, привязал к кровати, заткнул рот тряпкой. Потом выгреб все деньги, какие нашел — больше двадцати эфесов, — отнял у старика ключи и сбежал. Его должны были обнаружить не раньше, чем спустя пару дней, так что Луис имел фору. К отцу идти было нельзя — там его стали бы искать первым делом. Он подался на запад, в герцогство Надежда. Думал: с двадцатью золотыми заживу, как Бог! Может быть, и сам сделаюсь ростовщиком. Или обучусь в семинарии и стану священником — денег хватит...
На дороге между Фарвеем и Сердцем Света его ограбили и избили. Полуживой, голодный и почти голый, он приплелся в город Фарвей. У него все еще оставалась надежда найти работу — как никак, Луис по-прежнему умел писать и считать. Работа действительно нашлась: люди герцога Фарвея строили рельсовую дорогу в Литленд, нужно было много рук, чтобы закончить до зимы. Правда, грамотность тут не была в цене: с утра до ночи вгонять в землю дубовые свайки — вот что требовалось. За это Луис получал миску каши утром, миску похлебки вечером и кружку эля по субботам. Еще, конечно, несколько плетей всякий раз, когда мастеру казалось, что Луис трудился недостаточно усердно. А ему часто так казалось: юноша был хилым и бледным, быстро уставал, и, как ни странно, ежедневные побои не очень-то прибавляли ему сил.
Луис раздобыл из мешка яблоко, укусил пару раз, помедлил, вспоминая.
Они не окончили участок до холодов, и герцог не счел нужным расплатиться. Фарвей сам посетил стройку, осмотрел рельсы, обрывающиеся среди поля. Затем три сотни рабочих согнали пред ясны очи вельможи. Герцог пожевал губами и проплямкал что-то управителю, тот повторил во всеуслышание:
— Кому нужны пол-дороги? Кто захочет купить пол-билета? А нет работы — не будет и оплаты!
Фарвея сопровождал отряд гвардейцев, и никому не было охоты лезть на рожон. Однако стоял ноябрь, и рабочие оказались в отчаянном положении. Они принялись осторожно возмущаться: как же пережить зиму без денег?
Управитель ответил: кто хочет ныть — пускай проваливает. А кто не ноет — пусть ступает вон туда, к телегам. Собирается новая бригада, она отправится на стройку в Литленд — там работы ведутся и зимой. Правда, оплата будет вполовину той, которую обещал герцог, но зато найдется пропитание и жилье. Деваться было некуда — рабочие побрели к телегам.
Зная герцога Фарвея, Эрвин не сомневался: тот не только получил бесплатно кусок рельсового пути, но и сделал Литлендам нечто вроде одолжения: опытная бригада укладчиков — за бесценок. А взамен получил какую-нибудь ценную преференцию, например, место за обеденным столом возле императора, когда тот приедет в Литленд на конную ярмарку... Ловкий ход.
Луиса и прочих перегнали на новую стройку, будто стадо скота. Телеги, как выяснилось, предназначались для инструментов. Также обнаружилось, что зима в Литленде не столь уж тепла: снега нет, зато через день лупят холодные ливни. Луис работал, ел, спал мокрый до нитки; в конце концов, схватил воспаление и чуть не подох. Конечно, никому не позволяли отлеживаться даже по случаю хвори. Луис прокашлял всю зиму, и к весне начал харкать кровью, но боги смилостивились — прислали теплую погоду. Он пошел на поправку. А летом случилось чудо: один из механиков приметил Луиса и взял в подмастерья.
— Не стану утомлять вас, милорд, рассказом о моем обучении у него. То был очень знающий человек, милорд, очень опытный! Ох, тяжелая у него была рука. Даст подзатыльник — полдня в голове звенит... Словом, с тех пор, как выпутался я из этой стройки, так решил для себя: больше никогда не поймаюсь! Хочу сам себе быть хозяином и никого не бояться. Человек должен сам управлять своей судьбой, верно, милорд?
Эрвин отвлекся, глядя по сторонам. Уже несколько раз в лесу попадались пеньки от срубленных деревьев. Отряд приближался к месту чьей-то стоянки — видимо, покинутой, так как пни были старыми и успели иструхляветь.
— Что вы думаете, милорд? — спросил Луис.
— Я думаю: что было в коробочке?
— Простите?..
— Ну, представьте себе. Человек идет по лесу, когда с ним случается несчастье. Неведомая хворь, ядовитый укус, нападение какой-нибудь диковинной твари — кто знает. Ему делается плохо, он понимает, что скоро испустит дух. Тогда путник садится под ясенем — сам садится, поза трупа довольно естественна — и берет в руки железную коробочку. Не меч для защиты, не нож для кровопускания, не чашу вина или снадобья, чтобы облегчить боль. Так, с коробочкой в руках, его и настигает смерть — столь страшная, что спутники даже не решаются предать тело земле. Я долго размышлял и не смог вообразить: какая вещь, вместимая в коробочку, могла понадобиться человеку в последнюю минуту жизни?
